Станислав Еременков

Век как век

Об авторе | Станислав Федорович Еременков родился в 1943 году, окончил киноведческий факультет ВГИКа. Работал редактором “Узкинохроники”, потом режиссером документальных фильмов на разных киностудиях СССР. После 1991 года служил в Госкино России главным специалистом по документальному кино. Работает режиссером и сценаристом документальных фильмов.

Я полагаю, что всякий российский интеллигент, тем более интеллигент солидного, а то и вовсе преклонного возраста, испытывает просто настоятельную потребность разобраться с минувшим временем. Временем, когда сам он был молод, полон энергии и всяческих устремлений, а окружающая жизнь отнюдь не всегда спешила радовать его, а зачастую просто жестоко била (а то и убивала. Но в этом случае уже некому вспоминать и анализировать). Это желание понять, что и как происходило в том времени и кто именно виноват в тех или иных его драмах и трагедиях, как плохо зажившая рана, саднит и саднит, не давая успокоиться. Борис Хазанов в своей статье “Реквием по ненаписанному роману” (“Знамя” 2009, № 5) и пишет об этом, печалится, что так и не был (возможно, лишь пока) написан роман, который бы “расправился” с минувшим веком при помощи памяти, ума и таланта настоящего писателя. Хочется некоего внятного и исчерпывающего итога ХХ века, изложенного в литературной форме.

Не подвергая ни сомнению, ни малейшей критике подобное эмоциональное желание замечательного писателя, претерпевшего от того самого века немало самых тяжких испытаний, не могу не возразить против, так сказать, смысловой составляющей его взволнованной статьи. Начать хотелось бы с главного посыла — о самом жестоком, самом античеловеческом веке в истории человечества. Разумеется, таких масштабов жесточайшего истребления себе подобных человечество действительно не знало. Но сильно сомневаюсь в том, что различные тираны, деспоты и просто кровавые маньяки любых других эпох отказались бы от кровавой бойни ХХ века, имей они просто техническую возможность уничтожать тех, кого хотели да и уничтожали “огнем и мечом”. Мне кажется, сегодня сильно распространена эта ошибка — представление об убийцах прошлого века, как о никогда прежде просто не существовавших. Здесь нет смысла напоминать о страшных избиениях по самым различным признакам и причинам, от национальных до религиозных, но совершенно очевидно, что живодеры тех времен ничем не отличались от живодеров, более близких к нам по времени. И если в прежние времена счет уничтоженных шел “только” на сотни тысяч, то это, конечно, не признак гуманности вурдалаков своих веков. И еще маленькое замечание на тему о численности убитых. Само количество живших в Европе (не будем выходить за ее пределы) было на порядок меньше, чем в ХХ веке. Так что кое в каких давних войнах уже просто некого было физически уничтожать: убивали всех врагов вплоть до младенцев. И потому, мне кажется, не стоит выделять ХХ век в какую-то особенно жестокую эпоху. Разумеется, концлагерей, ГУЛАГа или газовых камер в прежние времена не было, но и эти средства истязания и уничтожения возникли в значительной мере как результат технических возможностей, которые извращенный ум живодеров быстро приспособил для своих кровавых нужд. Ну, так в прежние времена существовали не менее изощренные пытки в подвалах и камерах мрачных замков всевозможных баронов и князей. А французы достаточно широко использовали такое “остроумное” изобретение, как гильотина. Так что “гуманистами” былые правители были не больше, чем те, кто стоял у власти в веке ХХ. Это что касается проклятий прошедшему столетию.

Но следом возникает совсем не простая идея романа столетия, произведения, которое бы, с одной стороны, исчерпывающе показало все основные события времени, а с другой — столь же исчерпывающе объяснило всем нам, а еще лучше — нынешнему молодому поколению все причины и всех виновных в кровавых трагедиях века. Разумеется, можно говорить о дистанции, которую надо соблюсти от прошедшего времени (приводя в пример Л. Толстого, написавшего “Войну и мир” отнюдь не “по горячим следам”), о сборе материала и серьезном осмыслении его. Но тут встают сразу два вопроса. И первый — буквально о самой интеллектуальной возможности написать что-либо подобное сугубо объективно. Есть ли таковая возможность? Ведь, например, в нынешних яростных спорах о содержании учебников истории отчетливо проглядывают вовсе не две, а десятки позиций, на которых твердо стоят отнюдь не одни только мракобесы, признанные таковыми интеллектуальными кругами. Сами эти “круги” тоже видят историю каждый по-своему, и в этом разнообразии мнений и позиций, по-моему, и есть та самая пестрота жизни, без которой нет жизни вообще, как таковой! Так что трудно представить себе роман, который бы был настолько объективным, что удовлетворил бы я уж не говорю всех, но хотя бы подавляющее большинство читателей, которые ведь тоже имеют каждый свое представление об ушедшем веке. Б. Хазанов говорит о человеке как главном мериле истории. Увы, никакая личность или даже множество личностей, какие могло бы вместить в себя самое масштабное произведение, не в состоянии выразить все или хотя бы большинство аспектов истории целого столетия. А частные судьбы, что ж, они всегда были и есть содержание большой литературы, дарящей нам вовсе не понимание истории, как могло бы показаться, а некий посыл, некую весть именно о человеке в тех или иных исторических обстоятельствах. Ведь Пьер Безухов или Иван Денисович дороги нам вовсе не тем (или далеко не тем в первую очередь), что они так или иначе соотносились с историческими фактами, а явленным личностным самостоянием, той индивидуальностью, которую только и может выявить перо настоящего писателя. Но и это возражение против идеи “романа века” или “романа о веке” не последнее.

Ситуация с литературой вообще уже в новом, ХХI веке свидетельствует о том, что крайне малая часть российского населения читает и жаждет читать “серьезные книги”. Практически все соответствующие исследования подтверждают ничтожность числа тех, кто по-настоящему ожидал бы выхода романа, реквием по которому в этом смысле очень точно написал Б. Хазанов. Да он же сам пишет: “В грохоте времени, среди инфляции текстов такой роман, если и был бы написан, потонул бы в потопе избыточной информации — никто бы тебя не услышал”. И достаточно трудно представить себе сегодня автора, который бы взял на себя подобный титанический труд, потратил немало лет собственной жизни на сочинение громадного произведения, понимая бесперспективность не только издания, но и прочтения его сколько-нибудь представительной массой россиян. При этом чем дальше уходит от нас ХХ век, тем меньше интереса он будет вызывать хотя бы у потенциальных читателей. В этом убеждают многочисленные социологические опросы и исследования по проблемам чтения уже в нашем, ХХI веке.

И тем не менее, прекрасно понимая все это, Б. Хазанов пишет: “И все-таки его нужно было бы написать. Роман, который расправился бы с ушедшим столетием”. И я, как человек тоже немолодой и большую часть жизни проживший именно в том, ХХ веке, прекрасно понимаю автора “Реквиема по ненаписанному роману” и полностью разделяю его чувства. Но не идеи.