Сергей Беляков

Прокруст любил формат

Об авторе | Беляков Сергей Станиславович — кандидат исторических наук, литературный критик. Лауреат ежегодной премии журнала “Новый мир” и премии им. П.П. Бажова. Автор многих статей и рецензий, опубликованных журналами “Знамя”, “Континент”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Урал”. Живет в Екатеринбурге.

И не только он. Целую эпоху, с начала тридцатых до середины пятидесятых, у нас господствовал формат. В то время “неформатными” оказались Булгаков, Мандельштам, Заболоцкий, Хармс. Литературную же критику “форматирование” и вовсе уничтожило. Корнею Чуковскому пришлось заняться историей литературы, уступив место Еголиным, Ермиловым, Эльсбергам.

Инна Булкина тоже ратует за формат, правда, не идеологический, но не менее жесткий: вот вам объем, вот жанр (газетная или глянцевая рецензия), вот образцы (Л. Данилкин, Л. Пирогов, С. Гедройц). Даже ленинско-сталинская литературная политика допускала большую свободу. Сталин позволял существовать и вовсе “неформалам”: Булгакову, Пастернаку, Эренбургу.

Для Инны Булкиной критика умерла даже не в прошлом, а в позапрошлом веке: показательно, что Булкина вспоминает Белинского и Чернышевского, но не Чуковского, Рассадина, Лакшина, Дедкова.

За полтора года до статьи Инны Булкиной писательница Анна Козлова уже определила место критики в нынешнем литературном процессе: “Вышла книга — Данилкин обстебал ее в присущей ему манере. Все, кому надо, посмеялись — и забыли. <…> Мне совершенно непонятно, как можно через два месяца после выхода книги публиковать в каком-нибудь толстом журнале статью уважаемой Аллы Латыниной с обстоятельным разбором текста” (Ex libris. 06.03.2008). Льва Данилкина Анна Козлова считает единственным настоящим критиком.

Инна Булкина не столь радикальна, да и список “настоящих” критиков у нее намного длиннее. Но, в сущности, у Инны и Анны критерии одни и те же: оперативность и краткость.

Спорить с этим даже не хочется: неизбежно перейдешь к банальностям. Неужели все еще надо доказывать, что “длинно” и “скучно” отнюдь не синонимы, а “писать коротко” не значит “писать интересно”? Кстати, у толстых романов читателей всегда больше, чем у коротких рассказов, значит, размер здесь значения не имеет. Иную короткую рецензию не хочется дочитывать.

Другое дело, если целевой аудиторией критика стали любители комиксов и глянцевых журналов. Последние, если верить знающим людям, постепенно превращаются в “сплошную фотосессию с бесконечной party” (Сергей Минаев). Инна Булкина вольно или невольно потакает невежественным и ленивым людям, которые не переносят, когда “буквав много”.

Я против филологизации критики, против птичьего языка, против наукообразных статей, которые приходится читать со словарем. Но у науки (не только филологической) есть хорошее свойство: основательность суждений. Неслучайно “большая критика” переняла у науки не только культуру дискуссии, но и культуру исследования. Хорошая критическая статья строится как небольшое исследование. Начиная с постановки проблемы, обзора библиографии и заканчивая ссылками на источники. Это исследование не скучное, не сухое, а увлекательное, спорное, иногда — парадоксальное, но обязательно — понятное, доступное “простому”, то есть нормальному, читателю без филологического, исторического или искусствоведческого образования.

Война Булкиной со ссылками выглядит несколько страной. Чем они помешали? Я вот люблю узнать, откуда автор взял цитату, не исказил ли ее, не передернул? Если Булкиной не хочется отвлекаться от текста, то сноски можно игнорировать, но зачем же их упразднять? Если нет исследования, нет доказательств, примеров, ссылок, что же тогда остается? Остается уже знакомое нам: “обстебал” — и довольно.

Между прочим, Инне Булкиной, на мой взгляд, не помешает усвоить “наукообразный” обычай внимательно знакомиться с предметом исследования. Тогда она, по крайней мере, избежала бы таких вот несообразностей: “…никакая “Афиша” и никакие пироговы—данилкины <…> никоим образом на толстые журналы в собственных тиражных и “влиятельных” изданиях не ссылаются”. Важная для автора статьи идея, увы, не выдерживает критики. Ведь тот же Лев Пирогов не раз писал о делах журнальных. Например, не так давно посвятил целую статью разбору моего “Титулярного советника”, опубликованного “Новым миром” (см. “Лит. газету” от 23 марта 2009 года). Немзер и Топоров, тоже критики газетные, регулярно пишут о толстых журналах в своих “тиражных и влиятельных изданиях”. А что Топорову современные журналы (кроме “Нового мира”) не нравятся, так это его личное дело. Нравятся — не нравятся, а Кабакова и Чупринина он рецензирует охотно.

Инна Булкина противопоставляет архаичной, с ее точки зрения, аналитической статье современную газетную/сетевую рецензию. Но этот жанр все-таки ограничен. Бонсаи красивы, но в их тени не укроется даже кошка. Рецензия оставляет мало места для аргументов и доказательств, а потому искусство интеллектуального спора перерождается в искусство интеллектуальной ругани: “Это фантастика — и это как раз тот случай, когда фантастику можно и нужно квалифицировать как говнофантастику. Ну и на премию он может претендовать только на говнофантастическую — благо таких полно” (Виктор Топоров).

Риторика подменяет логику, а мысль отступает перед мишурным блеском самодельного афоризма.

Лев Данилкин, Лев Пирогов, Виктор Топоров и в самом деле хорошие критики, кто же спорит? Но формат обрекает их на бездоказательность. Вот фрагмент рецензии Льва Данилкина на роман Александра Кабакова “Беглецъ”:

“Понятно-то понятно, только не щелкает. А не щелкает потому, что неточно. Вроде бы “все-как-сейчас” — но только вроде все-таки и интеллигенция с тех пор сильно мутировала, и капитализм; вроде у бабки на огороде, ага. Рифма кажется натянутой, жанровые подскоки — неоправданными, структура с Найденным Дневником Неизвестного — штампом, сцены — какими-то недоделанными (и с дезертиром, и с любовницей, и с революционерами: потенциальная драматическая энергия есть, но в кинетическую она не переходит, не умеет автор этого), а сам роман — сырым и серым”.

Что можно понять из этого фрагмента? Что Льву Данилкину роман не понравился. Если вы верите Льву Данилкину безоговорочно, то этой характеристики вполне хватит. А если нет? Читатели романа вряд ли согласятся с критиком, не читавших Данилкин просто дезинформирует. А что такое “жанровые подскоки”? Критик хотел высказаться оригинально, но получилась мишура, лишенная смысла.

Из миллиона мышей не составить даже одного слона, а дюжина-другая рецензий не заменят ни обзора, ни аналитики. Самое интересное, что газетные критики это понимают. Неслучайно почти все они тянутся к обобщениям. Виктор Топоров регулярно анализирует литературный процесс, правда, настойчиво подменяя его описанием и анализом окололитературных, по преимуществу, премиальных сюжетов. Но ведь он не ограничивается скромной ролью, предписанной ему и его коллегам Инной Булкиной. Андрей Немзер и вовсе попытался перенести в газету годовые обзоры русской литературы. Что обзоры эти неудачны и бездоказательны — не спорю. Этот пример, на самом деле, свидетельствует против концепции Булкиной. Ведь он доказывает ограниченность газетного формата. И Лев Данилкин очень любит судить о литературном процессе, выстраивать литературные иерархии, определять место того или иного писателя на литературной карте.

Идеалом критика для Инны Булкиной стал С. Гедройц. При всем уважении к этому замечательному рецензенту составить хоть сколько-нибудь адекватное представление о литературном процессе по его рубрике “Печатный двор” нельзя. Рецензии С. Гедройца в каждом выпуске его рубрики обычно не связаны друг с другом, изолированы, как будто лежат в ящичках или ячейках. Читать можно и нужно, но мозаику из этих осколочков не сложить. Впрочем, и он не может удержаться от соблазна выстроить какую-никакую литературную иерархию, но здесь терпит поражение. Чего стоит его рецензия на самый известный роман Захара Прилепина. С. Гедройц, не усомнившись, занес автора “Саньки” в ряд единомышленников, последователей и правопреемников Александра Проханова, хотя не только идейно, но и, что более важно, эстетически они чужды друг другу. Сентиментальная “пацанская” проза Прилепина далека не только от людоедского экспрессионизма автора “Гексогена”, но и от воинственного романтизма Эдуарда Лимонова.

“Читать критику должно быть так же увлекательно, как разбираемое произведение”, — говорила когда-то Анна Ахматова1.

Критика — не отрасль филологии, хотя и находится с ней в близком родстве. Это особенный вид литературы, рассчитанный на читателя, склонного к размышлениям, к интеллектуальной работе, к аналитике. В конце концов, читателю интересен не только художественный образ, но и мысль. Красота логических построений, блеск эрудиции, свежесть мысли, острота пера. Неужели все это уже ничего не стоит? Помню, что читать статью Писарева о “Грозе” было интереснее, чем собственно пьесу Островского. И теперь статьи Белинского и Писарева, Чуковского и Рассадина читаешь, как превосходную литературу.

Увы, наше время нельзя назвать расцветом литературной критики, но об упадке и “кризисе жанров” говорить не стоит. Как никуда не исчез старый добрый реалистический роман, так не исчезнет и аналитическая статья. Только с ноября 2008-го по май 2009-го появились три обзорные статьи по литературе нулевых2. Причем это классические, несколько даже в духе XIX века статьи, где жизнь литературная рассматривается как отражение жизни общественной. Но можно ли сказать, что эти статьи не современны, не актуальны, что их мало читают? Напротив, в числе самых цитируемых!

В XIX веке чуждый мне, но умный философ Константин Леонтьев ввел в оборот понятие “цветущая сложность”. А спустя семьдесят—восемьдесят лет основоположники кибернетики и общей теории систем Н. Винер и Л. фон Берталанфи открыли, что система тем сильнее и устойчивее, чем она сложнее. Многолюдную родовую общину разрушить нелегко (родовые связи крепки, и родичей не счесть), а современную нуклеарную семью — очень просто, достаточно поссорить жену с мужем. Всякое упрощение системы ведет к ее гибели. Мифологический Прокруст, помнится, тоже был противником “цветущей сложности”, а потому и стремился к “формату”.

Исчезновение “большой критики” станет потерей для литературы, сделает нашу литературную жизнь беднее, скучнее, проще.