Инна Булкина

В поисках жанра

Этот разговор о журнальной критике возник не так, как обычно организуются материалы данной рубрики: заказывается (или предлагается редакции) полемическая статья, которая затем рассылается остальным участникам дискуссии. Первоначально нашему постоянному автору, киевскому сетевому обозревателю (“Журнальное чтиво” — “Русский журнал”) Инне Булкиной был заказан обзор “толстожурнальной” критики последнего полугодия, но статья в итоге вышла к важным общелитературным проблемам, и мы предложили высказать свое мнение о них активно работающим в современной критике литераторам различных возрастов и направлений.

Критика в принципе занимает скромное место в нынешнем толстом журнале, критик следует в арьергарде — за поэтами, прозаиками и в широком смысле слова публицистами. Если вычесть “конференц-залы”, “круглые столы”, рецензионные и аннотационные рубрики — в сухом остатке за текущий период (зима-весна 2009-го) две-три статьи в “Октябре” и “Знамени” и честная пятерка в “Новом мире”. Одна статья о наличии-отсутствии “первого поэта” в редко выходящем “Арионе”, “круглые столы” и белорусско-эстонские обзоры в “Дружбе народов”, “черновик” статьи Юлии Щербининой о военной прозе в апрельском номере “Сибирских огней” (набело этот же автор на эту же тему — в майском “Знамени”)… кажется, все. “Звезда” и “Волга” от формата “большой критической статьи”, похоже, отказались. Взамен отличные рецензии в “Волге” и “жанр-гедройц” в “Звезде”. И ведь нельзя сказать, что это (отсутствие большой критики) плохо, поскольку то, что имеем взамен, — очевидно хорошо! О замещении “большой статьи” как жанра я еще буду писать, но для начала все же о “большой статье”.

Классической “большой статьей” по сложившейся за два века русской журнальной традиции были годовые обзоры. В известный момент их возродил Андрей Немзер, но он ушел из журнала в газету, и нынешние годовые обзоры во “Времени новостей”, кажется, дань исторической памяти и печальное подтверждение той истины, что большая критика в газетный формат не ужимается. Имеет смысл вспомнить пространные ретроспекции Натальи Ивановой, но они не перешли за грань тысячелетия, оставшись в 90-х и переродившись в т.н. “проблемную статью”. И, похоже, это едва ли не единственный большой критический жанр, доставшийся нам в наследство от “литературной эпохи”. Есть еще т.н. монографические статьи, но если мы вспомним, что в начале этого пути были большие циклы Белинского о Пушкине или концептуальные и во многом на десятилетия определявшие литературную идеологию работы Аксакова о Гоголе, Гончарова о Грибоедове и, в конце концов, — Чернышевского о Тургеневе, а мы взамен можем предъявить все те же рецензии и формат “знаменской” “Номенклатуры”, то разговор этот неминуемо перетечет в элегическое “Мы, оглядываясь, видим лишь руины”. Вряд ли это продуктивно, и попытаемся все же предметно поговорить, о том, что мы имеем.

А имеем мы, по сути, поиски жанра, и лучше всего обстоят дела у тех, кто нашел свой собственный. Замечательный пример — Алла Латынина. Вот уже несколько лет она с завидной последовательностью вытаскивает на свет божий “анфан терриблей”, заведомых провокаторов от литературы и с азартом развинчивает механизмы такой провокации. “Случай Елизарова” в апрельском номере “НМ” — классика латынинского “автожанра”. В зачине — букеровский скандал, “шпане премию дают” и шариковский отыгрыш новоиспеченного лауреата. Затем, собственно, развитие сюжета: “…Впервые я обратила внимание на начинающего писателя с подачи Льва Данилкина. … Все верно, смесь Мамлеева с Сорокиным. Пахнет мочой, калом и чертовщиной”. На этом можно было поставить точку. Но сюжет требует продолжения, и мы имеем разного рода ретардации — снисхождение, разочарование, шок, психотерапевтические попытки понять выбор букеровского жюри и… впечатляющий диалог с критиком Данилкиным. — И вот поразительная вещь: видимо, выбор героев тому способствует, но лучший критик “Нового мира” по ходу своего “провокативного цикла” фактически идет след в след за “коммерческим” критиком “Афиши”. Это выглядело бы забавным парадоксом, но, похоже, это принцип: помнится, в “ЛГ” Латынина работала “в дуэте” с Львом Пироговым. Надо думать, что таким образом толстый журнал вступает в диалог с изменяющимся миром и действительностью, данной нам в ощущениях. Характерно, что делает это именно “Новый мир”, и, наверное, это правильно. Но точно так же характерно, что никакая “Афиша” и никакие пироговы-данилкины в подобного рода игры не играют и никоим образом на толстые журналы в собственных тиражных и “влиятельных” изданиях не ссылаются. Трудно сказать, насколько им это интересно, но очевидно — им это не нужно. Зачем эта игра в одни ворота толстому журналу — другой вопрос.

— Мы открыты миру, — как бы говорит журнал устами своего критика, — мы вас читаем, хоть нам это и не всегда нравится.

— А нам плевать, — могли бы сказать в ответ персонажи Аллы Латыниной. Если бы читали “Новый мир”.

Другой пример найденного жанра, но не собственного, как у Латыниной, а римейка, — “октябрьский” цикл Дмитрия Бака “Сто поэтов начала столетия”. Бак сразу предупреждает, что образцом послужили классические “Письма о русской поэзии” — “аполлоновский” цикл Николая Гумилева. Но “бронзовый век” не “серебряный”, и я — не Гумилев, предупреждает Бак. И “Октябрь” — не “Аполлон”, добавим мы. Наконец, настоящий автор “Писем” не мыслил категориями “проектов” и “антологий” и не имел дела с АСТ. В нашем же случае речь идет об очередной “антологии 100 поэтов”. Статьи о них суть представление, — “без генезиса”, предупреждает критик, без “цеховых” и “школьных” аналогий. Но какие у нас “в начале столетия” “школы” и “направления”? У нас, похоже, лишь кураторы и собиратели антологий. Итак, журнальный цикл и, насколько я понимаю, антология начинается с поэта… Василия Аксенова. Аксенов тоже не Пастернак, однако представляет “стихи из романов”. Понятно, что с “цеховым генезисом” здесь проблемы. Но Бак легко их разрешает: нам объясняют, что поэт-Аксенов не Лебядкин и не Годунов-Чердынцев, и в подтверждение приводят стихи. Например, такие:

Впрочем, уже следующая журнальная подача открывается “представлением” Мих. Айзенберга, и на сегодняшний момент это едва ли не самый удачный текст цикла. Фактически перед нами отыгранный стандарт “политый поливальщик”, — ведь, по большому счету, именно Айзенберг — “Гумилев сегодня”, поэт, критик и “цеховой мастер” в одном лице. И есть некоторая авантюра в том, чтобы вступить с ним в соревнование на его же поле. Но, похоже, условие “побежденной трудности” сработало, и у Бака получилось. Какие-то определения могут показаться спорными, но вот парадокс: один из самых “отчетливых” критиков, Айзенберг в собственных стихах обладает (так полагает Дмитрий Бак!) “неразборчивым зрением”, — “неотчетливость и смазанность картин — вот что здесь подкупает и обескураживает одновременно”. Настоящие стихи должны детонировать — и в прямом, и в переносном смысле (Бак в подтверждение этой идеи цитирует Сергея Гандлевского), между тем у Айзенберга “ровный полет голоса по стиху, энцефалограмма произведения зачастую представляет собою ровное плато без единого пригорка, пуанта, смыслового скачка”. Возможно, зачастую и так, хотя даже иные из приведенных цитат вступают в очевидное противоречие с “диагнозом”, но более всего противоречит задекларированному парадоксу законная аналогия с Ходасевичем. Если она — применительно к стихам Айзенберга — верна, то все остальное не должно работать. Впрочем, автора “Ста поэтов” это не смущает. Меня же больше смущает “неразборчивость зрения” критика, без каких бы то ни было оговорок составляющего пары “Гандлевский — Бунимович” и “Кибиров — Иртеньев”.

Теперь логично вспомнить другой цикл — “Размышления практикующего стихотворца” Аркадия Штыпеля. “Размышления” являются редко и нерегулярно, первые, помнится, были несколько лет назад в “Арионе”. “Практикующий стихотворец” верен законам, которые сам для себя выбирает, и в отличие от “практикующего критика” не обязан быть последовательным. Замечательно, что герой “размышлений стихотворца” — скорее критик стихов, нежели поэт. Статья в февральском “Новом мире” разбита на несколько маленьких глав со взаимоисключающими посылами.

Тезис № 1: для того чтобы полагать стихи хорошими или плохими, нужно держать в уме некую “систему”.

Тезис № 2: “системы” могут оправдать все что угодно.

Тезис № 3: системы изнашиваются, а “тютчевские глухонемые демоны и сегодня ошеломляют своей мощью”.

Дальше я перестаю считать тезисы и не пытаюсь уловить логику. За “глухонемыми демонами” следует глава под условным названием “В защиту Дмитрия Кузьмина”. Все ругают Кузьмина за то, что он вытаскивает на свет божий десятки графоманов и километры плохих стихов, пишет Штыпель (в более мягкой форме, но смысл таков). Но, может быть, графоманы от Кузьмина суть “мутанты”, — “мы знаем из биологии, что большинство мутаций — летальны. Но выжившие мутанты порождают новые виды”. Современная поэзия, — говорят нам, — переживает кризис, он же расцвет, он же мутагенез. Поэзия мутирует в сторону прозы: длинные сюжетные стихи (Мария Степанова), стихи без первого лица, лексические маски (Мария Галина, Всеволод Емелин, Андрей Родионов), стихи с фабулой, зачастую в модном жанре фэнтези (Федор Сваровский). Эти стихи легко пересказывать, но трудно цитировать, совершенно справедливо замечает автор. Иными словами, эти стихи не запоминаются (и дело не в сюжете, кстати говоря).

— Вы, “консервативные критики”, скажете мне, — “…что если это проза, да и дурная?..”. Ничего подобного, заключает “практикующий стихотворец” Аркадий Штыпель, — это высокая поэзия, — вернее, так: это массовая литература, преображенная в перл творения. Не согласны? Зайдите лет через пятьдесят — поговорим.

На это трудно что бы то ни было возразить. Разве что так: мы, “консервативные критики”, точно так же, как и “практикующие стихотворцы”, пытаемся расставить вешки здесь и сейчас. А про то, что будет “лет через пятьдесят”, судить историкам. Хотя вот поучительная история: в 1924 году Тынянов точно так же пытался уловить тенденцию — проза наступает на стихи, — и главным героем “Промежутка” сделал Тихонова. Прошло лет 50+. Тихонов остался поэтом, “актуальным” в 1924-м. И героем “Промежутка”. А поэтом остался неактуальный и не уловивший “прозаическую тенденцию” Мандельштам.

И последняя “статья о поэтах и поэзии” в этом обзоре — “Требуется ли классик?” Евгения Абдуллаева в 1-м номере “Ариона”. По большому счету, это опять статья о критиках — критиках социологизирующих и критиках эстетствующих. Одни взыскуют “первого поэта”, другие говорят, что это не более чем функция и сумма “социокультурных механизмов”. Смысл этой короткой и отличной статьи (по мне — лучшей из всех, что довелось прочесть для этого полугодового обзора) в том, что нынешние поэты “боятся показаться смешными и хотят быть ироничными”. Это несколько диссонирует с “мифом о Великом поэте”. А проблема “на первый-второй рассчитайсь” — это, в самом деле, не проблема современной (ситуативной) критики. Потому что мы не видим себя и большое видится на расстоянье.

Статья Евгения Абдуллаева, наверное, в буквальном смысле то, что обычно имеется в виду под “проблемной статьей”: сформулирован некий вопрос (проблема), и этот вопрос, так или иначе, подразумевает возможность ответа. Однако существует еще и другая разновидность этого жанра — “беспроблемная статья”. Я не понимаю вопроса, который, вероятно, предполагается быть в статье Леонида Костюкова из апрельского номера “НМ” (“Литература как попытка удивиться”). Я ничего не понимаю в этой статье, кроме того, что она легко и хорошо написана. Смысл ее ровно в том, что сказано в заглавии, — литература должна удивлять. Можно и так сказать. Хотя литература много чего должна, об этом в античных поэтиках, помнится, излагалось. А еще она должна быть… “любезна, приятна, сладостна, полезна, как летом вкусный лимонад”. В конце концов, что такое это ваше “удивление”? Кого-то удивляет арбуз, а кого-то свиной хрящик.

Честно говоря, однажды в детстве я в первый и последний раз посетила литературную студию во Дворце пионеров. Там было мило, но я так и не поняла — ни тогда, ни сейчас, зачем это нужно. Статья в “НМ” в хорошем смысле слова “студийная статья”. Она адресована условному “молодому автору”. Пишите о том, что вас удивляет, советует симпатичный мэтр. Условный “молодой автор” последует совету. Или не последует. Сути дела это не изменит.

То была “студийная статья”, и она, повторяю, хорошо написана. Если поиски жанра в нынешней критике помножить на поиски языка, то опыт Костюкова получает другой смысл. Этот автор всю дорогу помогает читателю, не привыкшему к чтению критических статей и полагающему такое чтение утомительным, следить за своей нехитрой мыслью. Мы шли вот сюда, дорогой читатель, вот это и есть ключевое место статьи, — подсказывает он. И это на самом деле здорово. Дворец пионеров, опять же, но все равно хорошо. Не исключено, что так и надо.

Но есть и другой род статей, их, кстати говоря, большинство, они скучны, длинны и больше всего напоминают курсовую работу среднего третьекурсника на среднем филфаке. Курсовая работа могла бы называться так: “Жанр фэнтези в современной прозе”, или “Тема маленького человека в современной прозе”, или “Тема войны в современной прозе”. На худой конец, “Тема путешествий в современной прозе”. Хороший редактор подправит название, и вот мы имеем:

Валерия Пустовая. “Свято и тать: Современная проза между сказкой и мифом”.

Сергей Беляков. “Призрак титулярного советника”.

Алиса Ганиева. “Дальше моря — меньше горя”.

Юлия Щербинина. “Метафора войны: художественные прозрения или тупики”.

Я не ссылаюсь на журналы, — они разные; фактически это наш любимый критический род, и он легко находим во всех журналах.

Дано: жанр икс или тема игрек. Требуется: обозреть исполнение жанра икс и наполнение темы игрек за несколько последних лет. Получаем в чистом виде студенческое сочинение: “…В целом ряде произведений чеченская война находит опосредованное художественное преломление, выступая поводом или отправной точкой для авторских размышлений по самым различным бытовым и бытийным вопросам — свободы и ответственности, дружбы и предательства, жестокости и милосердия. Подобным образом выстроены, например, сборник рассказов Владлена Дорофеева “Чеченские зарубки” (2000), роман Георгия Котлова “Несколько мертвецов и молоко для Роберта” (2002), повесть Андрея Геласимова “Жажда” (2003) и т.д.”.

Тема раскрыта, зачет.

А вот про путешествия: “…Текущая литература обращается к жанру романа-путешествия или попросту регенерирует мотивы странствия как отдельные сюжетные инъекции… Современные литературные герои — люди либо потерянные, либо ищущие, либо убегающие, либо настигающие”.

А несовременные литературные герои? А вот эти, тоже современные, но из другой статьи — про “титулярных советников”? И каковы же они на самом деле, “современные литературные герои”? Как скажем, так и будет? Каков вопрос — таков ответ?

В “Новом мире” этот критический род достиг логического завершения: там статьи и по форме выглядят псевдонаучным сочинением — с кучей ссылок и сносок. Для журнальной страницы, кстати сказать, не очень красиво. Научная редакция научного журнала “НЛО” в рецензионном своем отделе просит выносных ссылок избегать и решать проблему иначе. И, кажется, правильно делает. Журнальная статья — не научная монография. Читатель “толстого журнала” не будет ловить вас на слове. Но студенты не пишут для читателя. Студенты пишут для зачета. И читая валом студенческие статьи вроде: “Тема Х в современной литературе”, думаешь: а может, действительно, ну ее к бесам, эту литературную критику.

И, что характерно, “критическая аннигиляция”, похоже, входит в моду. Все чаще мы слышим (читаем) о том, что критика не нужна в принципе: при отсутствии внятных “эстетических иерархий”, поддержанных внеэстетическими “идеологиями”, все критические попытки остаются “суждениями частных лиц”. Что-то в этом роде мы прочли недавно на уважаемом сайте “Полит.ру”. Можно было бы возразить в духе профессора Преображенского, что, мол, “отсутствие иерархий” — в головах, причем в головах отдельно взятых “частных лиц”. Но выступление все же знаковое. До сих пор мы имели вариации на тему традиционных “стандартов”: “у нас нет критики, но есть литература”, “у нас есть критика, но нет литературы”, “у нас есть то и се, но чего-то все-таки не хватает”. А теперь нам с ходу заявляют: есть ли, нет ли — не нужно. Ни критики не нужно, ни — следующий логический шаг — литературы. Кажется, это последний акт Марлезонского балета.

И на этом имело бы смысл закончить, но все это получает некоторый новый смысл в свете итоговой статьи Сергея Чупринина “Нулевые: годы компромисса” в февральском “Знамени”. Вкратце идея такова: литературная борьба уступила место гламурной “бесконфликтности” и вселенскому “смешению и нераспознаванию”. О каких “эстетических иерархиях” можно говорить, — вопрошает автор, — если “Татьяна Толстая признается, что “подсела” на романы Дарьи Донцовой, а Дарья Донцова советует своей пастве читать “П5” Виктора Пелевина и “Сахарный Кремль” Владимира Сорокина”. Я как раз никакого противоречия здесь не вижу, все вышеперечисленные персонажи обретаются в одном поле и занимаются похожими вещами: с глянцевой легкостью тиражируют себя. Даже если в начале пути они предполагали нечто иное и шли в разные стороны, но по нынешней чересполосице и бездорожью, где бы они не обретались, — в телевизоре или во Внутренней Монголии, суть одна. Актуальные герои нашего “промежутка” занимаются чем-то блестящим и увлекательным, но новых художественных открытий нам это, кажется, не сулит. И лет через 50+ эта картинка будет выглядеть иначе. Иерархии выстроятся — иначе не бывает, другое дело, что конечный результат не будет сходиться с сегодняшними номинациями и рейтингами. Каково оно будет лет через 50+, я судить не стану, — я не более чем ситуативный критик. Но каноны так или иначе сложатся, вопрос лишь — на каком основании? Канон обычно утверждают все те же критики, а кроме — составители школьных хрестоматий и историки литературы. Но критики нынче уходят в тень, про школьные хрестоматии я мало что знаю, а историки придут после нас. Здесь уместно было бы помянуть антологии, но трудами наших неутомимых кураторов и проектантов сам принцип антологии как собрания образцовых сочинений обессмыслился. И что остается? Остаются рецензенты и жанр-гедройц. И, похоже, “прикладные” критические жанры выходят нынче на первый план: аннотационная рубрика С. Гедройца с успехом заменяет критический отдел питерского журнала, а любая рецензия Григория Дашевского в еженедельном приложении к “Ъ” стоит той самой “большой критической статьи”, которой взыскуют журнальные редакторы и формат которой я тут долго и многословно (как и было обещано) пытаюсь нащупать.

В конечном счете, если читатели и тиражи смещаются в сторону “полевой артиллерии” — газетных и сетевых форматов, то и новые критические жанры так или иначе, но отрабатываются в этом пространстве. И проникают на традиционные толстожурнальные страницы. Жанр-гедройц — блестящее тому подтверждение.