Лабиринт

Путаясь в сумеречной кисее,
пятясь от шкафа к окну,
тихо, невзрачно в весенней заре
таю, теряюсь, тону.
Я оставляю пустой лабиринт,
полный бессвязных затей.
Запахи шуток, загадок, молитв
кто здесь уловит теперь?
Ножницы, спички, часы, карандаш —
скромный порядок во всём.
В непостижимый чужой антураж
входит жилец-новосёл.

Лик в зеркале страшен и дик.
Гляжу я — совсем как ямщик,
загнавший в тупик лошадей.

— Ну что ж, погляди, пожалей. —

— Вот я и смотрю, размышляю. —
Меня не пантера прыжками…

А впрочем, с пантерой — Бог с ней!..

Утро туманное. Еду в Равенну.
Пересекаю седую равнину.
Иней покрыл виноградную ниву
однообразной плесенью. —
Поздняя осень…

Сказать откровенно,

я убегаю, поставив проблему:
я на экране оставил Венеру —

встретить входящего плетью.

Скоро уже — неизбежно-упрямо —
явится он, выходя из тумана.
Вестник, связной, проводник ритуала,
он приближается. Скоро он
войдёт — и, вздрогнув, замрёт у экрана.
Эта Венера зовётся “Феррара”.
Свистнет плеть — и, ошалев от удара,
кинется он не в ту сторону.

За три часа
обошёл я всю
виллу Аду.
Влезал на холмы,
спускался в сумрачные лощины.
Я видел беличью беготню
— или драку? —
на сером стволе столетней пинии.

Я вглядывался:
что происходит? что они делят?
В какой-нибудь шишке
увидели редкостную прелесть?
Нет, кажется,
не в уникальной шишке здесь дело.

Скорей всего, это Эрос,
это Эрос…

Уже дождями
сбивает декабрь
с тополей листья.
Чернеют возле конюшни
копны соломы. —
Залезть в дупло
и — какой там Эрос? — только мысли
бессвязно вьются,
в сон увлекая тёмный…

Но от любви и во сне
никуда не деться. —
Шипя и цокая,
подобно серьёзным и цепким белкам,
и под дождём, и под снегом
мыслям придётся
гонять соперника —
без конца гонять
по стволам и веткам.

Я не знаю, с волосами — какими?
Мне неинтересно. Молчу.

Жёлтые бабочки мелькают в крапиве.
Дети пробежали к ручью.
Слепая ищет меня глазами,
умоляет не молча сидеть.

— Ты девочек вот с такими волосами
не видел здесь?
Я не знаю, с волосами — какими?
Разглядываю её. Молчу.
Жёлтые пропали в своей крапиве.
Дело-то, похоже, к дождю.
Беспомощно слепая шарит глазами,
вслушиваясь в шелест и плеск.
— Ты девочек вот с такими волосами
не видел здесь?
Не разберу я, с волосами какими:
мокрыми или мёртвыми. Молчу.
Мелко затрепетали листья на осине.
Проворчал гром волчий из туч.
Слепая упёрлась в меня глазами.
Последний отчаянный жест:
— Таких же, как я, только с мокрыми волосами
ты видел здесь?

Был миловиден и смел
в состоянье плачевном,
кроток и велеречив,
зорок, остёр и умён.
Он вертолётом владел,
как орёл человеком,
а человеком — почти
как вездеходом орёл.

Сколько проторил он троп
проходимых и глупых!
Я даже подозревал,
что он вообще не умрёт.
Всё же зарыт его гроб
в этих видимых клумбах.
Кто его плоть разорвал? —
Видимо, тот же орёл.

Так и зарыт его прах
в состоянье плачевном.
Путник, хватит глазеть, —
быстро прочёл и прошёл.
Я остаюсь между фраз
в состоянье волшебном:
так и присутствую здесь,
как в человеке орёл.

Что ты, что ты, да разве ты не знаешь?
Так чего ж тебе ещё непонятно.

Дело-то не в том — ничком или навзничь
положить победившую команду.
Объясни буриданову болвану
между полем хоккейным и футбольным:

тот, кто ляжет на левую поляну,
непременно останется влюблённым.

Тоской приметной всегда объят,
мечтой прелестной весь опьянён,
большой, приятный метаобъект
висит при въезде в её каньон.
Его без тёрки не миновать.
И он не терпит немых атак.
Его придётся именовать,
построив цепкий метаконтакт.
Его затруднительно обогнуть,
он есть шлагбаум при въезде в каньон.
Его надо как-нибудь обмануть,
дав наобум конфетки имён.
Но кто коснётся его мечты? —
Кому-то можно, а мне нельзя.
Напрасно слёзы мои смешны,
печален хохот чей-то не зря.

Кто отгадает его пароль,
войдя в таинственный звукоритм?..
Перед контактом молчит герой.
Решенье близится, ум горит.

Как обезьяны ум у птичьего гнезда
невыносимое снедает любопытство!
Хватает наконец вопящего птенца,
разглядывает и — целует ненасытно.
Сочувствие души вскипает через край
и бурно бороздит нерасторжимый воздух.
Ах, молодость пред ней колышет зеркала.
Ай, больно колют глаз лучи осколков острых.

Допустим, случайность — причина,
творящая видимый мир.
Тогда и во мне есть пружина
для всяких рискованных игр.
А если она есть феномен
всего рассыпания в прах? —
Ну что ж, я останусь спокоен,
хотя про себя и лукав…
Мы видим, что эти концепции
ведут по различным путям.
И две бесконечных процессии
идут по ним в дальний туман.
А если случайность — лишь способ
неведомое описать? —
Тогда я возьму в руку посох,
а ноги заставлю плясать.

Над тамбуром горит
холодная звезда.
А в тамбуре дрожит
влюблённый Деррида.
Алхимик-виртуоз,
беспечный шарлатан,
задирист и курнос,
он сроду не рыдал. —
И вдруг бессильным лбом
он стукнул о стекло.
Качается вагон.
В степи кругом темно…

Однажды на Физтех
приехал Мирзоян.
Я был одним из тех,
кто плакал под баян.
Но я не помышлял
о том далёком дне,
когда любви мышьяк
отравит всё во мне
и, корчась, изблюю
лирический сироп
и лягу под звезду
в мерцающий сугроб…

Но стережёт вагон
кондуктор-балагур:
не дискурс, а жаргон,
не мысль, а каламбур.
Не тамбур, а тюрьма.
В стекле плывёт лицо —
никчемного ума
безжалостный ШИЗО…
Сейчас вот завопит
в мобильнике волна,
и полетят звонки,
как тетрис с потолка.

Долг поэта я честно выполняю.
Только что означает это “честно”? —
Если честно сказать — не понимаю.
Часто думаю над этим, но тщетно.

Если я не лентяй и не мошенник,
я, наверное, могу быть спокоен?
Упрекнёт ли кто, что я — не волшебник?
Нет, мне кажется, здесь что-то другое…

Вдохновение, восторг, звуки, ритмы,
долг, призвание, талант, совесть, зависть —
вот казнить бы всё Оккамовой бритвой
и неслыханное нечто добавить!