|
Андрей Гришаев
Порядок вещей
Об авторе | Андрей Робертович Гришаев родился в 1978 году в Ленинграде. Закончил Электротехнический институт им. Ленина. По специальности инженер. С 2004 года живет в Москве. Публиковался в антологиях премии “Дебют” “Братская Колыбель” и “Знаки Отличия”, поэтических сборниках “Молодой Петербург”, журналах “Юность”, “День и ночь”, “Новый мир”. В 2006 году вышла книга стихов А. Гришаева “Шмель” (изд. “Арго-Риск”, М., 2006).
Андрей Гришаев
Порядок вещей
Подросток, запускающий змея
Шмель, распушённый, словно пьяный барин,
Тяжеловесно нюхает цветок.
По небу рыщет красный лоскуток,
Подросток с леской смотрит, как хозяин.
Повадки змея все ему ясны:
Он рвётся до последней белизны
К далёкому, невидимому дому,
Но нить прочна. Всё будет по-другому.
Шныряет ветер в согнутой траве,
Но высоту берёт почти не глядя.
И чисел убавляется в тетради,
И сны вещей ложатся в голове.
Свистящий змей, почти в сиянье смерти,
Как лист бумажный в голубом конверте,
На тонкой леске, в голубой тиши.
И облака вокруг. И ни души.
Молиться надо. Всё цвело Тобою.
Все годы жизни в зыбкой красоте,
На тонкой леске, в зябкой высоте,
Всё тонкое, счастливое, земное.
Широкий ветер, школьная тетрадь,
Моя сестра, мои отец и мать,
Идущие, застывшие в движенье.
Сон кончился. Но будет продолженье.
Темнеет лес травы. Садится шмель.
На облаке лежит усталый ветер.
И красный змей один на белом свете
Ложится в чьи-то руки, как в постель.
Тетрадь пуста. Подростку снятся сны.
Он в поле абсолютной белизны.
В ладонь впилась натянутая нить —
И ни смотать её, ни отпустить.
Вдалеке, не разглядеть лица...
Вдалеке, не разглядеть лица,
Где мудрец похож на подлеца,
Где с улыбкой прапор убиенный
Думает, что он военнопленный,
Но войска союзников уже
На последнем, ближнем рубеже.
Вдалеке, у самого конца,
Где подлец похож на мудреца,
Где мертвец, в уме военнопленный,
Спит и видит близкие огни,
А союзники стоят над убиенным
И молчат, уходят прочь они.
Вдалеке, где не бывал мудрец,
И подлец куда не замахнулся,
Ночью белой вдруг встаёт мертвец
И молчит. Он только что проснулся.
Перед ним — холодная стена,
Тихо расступается она.
Белое море
Белое море. Колючий песок.
Лето от осени на волосок.
Медленных барж неживые огни,
Мы на причале одни.
Ты наблюдала, и я наблюдал
Дробной луны вертикальный овал.
Слева от бухты чернели склады,
В воздухе запах железной воды.
Мы изменить ничего не могли.
Лето распалось, исчезло вдали,
Осень молчала — я тоже молчал.
Билась вода о причал.
Про любовь
Седина в голову, а бес в ребро,
И по снегу рыхлому летним шагом
Он в своё замшелое идёт бюро
К Леночке и диким уже бумагам.
Песенка, как водится, про любовь.
Инженер, негордый отец семейства,
Учащённо дышит. Играет кровь.
Леночка слетает, как ангел детства.
“Почему, — он думает, — так всегда,
Когда жил и прожил свои две трети —
Непременно въедет в тебя беда?
Как же Надя и как же дети?”
С Леночкой обнявшись, ныряя в снег
И снежки лепя, хохоча неслышно,
Он уже планирует свой побег,
Обречённо думая: “Третий — лишний”.
А потом, в тепле выходного дня
Он в смятенье к Чехову припадает
И решает: “Это — не про меня”
И всё злее дальше его читает.
* * *
У него в кармане зажигалка и коробок.
К бывшей жене он идёт, дядя в плаще.
Там угрюмый пацан, огрызающийся на “сынок”.
Они пьют чай и ни о чём вообще.
Ни о чём, будто не было этих лет.
Та же осень, облетающий клён в окне,
Тот же диван, тот же зелёный плед.
Та же кошка, но нет, показалось мне.
Она всё помнила: две ложечки сахара, пастила...
Спросила про Надю… “Настя”, — поправил он.
И прежняя кошка (та, которая умерла)
К ногам приникла под ложечки тихий звон.
* * *
Из какой пустоты Ты читаешь меня, из какой высоты?
Когда тащишься днём бесснежным, голову наклоня,
Когда снег не танцует, и воздух так ясен, Ты —
Ты читаешь меня.
Я иду, как по Брайлю, силюсь, но не могу,
Тщетно всматриваюсь, но вижу лишь этот снег.
Это белое-белое, я пожизненно не солгу,
Потому что живу во сне.
Ты читаешь меня, читаешь, не открывая глаз,
Из такой высоты, где не важно, зряч или слеп.
В этом сне я закрыл глаза, но свет не погас:
Вижу я, как танцует снег.
Прямая речь
Ребёнок улыбается во сне.
И кошка на него не наглядится.
Глядеть закончит. Подойдёт ко мне
И за меня перевернёт страницу.
И ляжет рядом. Тихо засопит.
Как будто сном меня оберегая.
Я вижу: свет во тьме её горит.
Я вижу: смерть кроватку огибает.
Прямая речь сгибается в кольцо.
И слово есть. Но нет его начала.
Ты лапой мне потрогала лицо,
Мурлыкнула и снова замолчала.
Зимой
В морозе плавают, как золотые рыбки,
Кусочки льда.
Они, как бусины, мелькают изо рта
И, варежкой прикрытые, летят
Куда хотят.
Над площадью выстреливает пушка,
И Бог является во всей его красе.
Как вышивает — крестится старушка.
И рыбки все, и бусины — звенят.
И воздух раскрывается, как книга.
Коньками мальчик рассекает лёд,
Летит горошиной, не видя, что вокруг
Всё стало белым. Белым стало вдруг.
Перемена сезонов
Какое мне дело до этих дубов и сосен?
До этих клёнов и трогательных берёз?
Во мне распустила тяжкие крылья осень,
Но она не раскачает меня до слёз.
Пой, трепещи, негодная чудо-птица.
Я тебе рад, но машинально, за так.
Ты расплетать заплетённое мастерица.
Я же собрал все кружева в кулак.
Вьётся и вьётся лёгкий дымок над лесом.
Бухнуло сердце и свистнуло в темноту.
Птица, как рыба, бьётся холодным весом
В каком-то неправильном, холодном таком свету.
Заря
Слой небесный, ласточкина земля.
Приют кузнечика, желтеющие поля.
Рыбье царство, водоросли изгиб.
Передо мною тихо встаёт заря.
Ты ли рыбой была, ты ли птичкой смешной была,
Была ли кузнечиком, что же ты умерла?
Я не запомнил тебя, ты в одежде другой встаёшь,
Ты говоришь мне: как я тебя ждала.
Это мой дом: это воздух, земля, вода.
Это всё то, что не сбудется никогда.
Ты войдёшь в мою комнату, всё озарив огнём:
Пламя твоё не нанесёт вреда.
В круженье
На льду катка в круженье и скольженье,
В блестящем грохоте и головокруженье,
Катаемся что хватит сил.
Мгновенье радости я не остановил
И рухнул на тебя в изнеможенье.
Твоя рука прозрачна и тонка.
Какая музыка на дне катка!
Какие зеркала и канделябры!
Я лгу тебе во всём, а ты глядишь:
Как я в карету запрягаю мышь,
Как возчик раздувает жабры.
Наивно думать, что бессмертны мы
На берегу блестящей кутерьмы,
Почти остановившие мгновенье.
Настанет миг — и свет ворвётся в нас,
Вновь завлекая в беспощадный вальс
Скольженья и круженья.
В больничных окнах
В больничных окнах сон и стыд.
Там воздух тих и равнодушен,
Там лента липкая висит,
И чей-то не смолкает ужин.
Там что-то капает, сосёт,
Там жизнь под капельницей бродит.
Уж собралась, а не уходит.
“Ну всё, иду” — и не идёт.
Часы в прихожей подведёт,
То паспорт вдруг перелистает,
То чайник на огонь поставит
И мелкими глотками пьёт.
Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол
Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол
На зелёный взлетают престол.
Говорят: “Всё — движение, всё — торжество.
Так поведало нам большинство.
Мы не знаем, какие нам дни и года.
Но мы знаем: летели всегда.
От престола к престолу, сквозь тучи и гром.
На свинцовом, на голубом...”
На земле, у траншеи лежит солдат,
Крепко держит свой автомат.
Говорит им: “Я умер, я жить устал.
Я дышать вчера перестал.
Золотая земля, как огонь, звенит
И на ухо мне говорит:
Лишь покой, лишь молчание — торжество.
Слушай мёртвых. Они — большинство”.
Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол
Покидают зелёный престол.
И летят, словно капли, в сиянии дня,
Неотрывно смотря на меня.
Туда, где
Кораблик тонет в вышине,
Комарик тает в тишине,
Налейте чаю мне.
Не прячь горящее лицо.
Не плачь, а выйди на крыльцо.
Заткнись, в конце концов.
Охота к перемене мест.
Свинья не выдаст, волк не съест.
А может, всё же съест?
А может — знаешь наперёд.
Кто за углом тебе соврёт,
Кто ласково убьёт.
Держи меня в своих руках.
Неси, как пчёлку, в облаках.
Несись на всех парах.
Туда, где улыбнётся мне
Кораблик в синей вышине,
Комарик в тишине.
Нелюбимое
Как велик и холоден нелюбимый снег.
Как случайна птица чёрточкой в высоте.
Нелюбимый плачущий человек
Закрывает лицо рукой.
В этой позе, линии, красоте,
Неслучайной, чуждой, такой иной —
Вижу я и себя с тоской.
Вижу я и себя, и Тебя, и снег,
И Твой росчерк птицею в высоте.
Нелюбимый — единственный — человек.
Приголубь его, успокой.
Открывает глаза: как они чисты.
Улыбается, смотрит — и он, и Ты
Делаешь знак рукой...
Зяблик или дрозд?
Зяблик или дрозд? Поди разбери,
Кто смотрит пронзительным круглым глазом.
Какой человек у тебя внутри
Не верит, что он до конца рассказан?
Снимая рубашку, иду на балкон.
Шевелится двор, как огромная птица.
Там девочка тонкая в платье простом
Из тонкого голубого ситца.
Она наклоняется прутик поднять.
Она так отдельна и так серьёзна.
И смотрит вдруг как смотрела мать,
Как смотрит свет сквозь беду и слёзы.
Ты не поверишь, мой маленький друг,
Сияющий радужным опереньем:
Я вижу всё, что лежит вокруг
Её, этой девочки, тонким зреньем.
Я вижу себя в двадцать восемь лет,
Остолбеневшего в майской пыли,
Окаменевший янтарный свет,
Птицу, которую не различили.
Зяблик или дрозд? Конечно, дрозд.
Освобождённый невинным взглядом.
Солнце, невидимое из-за слёз.
Книга, закрытая где-то рядом.
|
