Поскольку люблю скрип рам

Всегда видеть эти холмы, всегда — реки.
Я также видел муравьёв и самого себя,
Который видит это, когда пишу о зрении и холмах.
Но когда и где увидать? Скорость света стоит
Камнем с надписью в воздухе. И предплечья,
Глаза медлят, горло терпнет, как съесть много мяты.
И пыли не коснёшься концами пальцев, как всё будет.

Тогда стрекозы, потом слюда, тающий порез (уместней влага, марля),
Потом: белизна, стрекоза из пальцев (стеклянной пылью), судорога —
Состоит из неощутимо рябящей нити. Мир открывается как ракушка,
В которую надлежит заглядывать, — что откроется взору?
Вязы, боярышник, выдох, источник света? Мы видим, как “мы”
Расслаивается на “я” уравнений времени (никогда ни одного на дороге).
Даже, если до пота на амальгаме. Пурпур на склонах, победоносный.
Следствие легче причины. Ни алфавита, сколько бы в череде букв
Не нашлось изумления. Сколько мышц в мгновение ока соединяет
Лицо в то, что я хотел бы видеть, когда хотел бы видеть ту, что вне.
И себя, который здесь не прохожий, поскольку люблю скрип рам,
Западный ветер, стёкла настежь, фразы с брезжащим: “острова”…
Признаться, ты, как сосед, знаешь это “до остановки” в какой-то мере.

происходит по-другому: звонишь не тому, кому должен, — знал ли,
как летят семена в ноябре, сожжены трением, горизонтально?
Пятничаны, где ни снега, ни вымолвить. Влага подмерзает у губ, словно речь,
Дальше пустой очерет, оставленный в ветре, вне паутины вращения, без золота,
Стиснутый дыханием льда, навыворот инеем, если только левша…
Сила двух с половиною букв, парящий трилистник. Книга, стр. сто сорок девятая,
Господство хвои, стекляруса в самом конце литографии. Далеко —
Словно титульный лист, да и незачем после того, как уходя, cor cinis.
Коснись запятой, собирая перечисления мест, как бахрому тумана на побережье.
В углу глаза Сириус, возможность в остатке, где воздух стянут желанием вдоха.
В нём приснится все то, что сегодня сбылось. “Я игла в твоём разуме”.
Милосердие детства? С холодным рисом в горсти. К тому же что-то ещё. Рядом…
Но что? Пускай невнятно, но ещё раз начни о семенах, летящих горизонтально.

Не нужно. Прекрасно помню про волосы. Бежать, шипы кизила.
Надо, чтобы были длинны в меру слога, чтобы сознание
Правоты, истины, ресницы, цифры, нефти, разлуки. Необходимо также,
Чтобы теперь стало известно, сколько что чего стоит, состав глаза,
Кобальта, того, что соль превышает то, что называется телом, и
Что не забывать, что тело “как бы”, “вроде” не является единицей
В сравнениях. Ну, тогда сравни, что, конечно… Что в итоге?
Какое “что” с каким “что”? Живущий, как там?.. про равнины ниже.
Оглядываясь в падении навзничь: волосы, пейзаж сухих игл.
Поэтому: “высшая степень реальности бессвязность артерий”.

Ни предписания, ни объяснения, ни скорлупы ореха.
Вещь в горсти пространства троит себя, не разрушая
                                                                        пшеницы блаженного притяжения.
Словно маятник света над помрачённым камнем зенита,
                                                                        бессмертие сквозняка полнится отклонением,
Падение отламывается от парения, но поменяй их местами
в том, что написано, в том, что слюдою или же скажется,
в чём регистр каждого станет схож с порезом осоки,
либо вспыхнет, как иней в скважине вдоха.
                                                                        Бормотание материи на обочине, озёрных уступах,
в решете ягоды, отданной осени. И тогда
                                                                        “идёшь” переходит в “видишь”,
а из смешения цветов зрачок (ночь проста, как предлог
в порожних сотах грамматики) извлекает мгновение;

такова косвенность нити, виноград стоокий nekyia,
фосфорический проблеск в воде, коже, глине, тлении.

Здесь тишина. Распыление в дельте крикливых пернатых.
На чешуе прошлого века, навзничь, под потолком в пролёте
и стенах белизны немеющей, словно лампы затылка,
не отрываясь следишь на лету остываюшем, как перо выводит,
себя неотступно настигая по кругу: “здесь”. Ни тогда,
ни потом. Но здесь никогда не убудет,
                                                                        в пене балтийской вскипающего межречья.