Анна Кузнецова

Книжное издание романа, опубликованного в “Знамени” (2008, № 1—2), прошедшего по многим шорт-листам и получившего две премии: “Книгу года” и годовую премию “Знамени”. Это редкий сегодня роман идей — большой, многофигурный, с авторской мифографией, с опорой на библейскую легенду, — вышедший на редкость удачно, поскольку населен живыми, полнокровными героями. Особенно запоминается красавица-Ирина, идейный парадокс (христианская жена, желающая только рожать, после смерти ребенка мстящая Господу блудом) и главная в жизни героя-рассказчика женщина, о которой он знает, что она никогда его не любила.

Книжное издание романа в рассказах, который Андрей Битов начал писать двадцать лет назад (журнальный вариант вышел в “Октябре”, 2008, № 8—9), выдавая его за перевод из английского писателя начала ХХ века. Этот традиционно постмодернистский ход сегодня воспринимается с полным доверием: сначала приходит в голову, что писатель Тайрд-Боффин действительно был, а потом уже — что его все-таки не было...

Симметрия — это фирменная печать Творца, пометившая творения структурным и функциональным сходством, как, например, строение атома сходственно со строением Вселенной. Постиг эту истину в романе провинциальный гений-созерцатель, подобно тому как герой новеллы Борхеса “Письмена Бога” постиг мировую гармонию, прочитав полосы на шкуре тигра как текст. В этом романе борхесовский слой намного больше, чем традиционный для Битова набоковский, — наверное, поэтому столько лет ушло на вызревание текста.

“Абхазия”, “Анатомия свиньи”, “Анекдот”, “Армяне”, “Атлантида”… Сборник рассказов “Алфавита” Андрей Волос опубликовал сначала в шести номерах “Нового мира” (2006, №№ 7—12), предварив свой формальный изыск чем-то вроде извинений: “Алфавитное расположение статей и наличие перекрестных ссылок в тексте способно сбить с толку разве что самого простодушного и неопытного читателя, который, возможно, купится на эти наивные ухищрения. Сколько-нибудь опытный и разумный человек сразу скажет, что энциклопедическая форма носит совершенно искусственный характер и ни в коем случае не устраняет того ощущения необязательности, что остается после ознакомления с содержанием этого труда. Я согласен: единственное, что оправдывает его существование, — это отсутствие хоть какой-нибудь выдумки”.

Коммерческое издательство ищет способ продавать непродажное, для чего и учреждена серия “Лауреаты литературных премий” с грифом “Самые популярные”. Может, это и впрямь принесет прозе Андрея Волоса популярность у самого простодушного читателя…

Издательство нас уверяет, что “языком классического русского романа” Андрей Геласимов создал нечто такое, “как если бы Марк Твен написал “Код да Винчи” и при этом Диккенс отредактировал бы это в пользу победы добра”. Этакий аннотаторский постмодерн.

А вот как об изделии Геласимова отзывается Андрей Немзер, когда-то писателя возлюбивший, открывший ему путь в литературу и долго не желавший видеть его стремительной деградации, но, кажется, уже признавший это фактом: “В советскую эру “новоделы” с большими прибытками сооружали авторы увесистых романов (от “зрелых” Федина и Леонова до “зрелых” же Ананьева и Бондарева), “почти равные” Толстому с Достоевским. (Свежий грустный пример — роман Андрея Геласимова “Степные боги”; если, конечно, не читать его как злую пародию на не худшую прозу 70-х.)” (Андрей Немзер. “Меня уже предупреждали”. — “Время новостей”, 2009, № 23).

В книге — три цикла рассказов: “Картинки”, “Разное” и “Естественные науки”. Принцип циклизации — парадоксальный. Двенадцать рассказов первого цикла носят названия самых известных рассказов Чехова: “Крыжовник”, “Ионыч”, “Душечка” и т.д., содержание этих рассказов не имеет ни малейшего отношения ни к Чехову — в них нет интертекстуальности, — ни к их заглавиям: “Крыжовник” должен бы называться “Штакетник” или “За ширмой” — там все подглядывают неприличное… И так далее: шесть рассказов второго цикла названы “Жидовка”, “Баргамот и Гараська”, “Гамбринус”, “Морская болезнь”, “Господин из Сан-Франциско” и “Поединок”, не имея ни малейшего отношения к Л. Андрееву, Бунину, Куприну, и уж само собой, в рассказе “Морская болезнь” даже моря нет. Зато везде есть люди, ничем не выдающиеся, как-то даже подчеркнуто неинтересные. Банальность их поступков и разговоров должен, вероятно, компенсировать авторский голос, героическим, до судорог, усилием ведущий партию нарочито интересного текста. Впечатление остается такое: все это очень хорошо, но совершенно не нравится.

Сюжет из тех “что”, которые всецело зависят от “как”: писателю-пропойце Семену Исааковичу Маю, которому не на что дочке купить шоколадку, а жене — обручальное кольцо, редактирующему под домашним арестом коммерческое чтиво за уже пропитые пятьдесят долларов, явился ангел Анаэль и предложил решить его проблемы с алкоголем и деньгами, и душу взамен не попросил… Написано это ярко и умно, с юмором, точными наблюдениями за бытом 90-х, колоритными характерами второстепенных героев. Ирина Сергиевская — художник-постановщик балетных спектаклей, в литературу ее привел Борис Стругацкий.

Серия, на которую решилось “Эксмо”, желая привлечь в покупатели молодежь. Сочинение Ирины Богатыревой о неформалах, продолжающих дело хиппи сегодня, живущих только музыкой и любовью, романом стало уже в “Эксмо”, в периодике оно распечатывалось как повесть и глава из повести (“День и ночь”, 2007, № 1—2, “Октябрь”, 2007, № 5). С одной стороны, текст действительно форматно молодежный: фрагментарный, непредсказуемо-предсказуемый, как сама дорога, где неизвестно, что тебя ждет за поворотом, хотя, скорее всего, — все то же серое шоссе. С другой стороны, внутренний монолог, которым роман написан, настолько нарочит в своей беспричинной экспрессии, что заставляет вспомнить о кондовой литературной традиции — лирической прозе времен Солоухина.

Дебютный роман писательницы из Ярославля, впервые опубликованный в “Новом мире” (2006, № 1), — это редкий текст молодого (до тридцати лет) автора действительно о молодежи, но не закрытый в субкультурной резервации, не зацикленный на молодежных проблемах и отвечающий всем требованиям романного жанра. Эпическая составляющая выписана с любопытством к миру, заинтересованное внимание к его деталям и сочувствие к людям делают этот “молодежный” роман интересным для всех.

Амфоровские издания эстетизированного молодежного радикализма читаю из любопытства к этой нише книжного бизнеса. Кто тут торгует и чем? Болью тут торгуют, и все: сначала авторы, потом издатели. Программная вещь проекта — “Больно.ru” Евгения Ничипуренко. Анна Козлова с ее гремучей смесью проблем молодежной политики и семейного неблагополучия борозды вроде не портит, но и недотягивает до вершины, поскольку то и дело выпадает из стильной ритмики “грязных танцев” в неформатную искренность, и грязь — непременный атрибут формата — приобретает натуралистическое качество, обретая запах и подробности формы. Даст Бог, выпишется, повзрослеет, а главное — отмоется от ранних опытов с коммерцией на грязи — напишет что-нибудь сильное. Потенциал у нее, в отличие от Ничипуренки, которому нечем писать, не танцуя, — есть.

То же и об этом молодом человеке. Биодицея в духе раннего Горького больше не несет новой информации человечеству. ХХ век познал потенциал обаятельного Челкаша, написанного ярко и талантливо, сполна. Прилепинские “пацаны” — его прямые наследники, народившиеся через век; что с ними (и с автором) делать, вроде бы понятно: кому — единиться в сплоченный моб, кому — не подавать руки. А кому наблюдать и задаваться вопросом: почему автор выбрал это?

Герман Садулаев, быстро ставший известным на волне интереса к своему “чеченству”, сейчас подвергается нападкам за то, что смакует свою известность, раздавая многочисленные интервью, и отмечается откликами на литературные поветрия.

Именно такую “галочку” в графе “роман” представляет собой “Таблетка”: офисная проза пошла от Сергея Кузнецова и дала “культового” Сергея Минаева; зачем Садулаеву выступать с отработанной темой?

Я скорее сочувствую, поскольку вижу здесь естественные, не пройденные в допечатный период трудности роста: молодой писатель растерян, поскольку вопросы “что писать” и “зачем писать” никогда не были простыми, а писать, раз пошла фишка, надо…

Сборник очень коротких рассказов, от строки до полутора страниц, построенных на парадоксе или жесте — тех минимальных выразительных началах, которые позволяют сюжету быть воссозданным без рассказывания, за пределами текста. Поиски такой апофатической нарративности в русской традиции, для которой характерны длинные рассказы, начал Бунин.

“В нашей книге мы сознательно не затрагивали различные аномальные явления, которые иногда встречаются в церковной жизни” — эта книга написана будто в полемике с Майей Кучерской и Олесей Николаевой, чьи герои — тоже новые русские священники, пришедшие в священство после упразднения института уполномоченных по делам религий, но сюжеты основаны как раз на аномальных явлениях.

Юноши в черных кителях и девушки в платках — семинаристы и регентши — становятся бородатыми батюшками и многодетными матушками. “Батюшки бывают радикальными, либеральными и такими, которые придерживаются золотой середины”. Девочек в семьях священников не стригут, радикальные батюшки их наряжают в платки и длинные юбки. Детям священников не рекомендуют смотреть телевизор и читать “Гарри Поттера”. И т.п. проявления бытовых норм духовного сословия.

Книжное издание мемуаров писателя, публиковавшихся в питерской периодике как роман (“Звезда”, 2006, № 6; 2007, № 5). Самый первый сюжет Валерия Попова был о том, как домашний мальчик учился курить, и у него загорелся рукав, этот рассказ и стал его первой публикацией, а горящий рукав — метафорой вхождения в литературу. “Фирменная интонация”, по которой писатель узнается с первых слов, происходит, мне кажется, от установки, что литератор и на жизнь должен смотреть как на искусство прозы: есть талант — проза жизни будет увлекательной, хотя “…автору, по его собственному признанию, все труднее утверждать, что “жизнь удалась”. И все же — удалась! — заверяет жизнерадостный издательский аннотатор, тут же спохватываясь. — Если, конечно, считать жизнью вечную погоню не за деньгами, а за полнотой ощущений, и роскоши материальной предпочитать роскошь человеческого общения”. Как ни странно, а типовой защитой неудачника такие слова восприниматься уже перестают.

Шестой раз проводится драматургический конкурс “Действующие лица”. “Основная цель конкурса — найти ТЕКСТ для театра. Текст, который осовременит ТЕАТР. А в тексте МЫСЛЬ. Ищут актеры, режиссеры, художники, продюсеры и сами драматурги”. Это сверхзадача, невыполнимость которой устроители понимают, оговаривая, что премировали просто лучшее из присланного. Почти все пьесы — на семейно-бытовую тему, почти все действительно хорошие, лучшие, на мой взгляд, “На крылечке твоем” Нины Беленицкой и “Барышня и иммигрант” Владимира Мильмана.

Новшество этого года — проведение фестиваля лучших постановок пьес-лауреатов.

Избранное за 60 лет творческого пути. Стихи как честные усилия приблизиться к горизонту возможности поэтического говорения правды, оправданные сами собой. Последние стихи раздела “Стихи последних лет” помечены 2002 годом, в них — о нас:

Избранное за 50 лет. Сборник озаглавлен по одноименному стихотворению 2000 года. Оно о старости, с рефреном “Ты ли меня похоронишь? / Мне ли тебя хоронить?”. Книга тем не менее теплая и светлая, при этом — умная. Ужасное в мире поэт видит со всей отчетливостью, все это преодолевается в его внутреннем мире чувством юмора, любовью к живому и чутьем художника: “Несмотря на все законы эндшпиля, / Можно вдруг найти нестандартный ход”.

Книга стихов, циклизованных аллюзивно. Предисловием служит сюжетное стихотворение с заглавием, там поэта ведут на охоту сельские земляки, но охота оказывается на него же. Последние стихотворения каждого из трех циклов — также сюжетные и озаглавленные, причем парой имен: “Лида и Дана”, “Агарь и Сарра”, “Сабир и Сабир”; в них рассказываются бытовые истории. Что происходит между ними — трудно сказать. Парадоксально, но полную свободу своему поэтическому дару и изобильной фантазии Сухбат Афлатуни дает в прозе, а стихи обижает — то вгоняет в твердые формы, то обделяет образами и смыслами. А может, дело в том, что лучшее, на мой взгляд, стихотворение в книге — предисловие, заставляющее ждать большего от дальнейшего текста.

История создания этих стихов, написанных на берегу озера (топонимы, по романтической традиции, не выдаются, о причинах изгнания — тоже намеками), в предисловии завершается так: “Сейчас я смотрю на некоторые из них с недоумением, сомневаясь в авторстве. Никогда не знаешь, как изменится твой голос в зависимости от обстоятельств”. Присоединяясь к авторскому недоумению, скажу, что читала замечательные рассказы, подписанные тем же именем. В рассказах были стиль и вкус, стихи же настолько бесстильны и безвкусны, что возникает растерянный вопрос: может, есть какой-то еще Вадим Месяц?

Лучшее в новых стихотворениях петербургского поэта Дениса Датешидзе — то, что бывает замечено краем глаза по ходу длинной мысли:

Петергофский затворник, но отнюдь не исихаст, сочиняет обаятельные вирши, полные светлого цинизма, и вдруг:

Обложка: Медведев на сером волке с кем-то вроде Юли Тимошенко на руках, а из-за всех кустов — карикатурные кривоносые хари. Под обложкой же — нечто контрастное ей: защищенный прививками от социальных мифов ум, реальные политика, экономика, и культура с позиции бесстрастного наблюдателя страстей человеческих. В основе — материалы еженедельной колонки, еженедельно публиковавшиеся на сайте “РИА Новости” в 2006—2008 годах.

Исследование о комедиографии, которую автор вполне доказательно находит живой и даже превалирующей в жанровой системе современной драматургии. Открывается оно введением, посвященным общим проблемам современной драматургии, откуда мы можем узнать, что обозначенный в заглавии период определяют как “перемену интонации”, а основными недостатками современной драмы считают “отсутствие художественного ремесла, тенденцию к авантюризму и лабораторности, снобизм по отношению к успеху у зрителя”.

Та же “тенденция к лабораторности” (насчет авантюризма — не уверена) прослеживается, к сожалению, и в данной монографии. Разбирая направления и персоналии, автор, в частности, много и интересно рассказывает о “Театре.doc”, упоминая в качестве автора М. Курочкина; а затем, итожа все соображения, сообщает, что проект “привлек внимание многих профессиональных драматургов, режиссеров и критиков”, в перечислении оных называя того же М. Курочкина. Сообщение о неоднозначном отношении критиков к современным пьесам от слов “Одни выделяют лучшую дюжину драматургов” (с. 4) дословно повторяется на с. 7 и относится уже к конкретному направлению…

Поскольку это второе издание, можно было ожидать, что оно выйдет хотя бы исправленным. А хорошо бы было и дополнить хотя бы “Сведения о драматургах” рядом имен и библиографических фактов — у того же Олега Богаева после 2000 года, на котором стоит точка, вышла масса пьес, в том числе и комедии.

Любопытное пособие. В библиографии указаны восемь источников, половина изданы после 2000 года, но важнейший — справочник “Культура устной и письменной речи делового человека” — в 2004-м перенес десятое издание. Возможно, поэтому “Некоторые правила склонения (…)” не совпадают с принятыми сегодня — хотя, может быть, это сознательный протест… Но вот заглавие второго раздела “Требования к составлению жанров личных документов” идет вразрез с культурой всякой речи, и устной, и письменной.

Статьи, выдержки из дневников и впервые публикуемые письма В. Лакшина о Солженицыне. “Трудно представить себе, что еще год назад мы не знали имени Солженицына”, — так начинается первая статья, в которой разбирается “Один день Ивана Денисовича”. А вот выдержка из дневника за трагический 1970 год, когда “Новый мир” был отдан Косолапову, а отставленный Твардовский смертельно заболел: “Думаю: почему я так сильно переживаю эту нашу переписку с Солженицыным? Не только потому, что обидно его терять, но и потому еще, что он мог поставить под сомнение все, чем я жил. А жил я только журналом и своей работой, решительно отодвигая все остальное”.

Отношения у них были непростые. И, когда в 1991 году “Новый мир” печатал “Бодался теленок с дубом” Солженицына, где он раздраженно описывал свои сложные взаимоотношения с командой Твардовского, Лакшин на эту публикацию ответил. В предисловии Светлана Кайдаш-Лакшина выразительно пересказывает дальнейшее, добавляя к лакшинским суждениям о Солженицыне свои.

Монография на сюжет взаимоотношений Варлама Шаламова с Б. Пастернаком, А. Солженицыным и А. Твардовским. Валерий Есипов подробно останавливается на полемике Шаламова с Солженицыным, а в приложении разбирает коммерческие экранизации произведений Шаламова, которому всегда претила любая тень корысти. См. его юбилейную заметку “Негромкое столетие Варлама Шаламова”. (“Знамя”, 2008, № 2).

“Журналистское расследование”, обвиняющее Зюганова в развале замечательной когда-то партии; по тону серьезное, по сути забавное. Там, например, где утверждается, что марионеточная оппозиция нынешней партии власти сформировалась случайно, в результате думских выборов декабря 1993 года, а уж по ходу этой игры были придуманы правила, с которыми Зюганов и Жириновский, предав своих партийцев, согласились. И там, где описывается подготовка генералом Рохлиным свержения Ельцина: “Кабинетную суетню и интриги “в коридорах власти” генерал решительно отвергал. Он шел к людям, к рабочим”… Забавна и уверенность авторов, что левая идея в России не умрет вместе с КПРФ, которой недолго осталось, а на руинах коммунистической партии “расцветет, наконец, истинная социал-демократия”.

“В чем заключалась мировая миссия Рерихов, возложенная на них махатмами, к выполнению которой они с таким энтузиазмом приступили в 1921 г., и почему эта миссия потерпела фиаско?” — автор этой книги решил исследовать эзотерический ламаизм четы Рерихов, который рериховеды обходят стороной, изучая художественную и культурно-просветительскую деятельность супругов, а также их философско-этические воззрения.

До революции оказавшись на лечении в Финляндии, Н.К. Рерих с семьей стал невольным эмигрантом, а в 1921 году Елена Ивановна во время сеанса столоверчения вошла в контакт с одним из махатм, и началась эта странная деятельность: супруги Рерихи стали разрабатывать теософский миф Е.П. Блаватской об учителях человечества махатмах — гималайских и тибетских мудрецах, составляющих тайную общину “Великое Белое Братство”, управляющую миром.

Ответы на поставленные ребром вопросы автор, проследивший жизненный путь Рерихов с заданной позиции, дает: Рерихи, вслед за Блаватской, — мифографы. При этом он признает и за ними, и за Блаватской недюжинные экстрасенсорные способности, так что впечатления научного труда книга не оставляет. Может, правы были рериховеды, оставлявшие в стороне вопросы, для которых научный инструментарий не подходит?

Материалы двух научных конференций, посвященных 85-летию пушкиниста Ю.Н. Чумакова, расположены в самом широком диапазоне исследований, от интерпретации образа девы Обиды из “Слова о полку Игореве” (Т.И. Подкорытова) до выяснения, что позволило Алексею Иванову (“Сердце Пармы”) стать модным писателем (М.А. Литовская).

Интерпретация авангардных текстов — герменевтическая проблема, поскольку в условиях алогичности и немотивированности развития текста разные ключи интерпретации дают разные результаты, вплоть до совершенно произвольных.

Сборник структурирован по трем разделам: Хлебников и около, Хармс и около и Авангард и около — и посвящен стодвадцатилетию со дня рождения Велимира Хлебникова, столетию со дня рождения Даниила Хармса и пятилетию гастрольного агентства “Театр для себя” на гастрольном рынке Новосибирска и Западной Сибири.

На обложке — чудный рисунок Петра Митурича, друга и ученика Хлебникова, который оставил подробный рассказ о том, как умирал больной Хлебников в деревне Санталово Крестецкого района Новгородской области. В части “около” из раздела о Хлебникове есть рассказ о состоянии в 2006 году его музея и могилы в деревне Ручьи, где он был похоронен (Андрей Россомахин).

В предисловии автор выделяет важнейшие общие принципы изучения культуры русской политической эмиграции: общий вклад в русскую культуру ХХ века, степень востребованности идей эмиграции советским обществом и современной Россией, взаимодействие с культурами других стран — и оговаривает, что исследует издательскую деятельность только тех организаций, которые можно интерпретировать как политические партии, кроме национальных и областнических с их особой спецификой, а также курировавшихся спецслужбами. Монография структурирована по четырем разделам: Дореволюционные партии в эмиграции, Новоструктурные (новотактические)организации русской эмиграции, Идеократические (новоидеологические) партии русских эмигрантов, Послевоенные политические организации русской эмиграции. В ней связно рассказывается история каждой из партий, имевших свой печатный орган, и биографии отдельных партийных деятелей, как правило, достойные романа: “Ультраправый монархист, германофил, симпатизировавший итальянскому фашизму, П.М. Бермонд-Авалов не смог ужиться с русофобом Гитлером и попытался установить контакты с вождем “черного фронта” О. Штрассером. Видимо, и из этого ничего не вышло, так как он выгодно женился и уехал торговать водкой в Югославию, а после 1945 года жил в США”...

Книга снабжена подробным списком использованной литературы и именным указателем. Очень не хватает алфавитного указателя изданий, которым она посвящена.