* * *
Памяти В. М.
Занемела моя жизнь, затекла.
Бьёшь её в лицо кулаком,
а она молчит, глупа и светла,
только слёзы отирает платком.
Маленький город
Жестяная осень. Дождик льёт.
Жизнь куда-то, сгорбившись, идёт.
А идёт куда-то в магазин
(магазин под номером один).
А идёт за белою мукой.
А в кармане маленькой рукой
держит деньги в тёмном кошельке.
Где-то поезд крикнул вдалеке.
* * *
Есть на Урале город Кыштым.
Саша, не надо, мы очень темним
и говорим про себя, как про них.
Есть гениальная рифма проник.
Саша, ты знаешь же — я одинок.
Я умираю с тромбозом ног.
Эти лекарства долларов тыщ.
Есть гениальная рифма (прощай и) про нищ.
Ромка бы жив был, ну, Тягунов, —
он написал бы про русских слонов.
Вот ты удерживаешь меня.
Я умираю, это херня.
* * *
О, Родина ободранная, ты
иди ко мне.
Я ранен на полях прозрачной жизни
(дождливый август, едешь в электричке).
О, без иронии, а — просто и прилично,
о, Родина ободранная, здравствуй!
Попроще, проще некуда уже,
ещё банальнее, ещё, ещё, ещё.
Ну и — ещё, ещё.
Нога болит.
* * *
Я был дико красивым мужчиной,
но меня убивали 2 раза.
Если в 1-й я знаю причину,
во 2-й я не вижу и сглаза.
Не убили, но так напугали
(надо рифму тянуть потомушто)
например — например, на вокзале
слева били ножом — да неужто?
Не дописывай эту строфу,
потому, что на самом-то деле —
2 цыгана убить не успели,
я лежал, обмочился. Ну — фу…
* * *
Сырая кровь идёт наружу
из-под ногтей.
Я думал, что я обнаружу
играющих детей,
которые кричат и кличут
воздушный змей.
А ангелы смеются, тычут.
Летают, кувыркаются. Не смей.
А кровь идёт. Полны карманы,
полны носки.
И у жены моей, как раны,
текут соски.
* * *
Я говорил тебе, ненужное дыханье:
как будто — ничего, но мука — не снести.
Стоишь один в полуподводном храме,
в горсти.
Вот катакомбный сон. Вот стыд, как древесина.
Глядишь во тьму, как выпь, в белёсый негатив.
Обратна темнота, причина — не причина,
простив.
Ты знаешь (сквозняки гуляют по запястьям),
что смерть, как медсестра, бездетна и бедна,
опрятна. Что ещё? И пишет синей пастой
она.
Часовой
В сибирской Сербии, среди густых таджиков
стоял с ружьём стеклянным на посту
(а пули деревянные в ружье,
а вместо пороха — подсолнечное масло
в патронах). Низко-низко дирижабли
однажды на закате пролетели,
крича частушки в громкоговоритель
про подвиг адмирала Колчака
и страны в Ледовитом океане,
где день — полгода, но и ночь — полгода.
А вот — ещё. Однажды в сентябре
земля открылась и, как из метро,
оттуда выехал наружу поезд,
остановился, а потом, попятясь,
втянулся в почву, как бы оглянувшись.
Земля закрылась. Падала листва,
хотя деревьев не было. Кукушка
то куковала — 20 раз и 30,
то принималась хохотать взахлёб.
Астроном 2
куда ты смотришь из трубы
на эту страшную Луну
и деревянные столбы
которые как в ту войну
урчит и свищет соловей
смеются женщины во сне
солдаты десяти кровей
стоят рядами на Луне
придёт затмение Луны
солдаты станут не видны
* * *
остругивая мыльных птиц
сидят подводные татары
у них колени будто фары
но жалко что не видно лиц
полупрозрачные отары
стоят стадами стеклотары
Господь лежит глазами ниц
с клоками ваты из глазниц
Патриотизм
Летели малые менты
на стекловидный монастырь
издалека, из темноты,
через Урал, в мою Сибирь.
Бажов был пьяным и лежал
немного дальше, чем вокзал
в Свердловске.
В подземном городе Тюмень
не трахались который день (им было лень)
подростки.
А в городе, который Омск
(а может быть — который Томск,
не вспомню)
скинхеды били айзеров,
один из них — скинхед Петров —
знакомый.
Летели малые менты
на землю глядя с высоты:
Россия!
(короче — Russia и т.п.)
12 лет без ЛТП.
Спасибо.
Морелла
ты жила тяжело ты жила что почти что наотмашь
надо рифму тянуть а не надо и так тяжело
этой крови ведро (полведра) подойди и попросишь
ты из гипса и ты окунаешь весло
так я так виноват не смотри умоляю
ты и за руку держишь меня и рассказываешь
да ну ладно и ладно и ладно и я умираю
ничего не случится плохого не бойся конеш
* * *
Который голос! — в самом деле —
кость колосится, локти злы.
Накапливаешь почерк в теле,
не подымая головы,
когда локтями лижешь стол,
то запершись и терпеливо,
то в скорожраловке на слом
слова глотая торопливо,
а то среди семьи — как отрок,
как падчерица, — за столом
глядишь за разговором в творог
и голос делаешь углом...
* * *
Когда, наклоняясь, темнеет и мокнет закат,
а ветви деревьев, как белые локти, лежат
на длинной земле, под которой видны города,
где мёртвые ходят за хлебом и смотрят сюда —
тогда начинается чинное горе ночей:
часы на руке — как бы стук по тарелкам ножей,
шуршание книги — как будто ладонь о ладонь,
а выключишь лампу — останется чёрный огонь,
который подвинется ближе и смотрит в глаза,
>и станут стучать за стеной по стене образа,
и веретеном этот голос, вращаясь, поёт.
Ты спишь до полудня, заткнув кулаком себе рот.
* * *
О, полиэтиленовые крылья!
Лететь нельзя, а вы меня закрыли!
Таскаю вас и постепенно горблюсь.
Всё больше вы и, в общем, что за совесть.
Но по ночам — у дочери в балкон
я выхожу и вылетаю вон,
в навязчивый, обширный, как Свердловск,
двуглазый сон. И запах — будто воск.
Лети. Лечу. А полиэтилен
как воды плещет около колен,
а над церквами и над гаражами —
нежгущееся, мажущее пламя.
Потом я прилетаю и курю
и сам с собой полночи говорю.
Спаси, Господь, я лживый ангел твой.
О, ветер-полиэтилен, не вой.
О, ветер! Приношу под мышкой слово —
вот скоро. Вот сейчас. Вот всё готово.
Вот слово и — я не Тебя боялся.
Вот все ушли. Не бойся. Я остался.
Мирись
мне говорили что над головой
есть кто-то дополнительный живой
потом мне говорили что потом
он сообщит об этом т.е. о том
что чтобы я болел ну или врал
что чтобы жил где в общем ну Урал
и или плакал или много пил
и из двух окон голубей кормил
и умер и лежал четыре дня
что это он придумал для меня
* * *
сказал мне врач с иглой во рту
“стоят у входа в темноту
у входа в эту темноту
(вон в ту)
12 гипсовых берёз,
у каждой остеопороз
ведь кто-то их же посадил
оштукатурил побелил
наклеил листья на клею
(тебе налить тебе налью)
и каждая берёза дрочит”
а умирающий хохочет
он знает воздух но не хочет
Прощайся
1. Расположить в порядке убыванья:
белёсая картофельная кровь,
почти ослепнув, вертит головой.
Песком набиты кожаные вены —
но если сильно встряхивать запястья
(без жалости, почти без интереса),
то кровь немного можно протолкнуть.
2. Молчит пехота в этой темноте.
Я понял! — я оглох (да и ослепнул).
Вот швы на сгибах с нитками болят,
не нагреваясь.
4. Железо сладкое, солёное стекло,
у воздуха дыханье водяное.
Смотри, в каких резиновых повозках
врачи, разинув ноги, едут.
Полгорода валяется налево,
полгорода валяется направо —
похожи, как утопленник на блядь.
Поехали, братан? — Щас, докурю.
* * *
Господь не оставляет нас
и держит руку на затылке
у каждого в подземный час.
Ты пьёшь из горлышка бутылки
и закрываешь, о, глаза.
О, посиди, смотри мне в шею —
со всех со четырёх вода.
Темно. Темно. Я не успею.
* * *
и в нищем сентябре
в протянутом июле
в белёсом августе
повсюду ты одна
сидишь среди дерев
на деревянном стуле
и улыбаешься
как будто из окна
