Евгений Степанов

Семен Липкин. Очевидец. Составитель И. Лиснянская

Семен Липкин (1911—2003) — особенная фигура отечественной изящной словесности. Младший собрат поэтов Серебряного века, выдающийся поэт-переводчик, дотошный мемуарист, большой поэт лирико-эпического звучания. Эпический лирик.

Его стихи высоко ценили Анна Ахматова и Андрей Белый. Он был в хороших отношениях с Осипом Мандельштамом и Исааком Бабелем, знал Бориса Пастернака, Марину Цветаеву, дружил с Василием Гроссманом и Андреем Платоновым. В 1930 году его стихи напечатали в “Известиях” по рекомендации Максима Горького.

Посмертная книга стихов Семена Липкина названа очень точно — “Очевидец” (кстати, именно так он назвал свою первую книгу). Липкин был очевидцем многих событий — НЭПа и войны, 1937 года и коллективизации, ХХ съезда и “оттепели”, “застоя” и массовой эмиграции евреев из страны, Перестройки и прихода демократических перемен, к которым он относился — судя по стихам! — весьма скептически. Фактически вся история послереволюционной страны прошла у него перед глазами. Он и сам, участник войны и многажды гонимый, стал частью этой истории. И никогда эту историю не приукрашивал. Он любил ту землю, на которой жил, любил русский народ. Но любить не значит льстить. Не в этом функция поэта. Липкин был не только очевидцем, он был летописцем. А летописцу лгать не положено. При всех своих острых высказываниях о России, о правящем режиме (режимах) с его Лубянкой и 58-й статьей, ночными обысками и черными воронками, когда “мужа уводят, сына уводят / В царство глухое” поэт однажды, разумеется, “на русском, родном” обмолвился: “Боюсь, что принудят меня / Покинуть Советский Союз”. Не хотел он ни уезжать, ни искать другой родины. Но и прислуживать не хотел. Не мог.

Липкин — поэт подлинный, трагический, как трагична эпоха, в которой он жил. Точнее всего он сказал о себе сам — “А строка моя произошла / От союза боли и любви”.

Самые сильные его произведения, на мой взгляд, о войне, хотя Липкина никогда к поэтам фронтового поколения не относили. Такие широко известные стихотворения, как “Зола”, “Моисей”, по праву могут считаться русской классикой. Он до конца своих дней не мог забыть “Горлом хлынувший плач Освенцима, / Бесприютные слезы Треблинки”.

Стихи Липкина при всей их очевидной традиционности, безусловно, новаторские. Потому что в них есть новая — своя! — метафорическая система. Трагизм человека, прошедшего (не прошедшего) войну, выражен суггестивными и незабываемыми образами. Как добраться до Одессы, если тебя сожгли? Возможно ли такое? Это возможно в стихотворении. Поэт пытался заниматься невероятным — воскрешением (в слове!) людей. Других возможностей, кроме слова, для этого, наверное, и не существует.

Зловещий образ газовой печи, надо заметить, возникает в творчестве Липкина неоднократно — не только в “Золе”, но и, например, в стихотворении “Подражание Мильтону”.

Газовой печи (против которой сопротивляются разум и душа поэта) в известной мере противопоставлена земля. Родная земля. На которой мы живем, любим, стареем, умираем. И которая в конечном итоге нас принимает — “Я хочу умереть в июле, / На заре московского дня. / Посреди Рахилей и Шмулей / Пусть положат в землю меня”.

Каждый поэт (а точнее, каждый человек) ищет свой путь к бессмертию. И, как правильно однажды написал на страницах “Знамени” Андрей Урицкий, все стихи — о смерти и любви.

Липкин верил в чудодейственное русское поэтическое слово, которому и служил всю свою жизнь. В стихотворении “О смерти” он писал о том, что ее “превосходит лишь слово / Мощью своей”.

Сквозная тема творчества Липкина — еврейская. Поэт всегда ощущал себя частью своего талантливого и гонимого народа. И конечно, геноцид евреев во время войны нашел свое воплощение в многочисленных стихах поэта. Одно из самых сильных его стихотворений — “Рахиль”, написанное в 1998 году. Здесь мы видим судьбу многих миллионов людей в судьбе одного человека. Трудно вспомнить в истории русской поэзии более душераздирающие строки.

Липкин, много лет переводивший восточных поэтов, многому у них научился. В 1987 году, более двадцати лет назад, когда я брал у него интервью для газеты “Московский комсомолец” и готовил к печати одну из первых (а может быть, и первую) его публикаций после “Метрополя”, он сказал мне: “Переводя, я изучал культуры других народов, философию мусульманства, индуизма, буддизма, освоил персидский язык. Конечно, приходилось переводить и муру, так уж складывалась жизнь. Но основные свои работы я делал с душой, любовью и, я бы сказал, с почтительностью к подлиннику”.

Восточные переводы оставили большой след в творчестве поэта. Неслучайны такие названия его стихотворений, как “Нестор и Сария” (это кавказская быль), “Подражание Корану”, “Подражание Саади”, “Арарат”, “Кавказ” и многие другие.

Удивительное дело: достаточно объемная кавказская быль “Нестор и Сария”, посвященная высокой любви абхазского государственного деятеля и его прекрасной и преданной жены, читается на одном дыхании — в ней нет проходных, случайных строк.

Не менее захватывающе и другое крупное полотно — поэма “Вячеславу. Жизнь переделкинская”, героями которой являются Борис Пастернак и Исаак Бабель, Николай Заболоцкий и литературовед Николай Степанов, Василий Гроссман и многие другие выдающиеся писатели. Интересно сравнить эту поэму с мемуарной прозой Липкина, в частности с книгой “Жизнь и судьба Василия Гроссмана”, которая выдержала несколько изданий в США и России. Автор разными средствами фактически говорил об одном. О главном. О любви к тем людям, с которыми его соединила судьба — “А как я был богат! Мне Гроссман был как брат, / Его душа с моею сестры”.

Пронзительны стихи последних лет поэта, в них постоянны размышления о смерти, подведение итогов. Поэт достаточно суров не только к миру, который его окружает, но прежде всего к самому себе, чем вызывает еще большую симпатию.

Поэтическое наследие Семена Липкина велико — это и стихи, и быль, и поэмы. Книга “Очевидец” дает достаточно полное представление об этом незаурядном поэте, многие стихотворения которого по праву входят в золотой фонд великой русской поэзии.