Дмитрий Володихин

Всемирная история

Глубины вреза

Главным смысловым наполнителем серии “Всемирная история” издательства “Вече” стало русское государственничество. В конце концов, у издателя есть репутация одного из стойких участников “патриотического лагеря”, и он постоянно доказывает ее адекватность. Так, визитной карточкой серии стал роман Александра Сегеня “Державный”, а это само по себе о многом говорит…

Название серии никак не связано со школьным и вузовским предметом. Книг по отечественной истории в ней примерно 50 %. В их число входят романы писателей-эмигрантов, классиков Серебряного века, “классиков” советского исторического романа, а также тех, кто вошел в литературу за чертой 1991 года. Поэтому в одном оформлении вышли тексты Валерия Брюсова, Марка Алданова, Михаила Попова, Александра Сегеня, Бориса Тумасова (некоторые из них выдержали множество изданий) и свеженький роман Игоря Лощилова “Неудержимые”. А рядом с ними — Р. Джованьоли, Р. Хаггард, М. Рено. Таким образом, серия получилась весьма пестрая и неровная: с сильнейшими текстами соседствуют средние и просто никакие. С одной стороны, хотелось бы большей однородности, а с другой… если не раскапывать кучи навоза, и жемчужных зерен не отыщешь.

На протяжении трех—четырех последних лет издательство “Вече” целенаправленно занимается исторической прозой. С этой целью оно открыло целую гроздь разнообразных серий: “Белогвардейский роман”, “Казачий роман”, “Сибириада” и т.п. Серия “Всемирная история” почти полностью состоит из художественных произведений романного жанра, причем “формат” текстов максимально приближен к традициям советского времени. Это значит — полная и абсолютная приверженность реализму. Отказ от каких-либо постмодернистских экспериментов, крепкая “сюжетность”. Основательная “проработка” исторической фактуры. Действие разворачивается так, как это было во времена В. Яна и С. Бородина.

Хотя, например, такая несоветская штука, как мистика, вполне допускается, а место действия чаще всего сдвинуто из центра государства на периферию. Иными словами, издатель ориентируется на достаточно консервативную часть читательской аудитории, в первую очередь людей старшего возраста, однако учитывает и нынешнее состояние массового сознания. Очевидно, в настоящее время трудно сформулировать иной “формат” исторического романа, приемлемый для сколько-нибудь значительной в коммерческом отношении аудитории. Разве что чисто приключенческие тексты.

Однако есть исключения, и одним из них, причем, пожалуй, наиболее резким, стала книга Виктора Юнака.

Для историко-художественной литературы давно стало нормой введение в повествовательную ткань старинных документов, отрывков из писем и мемуаров. С одной стороны, сюжету и композиции такой прием редко идет на пользу. С другой стороны, подобным образом можно достигнуть “эффекта аутентичности”. В 90-х и “нулевых” давление научно-популярной литературы на художественную историю оказалось столь сильным, что историческим источникам позволили глубоко запустить когти в роман. Слишком уж сильным было недоверие к любым формам исторической реконструкции, не подкрепленным документально… Теперь художественный текст, пересыпанный цитатами, никого не удивляет.

Но Виктор Юнак пошел дальше. В “Тамбовском волке” большую часть объема занимает историческая публицистика, плотно набитая цифирью и фактурой. А главки, где вступают в действие герои книги, где бушуют страсти, где слышится живая речь — одним словом, наличествуют все признаки художественной литературы, — играют роль “оживляжа”. В результате книга обрела сходство с кувшином, изготовленным из глины со вкраплениями цветного стекла.

Основные события происходят на Тамбовщине в связи с крестьянской войной, поднявшейся там под предводительством эсера А.С. Антонова. Однако автор сначала уводит читателя в февральские дни 1917 года, затем доводит до октября, и лишь потом переключается на Тамбовщину, да и то время от времени вновь перепрыгивает на столичные дела. В фокусе его внимания борьба эсеров и большевиков. Думается, по отношению к последним в книге звучит куда больше сочувствия, чем они это заслужили. Виктор Юнак в чем-то следует схеме “временного отступления социализма”, утвердившейся еще в позднесоветские времена: крестьянство с оружием в руках вырвало у центральной власти НЭП, замену продразверстки продналогом и право на относительно свободную торговлю. А в чем-то он реабилитирует про?клятую всеми страшными проклятиями антоновщину. Любопытно, что автор показывает эсеров и большевиков равновеликими силами в русской истории, даже с преобладанием эсеров, которого они добились на короткое время.

Вместе с тем, не видно, чтобы Виктор Юнак стремился сделать из Александра Степановича Антонова романтическую фигуру “народного вождя”. Да, Антонов выведен как центральный персонаж и как исторический деятель большого масштаба, даже как обаятельная в проявлениях силы личность, но… он и его подчиненные в лучшем случае владеют ситуативной правотой. Никто из них не был нравственно выше всеобщего ожесточения тех времен, никто не избежал диких зверств. Антоновцы и большевики, в трактовке Юнака, вели постоянный “размен кровью”: ни те, ни другие не терпели в своих рядах праведников, во главе обеих сил стояли беспощадные люди.

Между тем, сам автор, комментируя жестокости того времени, становится на позицию осуждения: “Когда идет гражданская война, ни одна из сторон не обладает полной монополией на правду. Неправы обе стороны. Причем неправы абсолютно. Ибо никому не дано права, во имя каких бы благих целей это ни делалось… убивать себе подобных, да еще и говорящих на одном языке друг с другом”. Читателю остается самостоятельно размышлять над вопросом, насколько возможным было в обстоятельствах Гражданской войны стремление к милосердию и примирению.

Та подробность, с которой автор разворачивает событийную цепь антоновщины, очевидно, могла бы вызвать интерес не столько у любителей изящной словесности, сколько у историков, в том числе, быть может, и у академических профессионалов. А чисто литературные сцены вставлены, надо полагать, с одной целью — сконцентрировать внимание массового читателя, не дать ему бездумно скользнуть по гладкой поверхности публицистики.

Историко-художественное повествование Виктора Юнака, которое язык не поворачивается назвать романом, можно было бы счесть нетривиальным литературным экспериментом, если бы не одно но. К сожалению, это обстоятельство настолько неприятно, что перевешивает все предыдущие соображения о сильных сторонах книги.

Текст Юнака на редкость косноязычен, небрежен, стилистически коряв. Порой доходит до смешного. Так, на странице 94 автор дает предельно казенное описание истории и архитектуры уездного города Кирсанова. “…От этой торговли до сих пор в городе сохранились Каменные (так! — Д.В.) торговые ряды постройки тридцатых годов XIX века с запоминающимися аркадными галереями. Привлекает внимание и бывшее здание земской управы, где и расположился нынче исполком, украшенное портиками ионического ордера”. Все это словно взято из краеведческого издания, какого-то, прости, Господи, путеводителя предраспадных времен! Из той же области и “зарисовка” реки Вороны: “Воронинская долина имеет впечатляющие по тамбовским меркам размеры — ее ширина в отдельных местах достигает 6 километров, а врез в рыхлые четвертичные отложения — до 70 сантиметров. И, что интересно (геологам? — Д.В.), общее снижение поверхности по течению реки привело и к уменьшению глубины вреза самой реки. Правобережные кручи сплошь испещрены обнажениями меловых пород и морены…”. Нуждается ли подобная поэзия в каких-либо добавлениях? А вот и нуждается. Есть у литредакторов книжных издательств страшненькое слово из профессионального жаргона — “выпадежевывание”. И время от времени у Виктора Юнака встречаются яркие образцы этого самого… боюсь повторить. “Вокруг села, по окраинам, стояли караулы из мужиков с вилами, топорами и косами, те самые, которых Антонов прозывал “вильниками””. Теперь, пожалуй, все.

Точка.