Гул затих. Я вышел на подмостки…
Б. Пастернак
Сила невежества, собранная в пучок,
Невероятна. Знающий себе цену
Старый поэт начинает дёргаться, как дурачок,
В фокусе этих лучей, устремлённых на сцену.
Между прочим, Фелица лучше бы поняла
Филида. Привычка к государственной скуке
И церемонии, вероятно, бы ей помогла
Дослушать “поэзии блаженные звуки”.
Нет, я не за монархию. И не за
Анархию — скорее, за келью,
Где можно, никому не мозоля глаза,
Предаваться торжественному безделью.
Но если выходит поэт на амвон,
То он уже не таинственный некто,
А застрявший в ушах мушиный звон
Или хуже: объект, лишённый субъекта.
Левконоя
Не слушай радио, мой друг:
всё это только содроганье
каких-то виртуальных вьюг,
в которых нет очарованья.
И не допытывай, какой
в газетах львам и козерогам
сулят успех иль непокой;
не должно смертному о многом
знать наперёд. Налей вина
мне и себе — и будем здравы;
пусть взор туманит пелена
душемутительной отравы.
Где Левконоя наша, где?
Молчи. Налей ещё из фляги.
Пусть ищут истину в воде
одни лишь крабы да салаги.
Так, славно! В бренное стекло —
немного пурпурного сока…
Что, право, мне на ум пришло!
Так хорошо и одиноко
не горевать, не говорить —
сидеть и пить вино хмельное
и, как о ласточке, грустить
о легконогой Левконое.
* * *
А вы всё те же, братья-египтяне…
И вечность представляете вы так же,
как современники Тутанхамона.
Нет ничего на свете вам дороже
заботы о своём бесценном Ка.
Библиотеки — ваши пирамиды,
и переплёты — ваши саркофаги,
журналы — погребальные пелены,
хвала — тот бальзамический елей,
который сохранит вас для потомков,
немного сморщенных и пожелтевших,
но в целом приблизительно таких же,
нелепых и не нужных никому.
Увы, вы заблуждаетесь, собратья,
ведь образ вечности — не пирамида,
а вавилонский столп: чем выше он,
тем зыбче, ненадёжней и шатучей.
Я говорю вам это по секрету,
со всем доверьем, как масон масону,
который по кирпичику учился
и превзошёл немало этажей.
Прочтите тайное мое писанье
и отойдите от столпа подальше.
Вся мудрость в этом — чтобы отойти
как можно дальше, дальше, дальше, дальше…
Месть слаще жизни — Ювенал
Жалко тех и других — очень тесно,
Очень жарко, наверно, и пыльно,
И к чему враждовать, неизвестно —
Если даже любовь не всесильна.
Нет, известно! прекрасно известно,
И доподлинно, не понаслышке —
Ведь описано всё расчудесно
В той же самой зачитанной книжке.
Это старые Авель и Каин,
Но в двухтысячном переизданье,
Выясняют, кто в доме хозяин, —
Вот какое небес наказанье.
Расставляются прежние вехи,
Разделяются той же чертою,
И вливается в старые мехи
Человечье вино молодое…
Говорил же философ когда-то:
“Под оливой широкою лягте,
Рядом лягте, ягнята и львята!”
Но одни проявляли характер,
А другие сердились на брата.
Ничего они не позабыли —
Эти дети, обросшие шерстью.
Как засохшее дерево пылью,
Это место пропитано местью.
Никого ничему не научишь,
Никому ничего не докажешь.
Лучше сделать заранее кукиш
Или вызубрить намертво кадиш.
