этим утром снег коснётся елей
выплеснут садовую со льдом
на бульвар у маленькой молельни
и трамвайной стрелкой купидон
завладеет, может быть
вези нас
по зиме застуженный трамвай
вдоль сугробов, пахнущих бензином
розовые ветки задевай
этим утром повторенье станет
мачехой зелёных школяров
кучевые прежде, чем растаять
в небесах станцуют болеро
облака
и солнечного зайца
выведут за шиворот, когда
фонари ослепшие грозятся
перегрызть тугие провода
этим утром ватными на ватман
становясь ногами, покачай
головой, из белого серванта
извлекая хрупкую печаль
снова молод, ни на что не годен
пей портвейн в обшарпанном дворе…
этим утром я умру в Ашдоде —
городе, где ливни в январе
* * *
По закатному небу бредут кучевые волы.
Сядешь с Гофманом кофе... остыл. И внутри холодает,
точно скрипка рыдает и снег засыпает стволы,
вертит синей башкою и сам на ветвях засыпает.
Так, наверно, и надо, чтоб холодно, сумрачно чтоб;
чтоб трамвай за окошком, чей номер тройная шестёрка.
И поди разбери — кони блед или кони в пальто
входят в заднюю дверь, прижимаются мордами к стёклам.
Вспомнишь детские страхи — приснятся горбун и палач,
кафедральные выси, оскаленный кучер на козлах...
А скрипач всё лабает и брошенный Танечкой мяч
всё скользит и не тонет, настолько Фонтанка промёрзла.
* * *
В железной клетке жили короли.
Дрожало небо в пепельном исподнем.
А в богадельнях карлицы плели
паучьи сети ревности Господней.
И что-то было в мраморных скотах,
в тех улицах, простёртых без сознанья,
в том городе, стоявшем на китах
и не имевшем точного названья…
Я здесь остановился в декабре,
снял особняк и больше полувека
играл на скрипке, доходя до “ре”,
в одной из комнат с окнами на реку.
* * *
Орфей в аду, и на задворках ада
махнёт ему набоковская Ада
в проёме пастернаковских гардин
рукою, если тень имеет руки...
тень гимназистки с голосом старухи:
побаловаться хочешь, господин?
и в комнате, где драные обои
он за ночлег расплатится оболом
а может быть, не только за ночлег...
всё будет так, как было на Земле, и
фонарь, аптеку, тёмные аллеи
накроет утром синеватый снег
что ж... завернись в поношенную робу
проваливайся в рыхлые сугробы
пока менады в клочья не порвут
в аду, я знаю, тоже есть менады
а музыка... вот музыки не надо
и без неё намучаешься тут
* * *
было:
по глазу на каждом пальце
ангел с трубой в радиоактивных тучах
по минному полю медленно шли китайцы
и несли иероглиф, написанный бурой тушью
было:
синица в реке, а журавль в нёбе
траурный парус, если плывёшь на полюс
мальчик, пронзённый стрелою, бежит к Ниобе
падает, не успев...
громыхает поезд
в числителе — осень
вечер убит при Левктрах
в знаменателе только тусклый огонь от спички
я хотел бы стать невидимой частью спектра
и предсказывать прошлое по морщинам пифий
* * *
Смерть с младенцем так похожа на Сикстинскую мадонну
головами тьмы и света шевелит дракон вечерний
человечки выбегают из пейзажа, как из дома
и буравит нежный воздух самодельная комета
но хохочут Диоскуры, на землян спесивых глядя
и густеет этот хохот, звездолёт сбивая с курса
а потом приходит ветер, чертит облако в тетради
из дождинок и из градин состоит его искусство
на ветру дрожат деревья — тополя, рябины, клёны
Смерть качается и шепчет у воды околоплодной:
не рождайся, сдуйся, сдайся, а родился — будет нечем
запивать своё сиротство, став над пасмурным Обводным
ручки, рожки, огуречик; вот и вышел тот, кто вышел
дверь незапертой оставил, незахлопнутыми ставни
бесприютный человечек, перелётный третий лишний...
топнул ножкой, чиркнул спичкой, загорелся и растаял
* * *
