Галина Ермошина

Коростель. Письма из России (Москва)

Проблема провинциальной (или периферийной) литературы и литераторов в последнее время становится все острее. Почти в каждом российском регионе существуют литературные журналы, отражающие культуру и литературу региона в различных ракурсах, нередко противостоящие друг другу по своим идейным, художественным, стилистическим предпочтениям. Так, в Иркутске существуют в одном культурном поле официальный журнал местного Союза писателей России “Сибирь” и полуофициальные журналы Союза российских писателей “Иркутское время” и “Зеленая лампа”, а в Самаре художественную среду пытаются раскрыть демонстративно-патриотическое “Русское эхо”, авангардный “Performance” и молодежно-раскованные “Фишка” и “Город”. В других городах, вероятно, происходит нечто подобное. Журналы примерно одинаковой ориентации и художественного уровня друг о друге, как правило, знают, и нередко сотрудничают, организовывая совместные фестивали и прочие мероприятия. Москва тоже время от времени начинает вглядываться в провинцию, выпуская антологии (“Нестоличная литература”, М.: Новое литературное обозрение, 2001) или реализуя проекты (“Поэты русской провинции” в рамках серии книг, издаваемых журналом “Воздух”). Журнал “Коростель”, учредитель которого — Межрегиональное общественное движение “Образ Будущего”, — еще одна попытка объединить на своих страницах провинциальных авторов, не всех, конечно, а тех, чьи произведения согласуются с концепцией журнала.

“Коростель”, новый проект издательского дома “Литературная учеба”, имеет подзаголовок “Письма из России”. Причем под Россией издатели имеют в виду именно провинцию, место, где культура и литература могли, по их мнению, сохраниться в своей нетронутости и первозданности. Недаром в содержании отдельной графой отмечены места проживания авторов, публикуемых в журнале, — Псков, Иркутск, Кострома, Белгород, Воркута, Орехово-Зуево. Российская провинция в журнале связывается еще и с сохранением русских традиций — патриархальностью, соборностью, непритязательностью, простотой и скромностью нравов, которые можно увидеть и в именах художников, чьи произведения иллюстрируют текст: Венецианов, Кустодиев, Саврасов, Шишкин. Это та самая несколько лубочная Русь, состоящая из картин русской природы, пышных красавиц, деревянных домишек, идиллии покосов и зимних вечеров. В полном соответствии с изобразительным рядом находится и словесность. Кто ищет авангардного и необычного — тому не сюда. “Издающийся в столице журнал задачу свою видит в соединении живых и созидательных сил не только городской, но и “луговой”, а может быть, в первую очередь “луговой” территории России. Пусть же он черпает и соединяет воедино творческие живые силы, торящие и укрепляющие дорогу к жизни по совести, по правде, по справедливости, как от веку мечтали наши предки, за что во все времена, при всех царях и начальниках боролись и нам с надеждой свое правое дело завещали”. (Из напутствия журналу Михаила Кураева).

Коростель (дергач) — это скрытная ночная птица, зимующая, кстати, в Африке. Бытует поверье, что туда она добирается пешком. На страницах журнала эта птица разгуливает безбоязненно, и скрываться (а тем более эмигрировать на зиму в Африку), очевидно, не собирается. Впрочем, редакционная коллегия журнала во главе с Гарри Гордоном, Владимиром Леоновичем и Сергеем Яковлевым полагает, что главное в этой птице (и соответственно в журнале) — это ее громкий, резкий, тревожный, скрипящий крик. Именно таким голосом, по мнению редакции, должен обладать провинциальный автор, чтобы докричаться до столицы. Насчет крика вопрос спорный, поскольку в первом номере журнала предпочтение отдано как раз тихим и спокойным голосам, да и редко какой умный провинциальный автор станет надрываться только ради того, чтобы его услышали столичные литераторы. Фигурку этого фирменного знака можно увидеть почти на каждой странице журнала, и это почему-то заставляет вспомнить Бежин луг и Ясную Поляну, ассоциации, вполне соответствующие направлению журнала.

Жизнь в рассказах провинциальных писателей неспешная и вдумчивая, будь это один день восьмилетней девочки или взрослого мужчины. Иркутский прозаик Нина Воронина за основу своего рассказа “Банный день” (№ 1, 2006), по всей видимости, взяла воспоминания собственного детства в одном из барачных поселков Заполярья начала 70-х годов, куда родители девочки приехали то ли на заработки, то ли на стройку очередного коммунистического будущего. Субботний день семьи показан глазами ребенка со всеми подробностями стирки, похода в баню, перемежаемыми наблюдениями над соседской жизнью обитателей барака и воспоминаниями о событиях ее маленькой восьмилетней жизни. Картинки не очень устроенного быта, банных страшилок, переживаний из-за испорченной куклы, привезенной из ГДР, складываются в уютное повествование о детстве нынешних сорокалетних. О жизни той самой провинции, которая вроде бы проста, понятна и обыденна, но наверняка зацепит души тех, чье детство пришлось на эти незамысловатые времена. Семейная фотография, вставленная в рамочку советского прошлого, уникальна именно своей ординарностью, похожестью. Таково было общее детство практически всех провинциальных детей из рабочих семей среднего достатка. Просто течение жизни, просто события — без оценки, без надрыва и философствования.

Но детство для взрослого человека может восприниматься по-разному. Если у Нины Ворониной это вполне реалистическое описание, далекое от идиллии, но, тем не менее, дорогое и родное, то в рассказах москвички Надежды Горловой (№ 1, 2007) мир детства становится фоном для эпического повествования. “Там поселился Иван Васильевич со своей женой, там были у него пчелы и скот, и были у него дети, и видел он внуков, и умер в старости, насытившись днями”. События, о которых рассказывает автор, не случаются, а происходят — торжественно и значительно, они предопределены, и наступают как времена года. Деревенская местность, куда привозят на лето городскую девочку, становится аналогом райского сада, в котором у всего есть свое первоначало и свое имя собственное. Поэтому речь идет о Доме, Пасеке, Дороге, Старом Саде — все пока еще в единственном числе, и все наделено своей собственной душой. Автор воссоздает какую-то библейскую отрешенность и отдельность жизни в восприятии ребенка.

В ином ключе выдержаны рассказы Николая Мантрова, прозаика из Белгорода. Мировосприятие его близко к шукшинскому. Да и сами персонажи, простоватые деревенские мужички, тоже имеют свою философию, правда, уходящую корнями скорее в лень, чем движимую стремлением проникнуть в суть вещей. Ну не хочется Алексею Ивановичу ставить новый забор вместо упавшего старого, и, глядя на открывшееся взору кладбище на соседнем пригорке, приходит он к мысли о бренности человеческого существования. А забор? — что ж, забор лишь мешает эту мысль поддерживать.

Прозаики из провинции отличаются тем, что пишут о той самой местности, в которой живут. Поэтому читатель “Коростеля” получает довольно широкую панораму жизни российской провинции. Вот Луиза Фатеева из Челябинска в своих “Кирзаводских рассказах” (№ 1, 2007) попыталась воссоздать атмосферу небольшого рабочего поселка, жизнь в котором сосредоточена вокруг кирпичного завода, единственного источника заработка жителей. Но автор, видя и зная о каторжном труде молодых женщин и мужчин в примитивных и неприспособленных условиях, пишет не об их отчаянии, тоске и скуке, а о реальной жизни конкретных обитателей, пытаясь разобраться в их судьбе. И из этих рассказов складывается пестрое лоскутное одеяло провинциальной жизни — одновременно глупой и мудрой, жестокой и сострадательной, безысходной и счастливой.

“Коростель” объявлен художественно-публицистическим журналом, и в первом номере 2006 года опубликована интересная публицистическая статья “Остров Калмыкии”. Ее автор Илья Бруштейн путешествует по республике, как по острову, отколовшемуся то ли от России, то ли от Монголии, да и так и не приставшему ни к одному из берегов. “Хальмг Тангч” — название республики на калмыцком языке — означает “отколовшаяся земля”. А любой школьник знает, что земля, отколовшаяся от материка, становится островом”. Вот в это патриархальное, иерархически организованное и закрытое общество и пытается войти автор. Но это — совсем другая история. Это уже почти и не российская провинция, а отдельный мир, живущий по своим законам и традициям. Впрочем, в журнале можно найти и гостей из бывших советских республик, тоже в каком-то смысле провинций, если иметь в виду их теперешнюю обособленность. Голосом из Грузии стали стихи тбилисского поэта Владимира Саришвили (№ 1, 2006) и Измаила Гордона из Одессы (№ 1, 2007).

Не выпадает из общего настроя журнала и то, что можно отнести к литературной критике. Несколько растрепанное, выдержанное в нарочито небрежном стиле, эссе Елены Зайцевой из Владивостока о функциях искусства (№ 1, 2006). Немного слишком восторженное и местами с оттенком подростковой изумленности от собственных открытий. Статья Михаила Кураева “К столетию “Обращения к русским людям” Льва Толстого” (№ 1, 2006) — более о политической и общественной ситуации в России начала двадцатого века, чем о Толстом. В рубрике “Портреты” — статья Льва Аннинского о Викторе Бокове, “звонком озорнике-гусляре” (№ 1, 2007). Заметки москвича Александра Васина “О Тютчеве и не только” (№ 1, 2006) напоминают чтение с карандашом в руках, когда начинаешь записывать мысли и ассоциации, возникающие в процессе чтения. В данном случае — чтения стихов Тютчева. В голове у автора, несомненно, существует свой образ поэта, но окончательно он еще не оформился, да сам материал, опубликованный в журнале, — не столько заметки о поэте, сколько отрывочные размышления о жизни и литературе, похоже, не совсем отчетливые и ясные и для самого автора. Прослеживается некоторая традиция публикации переписки. В первом номере 2006 года иркутский издатель Геннадий Сапронов представляет несколько неопубликованных писем Виктора Астафьева, а в первом номере 2007 года в рубрике “Камертон” можно прочитать переписку Владимира Вернадского 1943 года, подготовленную Инарой Мочаловой.

Не обходит вниманием журнал и жанр путевых заметок. Довольно интересный дневник путешествия по горно-таежной местности Центрального Сихотэ-Алиня “Край свободных чозений” представляет Сергей Мурашев из Хабаровска (№ 1, 2007). “Он не ставит целью анализ политических событий, ему больше по душе описание природы, скромного быта путешественника, поучительных ситуаций”, — предваряет дневники С. Яковлев. А записки новосибирского предпринимателя Алексея Михеева “Китайский метод” существуют на грани публицистики и беллетристики. Занимательно и весело рассказывая о своем способе выживания в девяностые годы, основанном на не совсем легальном бизнесе, автор приближается к жанру бытовой истории, тем более что в конце повествования предупреждает не в меру доверчивого читателя или не в меру въедливого налогового агента — “спешу со всей ответственностью заявить, что все здесь описанное — просто болтовня, выдумка, художественная фантазия”.

Итак, территориально Россия в журнале представлена, что называется, “до самых до окраин”. В географическом смысле пространство вроде бы освоено. Но чувствуется определенная стилистическая заданность и идеологическая выверенность в отборе авторов и произведений. И в Иркутске, и во Владивостоке, да и в Пскове с Костромой есть не менее интересные авторы, ориентированные не только на бытописание и “языковую подлинность”, но и на стилистическое и лексическое разнообразие, которые, похоже, не слишком интересуют редколлегию. Это все понятно и объяснимо, только не нужно тогда декларировать стремление “представить во всем богатстве российскую жизнь от западных границ до восточных” и готовность печатать авторов “самых разных направлений, взглядов, поколений” (А. Варламов), что, наверное, не под силу ни одному из современных литературных журналов.

Понятие провинции неизбежно сталкивается с понятием столицы — одно без другого не существует. Но вряд ли будет продуктивно противопоставлять их друг другу, подразумевая “столичную” и “провинциальную” среды существования, в которых авторы живут обособленно и отчужденно друг от друга, не желая знать ни о том, что происходит в столице, ни о том, что делается в соседнем регионе. Не лучше ли говорить не о провинции и столице, а о конкретных талантливых авторах, которых достаточно и в Москве, и в российских регионах. Никому же не придет в голову называть Эмили Дикинсон или Льва Толстого провинциальными авторами только потому, что первая практически безвыездно прожила в деревушке Амхерст, а второй значительную часть жизни — в усадьбе под Тулой. Как, впрочем, и Бориса Рыжего, автора в своей основе, безусловно, екатеринбургского, или Андрея Темникова, явления, несомненно, самарского, провинциальными никто не назовет, о чем, собственно, и говорит Л. Аннинский в напутствии журналу: “Раньше, чтобы провинциалу выйти на столичный уровень, надо было ехать в столицу и “завоевывать” ее (впервые такой вояж описал, кажется, Бальзак). Теперь система информации такова, что провинции надо просто в эту систему включиться. “Подать голос”. Выйти в радио- и телеэфир. Издать книгу или журнал. Вознаграждение — интерес слушателей, зрителей и читателей. Независимо от прописки”.

Остается добавить, что, хотя журнал “Коростель” и пытается объединить в одном издании всю Россию, письма из которой он собирает под своей обложкой, но все же российская провинция — это не только патриархальность и ветхозаветность, но и авангардность, и новаторство, в чем все чаще убеждаешься, читая, например, владивостокскую “Серую лошадь”, новосибирский “Кто здесь?”, калужское “Продолжение” или казанское “Квадратное колесо”. Нет голоса провинции как места обитания, есть голоса конкретных авторов, необязательно громких и тревожных, главное — интересных и талантливых.