От автора | Я родился 29 января 1955 года в городе Ленинск-Кузнецкий Кемеровской области. В 1961 году родители привезли меня в город Тюмень, где до сих пор и живу (правда, не в самой Тюмени, а под ней, в поселке Метелёво). Я защитил кандидатскую (давно, еще в советские времена), а потом и докторскую по философии. Работаю в Тюменском государственном университете заведующим кафедрой политологии. Научные интересы: политическая философия, русская религиозная философия, регионалистика. Тружусь с тринадцати лет. Работал на многих работах: грузчиком, штукатуром-маляром, промышленным социологом, научным сотрудником в разных институтах. Стихи пишу лет с шести, наверное. В настоящее время вхожу в поэтическую группу “Осумбез”, что означает: осумасшедшевшие безумцы.
* * *
Вот с селенья Байкаловского и началась непруха.
Правильно ведь говорят, что всё — суета и томление духа.
Зачем было там в сельпо покупать лажовые облупившиеся пряники...
Зачем было пить самогон на карбиде и кошачьем кизяке...
И анкл бенсу там одному зачем я так говорил, что он ни хрена не боксёр...
Неизвестный там один стрелял из охотничьего ружья, и вообще начались
страшные эники-беники.
Какой-то гай в Верхнеаремзянское на мотоцикле привёз, и началась, блять,
квинтер-финтер, жаба.
Можно же было тихо сидеть в уголочке, а не хозяйке руку под юбку совать.
Не пришлось бы потом убегать по кастрюлям с компотом и щами.
И утратить вульгарную связь не пришлось бы со стрёмными всеми вещами.
В Ворогушенское въехал под утро, и началась там позорная эни-бени-раба.
Сияющая пустота молчит беспробудно и часами пришедших ласкает.
Если мы дети галактики, то дальше галактики нас никуда и не пускают.
* * *
Батюшка даёт по десятке с утра всем мужикам, чтоб не сдохли с похмелья.
Идут к магазину, а там уже кот пляшет в приступе сродного с бездной веселья.
Что ты, усатый, давай по пивку, хватит скакать, бля, садись на ступени.
Будем живыми, пока дышит день и движутся херувимские тени.
Про нас ещё снимут такое кино, сценарий к какому напишет Миндадзе.
Будет веселие, будет вино, светлая радость и улыбадзе.
Мы льву наваляем, а деве — пистон, и всех нас запишут в полярны радисты.
Потомки, потомки, молитесь за нас, красивых, как скейтбордисты...
* * *
Ибо я поэт, иду в сельпо — “Продайте, пожалуйста, дешёвого колумбийского
кокса!”
А продавец: “Не желаете Лимпопо в пальто, а то и жопа кошачьего
для интеллигентного фокуса?
Не желаете этих серых бесконечных полей, они и создают утешительность
нашей жизни?
Не желаете много многоодинаковых дней, где достаточно полуосвещённых
отблесков нашей жизни?
Покойных пустяков мало-помалу с немыми далями и неясными печалями?
Финтифлюшечек серебряные своды и говнюшечек задумчивые воды?”.
А я стоял один-одинёшенек в ситцевой рубахе.
По розовому небу приближалась чёрная гроза.
А на смуглом моём лице не мухи-бляхи,
А мечтательно теплились кроткие карие глаза.
* * *
В населённом пункте Тягыш
Протекает речка Соловьюшка.
На её берегу сидит малыш
И что-то шепчет цапелю в ушко.
А цапель: хы-хы! глядь-поглядь!
А цапель: ой-ёй-ёй-ёй-ёй!
Пойдём с тобой скоро гулять
Под всей приуральской землёй.
Средь мёрзлых корней и камней мерцанье подземных планеток.
Средь мёрзлых корней и камней мы купим подземных конфеток.
* * *
Из квашеной капусты вылез кто-то, пучеглаз и прекрасен.
“Во взгляде на женщину я с графом Толстым не совсем согласен!”
Шарах его ложкой, назад полезай откуда вылез.
Нечего тут рассуждать, тоже мне нашёлся битлес.
А то тебе тут живенько дадут просраться.
Тут криминальное государство, и у него скверная репутация.
Вот года через два тут будет соборная экологическая держава.
Тогда приходи, и базарь, и гуляй по столу моложаво.
* * *
Рыбы-мясы, овощи-фрухты, бабарынкские хрящи.
Рассыпухой облиты, подбрюзгли лещи.
Выйтить с дево-Шнягиной купить ещё продукты.
К портвейну взять майонезы-сухофрукты.
С Перекопской на Гопскую, потом на Хип-Хопскую.
На Антилопскую, на Червякова.
Брать печенье “Привет”, но печенья какова?
Фабрики ли Розы Люксембургской?
Надежды ли Константиновны Крупской?
Мышкиной-Епишкиной или Простохуишкиной?
Словно снимаешь плавки-трусы
И улетаешь в космосы-небесы.
Сарынь на кичку ядрёный лапоть жить-поживать.
Водка не кончится: кушать-попивать. Чернил не доставать и не плакать.
* * *
Прекрасно, когда в кармане много ключей.
Хуже, если б много было там хихикающих таракашек.
О квадратных трупиках сахарных бичей
Забывают толстые холодные стенки чашек.
Дышишь, дышишь, а воздух безвкусен и пуст.
Выпьешь водки — и во рту ощущенье сахарной ваты.
Не кончается небо в окне, как вещество Абсолют Дуст.
А во сне никогда не смолкает кто-то поддатый.
В книге древней, содомской бессчётно паучьих сетей.
Мужики на картинках глазюки спрятали шапками.
Никто не звонит. Уже не бывает гостей.
И кошки давно перестали меня разминать мохнатыми лапками.
* * *
Весна, мой друг, не куль гороху. Её психических вибраций,
Неясных отдалённых гулов сегодня удалось набраться.
Котов, четвероногих братцев, в 15:30 попрошу собраться
Для выяснения того, кто гадит на веранде, для ловли птиц и хлопанья глазами,
Для шевеленья длинными усами, для поцелуев на мохнатой морде,
И для псалмов царя Давида в Word’e.
Я карлика куплю, усну, уеду в небо (не эффект будет оптический, а действительно
в небо уйду).
Всё лучшее с собою заберу в духовность. Тики-диги-ду. Тики-диги-ду.
Зоогогика
Собакевичей взял на прогулку,
А то, сидючи дома, день сгорит, что белая страница.
“Значит так — почистить сапожки, не лупать глазками, не материться.
В рот из лужи воду не брать. Будем чинно гулять вдоль реки.
А увидев собачьих мамзелей, не кинемся наперегонки”.
“Дозволь нам, батюшка, в лесочек,
Погрызть там чисто корешочек”.
Гуляли аккуратными хлюстами.
Мочились только за кустами.
И, в одуванчиках катаясь,
Ртом мух ловили, забавляясь.
Шли собакевичи с прогулки,
Смеялись словно полудурки.
И жирофле, и монпансье.
Покорнейше благодарим, мусье.
Приду домой — живот весь в космах.
А на хвосте моём репей.
За штык винтовку подниму на вытянутой лапе.
А будет телефон звонить — я трубку не сниму к едрёне-папе.
Волною к горлу подкатило.
Я плакал, выл и грыз перила.
* * *
В Ишиме пацаны танцевали, как череда небесных светил.
А в Патрушеве танцевали-спали. Но один воробьёнком ходил.
В Тюмени быстрое ведение бровями отличает мастеров тюменского танца.
А в Тобольске дикое трясение мудями изумляет зашедшего на танцы иностранца.
В Салехарде же, за Полярным кругом,
Уже не пляшут, а ходят важно друг за другом.
* * *
Берёзу по морозу, что сахарок, кололи. Бессмысленны скоты дрова весь день кололи.
Кололи, приговарьвали на тайных языках. А девки у них видели наколки на руках.
