Илья Анпилогов

Всюду жизнь

Если возле Седьмого Неба свернуть с дороги и по гребню сопки обойти свалку, то выйдешь на Балканы, откуда весь город — как на ладони.

Прямо внизу — Новая школа и “Роковые сороковые” (это дома), чуть дальше: Старая школа, Площадь, Адмиральское озеро и очаг культуры — Дом офицеров флота (ДОФ), огромные окна которого периодически выламывает “Ветер — раз”. Ветра€ здесь дикие.

За дотообразным ДОФом стоят мрачные башни девятиэтажек, “Софновая” школа и расплющилась по скале улица Душенова (по-народному — Собачьи выселки).

Справа на вершине сопки белеет у КПП роддом, а слева, за домами Вертолетки, зияющими пустыми окнами, — бухта Ягельная…

Здесь с детства спят в “койках”, “вырубают” свет “пакетниками”, “шхерятся”, когда надо спрятаться, и вместо половых тряпок — “палубная ветошь” из старого тельника, а слово “гальюн” знают все от мала до велика. Это мой родной город — военно-морская база Гаджиево, или, как написано у меня в паспорте, “Мурманск-130”.

Когда-то в городе было около трех десятков тысяч жителей, но он выглядел пустым, потому что половина из них “пахала моря” или “правила службу”, а вторая терпеливо дожидалась первую дома. Только неугомонные дети, бездомные собаки и бдительные патрули рассекали его улицы.

Как инструктировал тогда гаджиевский комендант: “Все черные шинели должны быть либо на службе, либо по камерам”.

Теперь Гаджиево выглядит несколько иначе.

Первое, на что обращаешь внимание, — это пустые дома. Хотя возле них подметено и убрано (намертво пришвартованный к пирсам флот занимается единственно доступным делом — “наведением порядка” и “ликвидацией бардака”), и пустота домов не кажется такой драматичной — но это летом под незаходящим солнцем, а зимой они выглядят гораздо страшнее.

Если мертвые дома бьют по глазам, то жилые норовят ударить в нос, так как в некоторых канализацию принято сбрасывать прямо в “трюм”, а оттуда она сама находит путь.

То, ради чего все это строилось, а именно корабли, сильно уменьшилось в количестве, ходят они в море крайне редко и ненадолго, поэтому многочисленные береговые службы резко свернули свою бурную когда-то деятельность (кормиться стало не от чего) и занялись прибыльным делом утилизации списанных субмарин. Флот же остался жить сам по себе и замер.

Теперь у жителей города иная градация.

Циники ждут увольнения по сокращению, когда не надо будет продолжать тянуть флотскую лямку, а получать все разом (пенсию, бесплатный контейнер, квартирный сертификат), но есть и романтики. Эти ждут “вероятного противника”, при наличии которого в базе и в море стало бы тесно от кораблей.

Однако ни сократить служивый люд, ни назначить ему противника страна никак не решится, поэтому каждый строит свою жизнь, как умеет, а по некогда пустым улицам теперь суетится народ: кто-то таксует, кто-то ворует, кто-то держит магазин, на пестрые вывески которого постоянно натыкается глаз. При этом народ еще и служит. Хотя денежного довольствия хватает лишь на то, чтобы обеспечить работой унитаз (для сравнения — буханка хлеба стоит здесь 25 рублей).

Утро начинается в городе с гимна из никогда не отключаемых радиоточек. Под его величественные звуки народ быстро завтракает и отбывает на службу, до которой сорок минут бодрой рыси и где зычные голоса главстаршин уже перекрикивают буханье матросских сапог.

В 8.00 над кораблями взмывают Андреевские флаги, которые спустят теперь лишь по заходу солнца. Только брандвахта флаг никогда не спускает, поскольку это единственный в базе корабль, который всегда на боевой службе, хотя большую часть времени экипаж занят добычей краба и селедки.

Ровно в 12.00 над городом раздается вой сирен. Это сигнал женам, что ровно через час их мужья примчатся на обед.

После обеда многие уже не служат, а готовятся к дежурной и караульной службам. Хотя база и съежилась сильно за последние годы, нарядов на душу населения меньше не стало.

18.00 — “море на замок”, и дело боеготовности базы переходит в руки дежурно-вахтенной службы, но наиболее ретивые могут служить и до программы “Время”, склоняя к этому же подчиненных.

Размеренный ритм службы нарушают только “авралы” — для встречи высокого начальства или уборки снега, занесенного в базу очередным зарядом. А еще случаются учения, которые традиционно приходятся на август, когда семга идет на нерест, и учения — удобный повод закрыть район промысла.

Эх, август, август… Самый благословенный месяц на Северах! В сопках к этому времени пропадают гнус и комары, но созревают ягоды, о чем красноречиво сигналят синие от черники лица мальчишек и ягодные бусы у девчат (только морошка уже начинает отходить, а брусника будет чуть позже), и начинается грибной сезон, или “грибалка”.

Подосиновики растут на Севере строго под березами, их оранжевые шляпки иногда бывают выше кроны дерева, а обиженные подберезовики толпятся прямо на голых сопках. Есть еще волнушки, горкуши, черные грузди и вездесущие сыроежки, а на известных только тебе плантациях таятся белые грибы.

День и ночь (благо она тоже день) утюжит народ сопки, протаптывая в хрупком ягеле целые дороги и заваливая тундру пластиком упаковок. Если же дождя не случится дня три, то над сопками качается дым: это венец творения человек поджигает сопки. Просто так. Из любви к природе.

Вдоль морского побережья по линии, до которой долетают соленые брызги прибоя, ищут старатели “золотой корень”. Это женьшень Севера — Роланда розовая.

Второй благословенный месяц в Гаджиеве — март.

Наконец-то кончается полярная ночь с ее изнурительной серостью. Ведь полной тьмы на северах не бывает, а есть прозрачно-серая мгла, в которой человека видно за версту.

Появившееся над сопками солнце тут же ставит весь город на лыжи и полозья, и становится понятным, почему огромная, но пологая сопка за озером называется Муравейник: все, что способно двигаться по снегу, теперь весь день находится там.

Кроме авралов, учений, “грибалок”, просто рыбалок и лыжни встряхивают город различные трагедии. Кто-то застрелится прямо в служебном кабинете, кто-то в озере утопится под окнами своей квартиры жене в назиданье. Или уставшая от пьянок мужа жена польет своего благоверного спиртом в целях поджога. Или собутыльники проткнут друга кортиками и прикопают в снегу возле тропы, по которой сами же ходили на службу.

Словом, обычная гарнизонная “бытовуха”, но бывают трагедии и мирового значения. Как, например, падение ракеты на пирс. Облако ядовитого окислителя могло бы превратить город в братское кладбище, но ветер отогнал его в море, где оно, по слухам, настигло рыбаков.

Случался здесь и захват моряком подводной лодки со всей ее ядерной начинкой. Моряк вполне мог бы сделать “грязную бомбу” — и тогда вокруг бухты Ягельная на много миль расстилалась бы “чернобыльская зона”. В таких случаях город обреченно ждет своей участи, так как бежать отсюда некуда и спрятаться негде. Формально убежища в городе, конечно, есть, но фактически они — чистой воды имитация, потому что никто никого спасать не собирается. Хлопотно.

Бывает, и корабли не приходят в базу. Как не вернулась в Ягельную подводная лодка К-219, ставшая парню из-под Вологды склепом на дне Саргассова моря. Его именем теперь назван кусок озерного берега, где сливается вся городская канализация. Это благодарность ему за то, что своим героизмом он прикрыл позор офицеров флота, струсивших, когда пришло время накрывать собой атомную амбразуру. Вообще-то моряки гибнут часто, но это — исключительный случай.

Власть в городе двойная: первая — начальник гарнизона, вторая — глава администрации, но где кончается одна и начинается другая, никто толком не знает, поэтому привычный к субординации народ по всем вопросам идет к военному начальству, а уже оно само решает, передавать ли вопрос куда-то еще. Однако рыночной экономикой города руководит комендант. Только ему ведомо, что и в каком объеме можно ввозить в город. Правда, есть еще “Военторг”, но он работает на себя и на верхние эшелоны власти, а потому — не конкурент.

Военные начальники, как и всякая власть, стараются оставить в истории города свой след. Один разводил на островах зайцев в целях снабжения города диетическим мясом. Другой строил дачу с резным палисадом на берегу живописного озера (при этом действующая дача в бухте Незаметная тут же разрушается, так как там нет рыбалки). Третий возводил монументы, фонтаны и детские городки (и это в городе, где снег лежит с сентября по июнь). Четвертый любил, чтобы “рябина клонила голову у тына”, поэтому, как только сходил снег, моряки выкорчевывали живучие рябиновые стволы из каменных сопок и все лето сажали их вдоль пути следования адмиральской машины (зимой бульдозеры сгребали посадки вместе со снегом, и весной все начиналось заново). Пятый боролся с пьянством так, что склонил народ к самогоноварению (особенно преуспели в этом деле матросы котельной-свинарника, которые из свиного пойла и дармового пара делали такой отменный напиток, что в очередь за ним шли по записи). Шестой воздвиг крест над островом посреди бухты, отчего он стал походить на огромную могилу и пугать суеверных подводников.

Словом, чудит власть, как может…

Коль есть в городе очаг культуры, то должна быть и она. Кроме фильмов и дискотек в ДОФе, Театр Северного флота ставит свои спектакли, но кумиры миллионов бывают тут редко. Как выразился певец Малежик, заехавший однажды в гарнизон, “Я всегда думал, что дальше Мурманска жизни нет”.

Жизнь дальше Мурманска все-таки есть, но, как сказано в лоции, “населенными пунктами Мурманского берега являются города Мурманск, Североморск, Полярный и поселки Печенга, Териберка”.

Все остальное — “временные поселения и стойбища”.

Сокращений и жаргонизмов флотского сленга

АВРАЛ — это когда пыль столбом и дым коромыслом.

БРАНДВАХТА — корабль — сторож у входа в бухту.

ВЕТЕР — РАЗ — буря.

ГАЛЬЮН — туалет.

ДОФ — Дом офицеров флота.

ПАКЕТНИК — выключатель

СОФНОВАЯ — от “Сов. новая” — т. е. совершенно новая.

ТРЮМ — подвал.

ШХЕРИТЬСЯ — прятаться.

А у вас в квартире газ?

Начинается же он из огромного, неоглядного, от горизонта до горизонта заполненного жидкой грязью болота, которое почему-то называют тундрой. Это навет и поклеп: в тундре грязи никогда не бывает. Грязь появляется всегда и только там, куда приходит человек. Если же он еще и с трубой, то тем более.

Воткнутая в землю труба высосала сначала тундру, а теперь качает газ. Поскольку вся жизнь отсюда вылетела в трубу, смотреть тут не на что и описывать нечего, а лучше пойти по трубе дальше и дальше….

Поселок Юбилейный спрятался в лесном комарином раю между хмурой Вологдой и чистенькой приветливой Тотьмой. Своим рождением он обязан одноименной компрессорной станции, которую построили еще в другие времена и в другой стране. Тогда новые стройки открывали строго к праздникам и юбилеям, отсюда и название.

Окрестные деревни дали этой стройке добротную рабочую силу, превратившуюся потом в специалистов по обслуживанию компрессорной станции. За это “каэска” дала им квартиры.

И жил бы поселок тихой и скромной жизнью провинции, бесперебойно поставляя газ в разделенную на две неравные половинки Европу, за что одна половинка обещала построить коммунизм и его призраком пугать другую, а другая, не обещая ничего, газом просто обогревалась и жарила на нем сосиски с капустой да омлет с ветчиной, если бы не грянула, как всегда неожиданно, революция под названием “перестройка”.

Революция вынудила трубу перейти из политического в экономический сектор жизни, отчего вокруг основной станции стали возникать “каэски-дочки”. Однако вологодские деревни к тому времени уже выдохлись и не могли дать трубе такое же количество рабочих, как раньше.

Вот и появился в этих местах незатейливый народ в полувоенных одеждах (давно замечено, что строители всего мира упрямо донашивают армейскую форму), имя которому “вахтовик”.

Поначалу “вахтовик” шел в поселке нарасхват, так как считалось, что только он способен из сонной провинции увести девушку в даль светлую. И в единственном большом помещении поселка — столовой — гудела на всю округу очередная свадьба. Разводиться молодожены будут потом и уже в тиши загсовских кабинетов.

Но в стране победившего капитализма идет процесс первоначального накопления капитала, а значит, заработки стремительно падают, и “вахтовик” быстро измельчал, дойдя до предпоследней стадии — студента (последняя — это солдат-срочник), который, работая до изнеможения, теряя на бетоне силы и здоровье, пытается оплатить себе упорно дешевеющим рублем постоянно растущее в цене бесплатное образование.

Тем не менее все это вдохнуло в поселок новую жизнь, так как вахтовика-строителя, которому ничего, кроме койки в общежитии, не требовалось, стал постепенно теснить вахтовик-смотритель, и теперь требовались коттеджи для руководства, съемные квартиры для менеджеров и гостиницы специалистам, что требовало обслуги и давало поселку работу, а деревни поставляли теперь в поселок дома из просмоленных временем старинных дородных бревен в два обхвата толщиной…

Если, ничего не зная о поселке, бродить по его улицам с деревянными тротуарами и свежевыложенным асфальтом возле трехэтажных домов (выше тут не строят: внизу под домами — болото), то никогда не догадаться, что он своим появлением и существованием обязан газу, так как возле домов высятся неохватные глазом бесконечные поленницы дров, и лишь иногда робко прошмыгнет кое-где тонкая нитка газопровода.

Однако стоит только переступить порог поселковой столовой — сразу становится понятно, кто тут главный. На спинах рабочих курток ее посетителей можно встретить самые экзотические сокращения и названия, но во всех неукоснительно присутствует слово из трех букв: “ГАЗ”.

Газ здесь — всё и вся.

Есть ли в поселке местная власть и как она выглядит, — сказать сложно. Все вопросы жизни, смерти и потустороннего существования решает тот, на кого данное лицо работает. Если бы местная власть имела здесь силу, то она быстро поделила бы всех на “своих” и “чужих”, а своих — на “простых” и “льготных”, а льготников — на федеральных, региональных, местных, так как извечного принципа “разделяй и властвуй” еще никто не отменял.

Поскольку же местная власть на вахтовиков практически не распространяется и разделять их ей смысла нет, относятся люди друг к другу, как к попутчикам в вагоне поезда: выйдут они на своей станции и больше никогда в этой жизни не встретятся, а значит, никто никому ничего не должен. Поэтому в отношениях между ними здесь поразительная толерантность. В кабачке под соснами можно увидеть, как “лицо кавказской национальности” мирно пьет пиво с половецким потомком, а узкие глаза степняков переглядываются с голубыми глазами питерских блондинок.

А еще существует в поселке неписаное правило, которое шокирует всех, кто попадает сюда впервые, — это незыблемый закон северных трасс: людей на дороге не оставлять. Идет ли по обочине хрупкая девушка или замызганный бетонщик, каждая попутная машина, будь она потрепанным “жигуленком”, круто навороченным джипом или обычным самосвалом, обязательно остановится и молча откроет дверь.

Практически все жители поселка — рыбаки, грибники и охотники, потому что жить рядом с чистейшей рекой Сухонь в окружении бездонных озер и не быть рыбаком невозможно, а не иметь ружья в краю, где “лохматые рэкетиры” выходят прямо на дорогу и требуют сладкую дань с проезжающих, даже опасно. Грибов же и ягод здесь так много, что не собирать их просто глупо.

Занимаются в поселке и огородами, и скотину держат (на любителя), но все это без надрыва, а больше по привычке, о чем говорит отсутствие даже крошечного базарчика, так как все добытое и выращенное тратится только на себя, без какой бы то ни было коммерческой выгоды. Просто россиянин без огорода — это как голый на площади: и самому непривычно, и народ в недоумении.

В магазинах же здесь обычный набор товаров и снеди, который можно найти сегодня в любом российском торговом предприятии от Архангельска до Астрахани. Только знаменитого вологодского масла со вкусом ореха нет. И, говорят, давно….

Вот такой он, вологодский поселок Юбилейный, где спутниковая тарелка на старинных избах мирно соседствует с поленницей плотно уложенных вдоль стены дров.

Говорят, что дворник — первый враг собак, но у меня с ними нейтралитет, однако сегодня собачьей стаи на территории нет. Причина темнеет в углу просторного двора — чье-то скрюченное тело. Это бывает, надо всего лишь выяснить, “скорую” вызвать или милицию. Осмотр показал — “скорую”, потому что тело пьяно, бито, порвано, но живо. “Скорая” приехала быстро — больница в двух шагах — и увозит так и не пришедшее в себя создание мужского пола лет двадцати от роду.

Теперь очередь за мусором. Его скопилось на добрый контейнер, поскольку в уютной тиши школьного двора народ всю ночь пил пиво, слегка разбавляя его водкой. Надо бы куда-нибудь написать, чтобы водку производили тоже в пластиковой посуде. Все меньше будет битого стекла. А вот место, где заседали гурманы: пили настойку овса (он, говорят, помягче будет, чем другие), закусывали таблетками от кашля и полировали самогоном. Под большой раскидистой яблоней надо быть осторожным. Здесь место “наркотрафика”, поэтому шприц может находиться в траве иглой вверх.

А за этим забором — проблемная зона. Здесь лепятся один к одному кособокие сараюшки, где живущий в многоквартирных домах люд хранит свою живность. Все отходы ее жизнедеятельности летят через школьный забор. Их надо сложить в заготовленные мною ямы, посыпать известкой, если есть дохлятина, и засыпать землей, отчего трава во дворе всегда сочная и буйная.

По-другому бороться с теми, кто приперся из деревни в город для налаживания здесь сельского хозяйства, дело бесполезное. У них на все один аргумент: “Сегодня воняет, а завтра пахнет”. Однако пахнет-то на их сковородках, а воняет в моем дворе.

Мусор упакован в мешки, и теперь его надо отвезти в свой, ведомственный, контейнер — за пару кварталов отсюда. Это наши местные власти обрадовались тому, что для борьбы с терроризмом надо ограничить количество урн на улицах, и мигом убрали их все, а контейнеры оставили лишь на ведомственных площадках. Поэтому мусор народ сыплет где ни попадя, а безработные с биржи чистят лишь проезжую часть.

Тележку с мусором катить по асфальту легко было два года назад, когда Курская область попала вдруг под федеральную программу “асфальтизации всей страны”. Дороги принимал лично губернатор, о чем взахлеб тараторил телевизор. Выглядело это так: выйдет губернатор из черной машины, топнет ножкой об асфальт, глянет вдоль дороги и скажет: “Хорошо!”. Но и года не прошло, как дороги пошли ямами, да еще под новым асфальтом оказались старые трубы, которые то тут, то там заливают водой половину Щигров и ставят асфальт на дыбы. Хорошо еще, что с содержанием канализации проблем нет. Его сливают прямо в пойму речки Щигор, и природа сама заботится об утилизации стока.

Возле контейнера застукал коллегу по кличке Камаз, который подметает около частного магазина и, пользуясь утренней бесконтрольностью, норовит ссыпать свой мусор в казенную емкость. Камаз сообщил новость: зарезали Наташку. Наташка — это его соседка, красивая фигуристая бабенка. Портил ее только шрам в полщеки и вечный перегар. По молодости она залетела, сама не знала от кого, но уговорила вернувшегося из армии парня жениться на ней и усыновить ребенка, после чего родила еще и дочку. Намучившись с ее веселым укладом жизни, парень выгнал жену с пасынком обратно к такой же развеселой мамаше, оставив себе дочку. Наташка не растерялась и отсудила у него алименты, а поскольку парень был шофером и зарабатывал хорошо, пила она безбедно. Теперь на алименты будет пить одна мамаша.

Камаз и его жена — оба инвалиды “по голове”, но владеют двумя квартирами, которые они поочередно продают, а потом через органы опеки возвращают обратно, оставляя залог себе. Это составляет основную статью их дохода.

Друг Камаза Сашка, не такой предприимчивый, в рекордно короткие сроки пропил свою трехкомнатную квартиру и умер в церковной ночлежке.

Мусор убран, теперь надо подмести асфальт и встретить моих школьников. Первыми, боясь опоздать, бегут “начальники” — ученики начальных классов. Среди них выделяется солидный упитанный парень, не расстающийся с сотовым телефоном. Его родители — бизнесмены местного формата, поэтому сын в школе безвылазно.

А вот бежит дружная парочка. Мальчик говорит ужасно плохо, но страшно разговорчив и любопытен. Девчушка же, наоборот, молчаливая и серьезная. Они брат и сестра. Мать у них умерла, живут они с отцом и бабушкой в крохотной “двушке”. Их грамотный работящий отец постоянно в поисках работы, так как редкие, но продолжительные запои не дают ему долго удержаться на одном месте.

Следом прошмыгнул серой мышкой парнишка в коротких брюках, легкой курточке и со старомодным ранцем. В холода к этой одежде добавляется болоньевая куртка неопределенного цвета и бейсболка. У него, наоборот, нет отца, но зато есть братья и сестры.

Вообще-то рекордсменами города Щигры по рождаемости являются алкаши из Клевцовки, у которых восемь детей и они, по слухам, ждут девятого.

Вдалеке слышна трель звонка, но это не школьный. Это сигнал работникам мастерских Свято-Троицкого братства приступить к работе. Здесь, пользуясь безналоговым режимом для церкви, развернуто огромное разнопрофильное производство, что дает работу двум сотням щигровцев. Платят хорошо, но крайне нерегулярно. Дисциплина так строга, что подавляющая часть населения города, поработав тут, зарекается.

При всем при этом у батюшки авторитет большой. Например, у нас так голосуют:

— Петровна! Ты на выборы Путина ходила?

— Еще нет.

— А батюшка велел…

Остальным голосовать некогда: либо пьют, либо на заработках.

Кроме Свято-Троицкого братства и храма к нему (желая застолбить место, батюшка отстроил еще часовню на привокзальной площади, но она всегда под замком), есть в Щиграх лютеранская кирха, молельный дом Свидетелей Иеговы и армянский католикос, так как в Щиграх — большая армянская диаспора. У лютеран есть связь с заграницей, откуда они получают шикарные подарки, которые раздают детворе по своим праздникам. Наша школа как-то сгоряча отказалась, о чем потом крепко сожалела.

В Щиграх много прижилось народа. Есть беженцы из Азербайджана, переселенцы с Севера, толстосумы из Тюмени, а по окрестным деревням прячутся турки-месхетинцы, цыгане и дагестанцы.

Ага, а вот и школьный звонок. Теперь надо быстро осмотреть все места, где разволновавшиеся от соприкосновения со знаниями школьники глотали никотиновый дым, и загасить окурки. Как-то главный городской пожарный, выступая по радио, предложил в школах сделать курилки. Его подняли на смех, а зря: было бы меньше прожженных штанов, простуд и пожаров.

Затем предстоит осмотреть туалеты, нет ли пивных банок в унитазах и шприцев в сливных бачках.

Теперь можно спуститься в подвал и заняться починкой мебели, превращенной энергичными учениками в дрова. Школа мне досталась хорошая, ломается и сыплется в меру, и можно отремонтировать. Есть даже компьютеры, но трудно с программным обеспечением. И против Интернета восстал горой директор: наберутся там всяких гадостей.

Поработать в подвале не пришлось. Вызвали в горадминистрацию вешать жалюзи в кабинете мэра.

Путь в мэрию проходит мимо краеведческого музея, но он почти всегда закрыт. Значит, его начальник бегает где-то в поисках экспонатов, материалов и спонсоров. Здание музея несколько раз меняло своих хозяев — от НКВД до Гестапо, но строилось оно как библиотека для народа. Это богатые щигровские помещики Марковы окультуривали малодуховных городских обывателей. Подняв свой культурный уровень, щигровский люд спалил все марковские поместья и выгнал владельцев за границу, где один из Марковых стал, говорят, большим писателем. Теперь его потомки шлют в Щигры написанные им книги, но интереса к ним мало: обычная ностальгия по давно прошедшим дням. Как у парижанина Тургенева, который, по слухам, гостил у Марковых, а потом все восторгался охотой в Щигровском уезде.

Приступили к работе вместе: я на стене, мэр — за столом. Вызывает мэр одного из своих помощников и спрашивает: “Тут на приеме населения такое дело обнаружилось. Еще в мае в доме по такому-то адресу разобрали отопление и до сих пор ничего не делается, а через две недели — отопительный сезон. Жильцы говорят, что к нам обращались”. “Да, — бодро отвечает помощник. — Сигнал был”.

Секретарша приносит бумаги, среди которых изготовленный епархией православный календарь. Увидев календарь глава восторгается: “Смотри, какой удобный! Все расписано по датам: когда что есть, кому, о чем молиться. Что ж мало-то календарей взяли, побольше надо было”. “Так ведь сколько дали”, — оправдывается секретарша. “Надо было еще попросить”, — сокрушается наполненный благодатью глава.

Жалюзи на месте, и теперь можно отобедать. Навстречу, тоже на обед, бежит замазученный народ, на промасленных спинах которого с трудом читается надпись “Геомаш”. Рабочих на заводе бурильных установок — около тысячи, но заказов мало или их нет совсем, поэтому одна половина работников охраняет другую от воровства, пока основные держатели акций распродают помаленьку имущество и скупают акции у рядовых акционеров.

Скоро, видимо, будут банкротить, как уже ушел с молотка “Пластполимер”, где теперь льют только низкосортные пластиковые трубы, годные лишь для канализационных стоков, а бывшие работники ищут свои зарплаты и пенсии по архивам и судам.

После обеда надо запускать “крематорий для сжигания двоек”, который прячется от пожарных в глубине двора. Уборщицы уже насобирали целый мешок макулатуры с размашистыми ядовито-красными двойками.

“Крематорий” потихоньку разгорался, когда дверь школы с треском распахнулась и оттуда посыпались третьеклассники. Быстро свалив свои рюкзаки прямо перед входом, они стали делиться на команды для игры, которая называлась когда-то “казаки — разбойники”. Теперь у нее более современное название — “войнушка”. Когда после криков, демаршей и компромиссов команды определились, определен театр военных действий, оглашается последнее условие: “Пленных не брать и не пытать, а сразу убивать”. Игра началась…

“Крематорий” тихо доедал дневную порцию, когда поступило очередное задание: получить линолеум, шпатлевку и гвозди для настилания на каникулах пола у восьмиклассников. Руководитель этого класса — жена олигарха районного масштаба, поэтому она ездит на серебристой иномарке и все для класса покупает сама. Вплоть до мебели, которую переполненные классовой ненавистью школьники ломают с неимоверной быстротой.

Сложив полученное имущество на складе, отправляюсь в библиотеку, где при испытании отопительной системы разорвало трубу, которую надо хорошенько заклетневать. Сварку будут заказывать, когда разрывов наберется с добрый десяток, чтоб не губить всего на одну дырку целую карбидную загрузку.

Пока укладывал витки проволоки на поврежденную трубу, вел разговоры с библиотекарем на щекотливую тему. Дело в том, что на все Щигры имеется лишь два дипломированных филолога: это наш школьный библиотекарь и ее подруга, которая работает в Щигровской районной библиотеке. Туда, как сообщила иностранная пресса, “фонд Сороса” присылал литературу, но в общем пользовании ее не было. Вот и возникла дикая мысль проникнуть в библиотечные закрома “по блату”. Операция провалилась, едва начавшись, потому что библиотекарь просветила: литература “от Сороса” признана вредоносной и уничтожена, а Соросу отправлена настоятельная просьба ничего не присылать, дабы не смущать неокрепшие щигровские умы.

Закончив просвещение дворника, библиотекарь отправила группу школьников в детскую библиотеку, где устраивал поэтическую встречу бывший начальник медвытрезвителя, а ныне местный поэт-самоучка. Стихи он пишет красивые, с чувством, патетикой и патриотизмом.

Так, осталось только починить люстру в учительской и на сегодня хватит. Здесь, пользуясь отсутствием учителей, собрался у телевизора технический персонал. Идет обычный житейский разговор, где по уже укоренившейся российской традиции из каждых трех слов два — матерные. В разгар такой “светской” беседы появляется техничка и возмущается:

— От, пиз…ныши! Опять в кабинете английского ни х… не убрали! Да еще б… доску исписали неприличным словом.

— Что за слово? — насторожились присутствующие.

— Дак… это… — техничка явно смущается, не зная, можно ли это слово произносить в приличном обществе.

— Это когда мужики не в ту сторону смотрят, — нашлась она.

Народ не понял и потянулся в кабинет английского, где во всю доску (конечно, с ошибками. Но дворник не обязан быть безупречным грамотеем) было написано: “Все педерасты!”.

Вот и окончен рабочий день, и надо ловить транспорт в сторону дома. На остановке толпа. Это значит, что маршрутки “провалились”, такси в нашу сторону не едут и выручить может лишь рейсовый автобус, если, конечно, он сегодня вообще появится. Мимо остановки идут от вокзала загорелые парни с тяжелыми баулами. Это “москвичи”-строители, ведь основная масса трудоспособного населения Щигров добывает деньги “на Москве”. Женщины пекут печенье, а мужики ломают да строят. Кто не умеет ни того, ни другого, тот охраняет “московский гламур”.

В баулах добыча. Когда ломали в Москве гостиницу “Интурист”, добрая половина щигровских гаражей обзавелась “интуристовской” электропроводкой…

А вот и трудяга ПАЗик. Когда-то в нем хозяйничала кондуктор Галина Михайловна, наш “идальго из автоколонны”. Каждый новый начальник общественного транспорта начинал свою деятельность с того, что увольнял ее с работы. Она восстанавливалась по суду и продолжала работать, не собираясь уходить по собственному желанию. Галина Михайловна так поднаторела в судебных тяжбах, что заткнула за пояс высокого профессионала-юриста, которого нанял очередной ее начальник для надежности увольнения. Последний начальник оказался хитрее всех: он контролеров просто сократил, обязав водителей самим бороться с “зайчатиной” под бдительным оком бухгалтерии.

Автобус плотно загружается и, тяжко охнув, начинает движение. За поворотом промелькнул железнодорожный вокзал — детище недавно созданного акционерного общества “Российские железные дороги”. “Железные акционеры” закрыли почти все переезды, заставив одну половину города попадать в другую за тридевять земель в обход, покрыли вокзал блестящей крышей и удалили из него все пассажирские удобства: туалеты, буфеты, справочные. Вплоть до настенных часов. Оставили только железные лавки в огромном пустом зале.

Зато есть мраморная доска в честь дошедшей до Берлина воинской части, сформированной здесь. Дело было так. Воинскую часть формировали, свозя со всех окрестных деревень парней 1924 года рождения к железнодорожной ветке Щигры — Касторная весной 1943 года. Потом их под Воронежем поучили военному делу, и уже летом на Курской дуге они приняли первый бой, после которого через Днепр, Буг, Вислу и Одер пошли на Берлин. Не дошли многие, о чем говорят списки на привокзальной площади и на солдатских могилах в Сныткине, Пригороде и Руднике.

Немцев здесь погибло намного меньше. Они похоронили своих павших на живописном угоре недалеко от щигровской тюрьмы, но после войны немецкие могилы сравняли и построили на их месте городской парк культуры и отдыха. Много лет на могилах фланировали горожане, резвилась детвора и отплясывала молодежь, но в прошлом году немцы могилы аккуратно раскопали и останки увезли домой.

На перекрестке открывается красивый вид на второе в городе по величественности здание. Это казначейство. Первое место бесспорно за зданием Пенсионного фонда, в огромных покоях которого для посетителей-пенсионеров отвели лишь небольшой полутемный закуток, где те часами ожидают очереди к инспектору.

Остановка “Рынок”. Он считается сельским, но селян там лишь один прилавок, потому что дороги в сторону сел кончаются прямо на городской черте и доставлять оттуда продукцию — великая проблема. Поэтому рынок у нас “челночный”, но есть все. Напротив рынка сияет огнями казино, где не один бизнес прекратил свое существование. Здесь же находится два училища по производству медсестер, поваров и водителей. Спрос на них невелик: опыт нулевой.

На остановке вошел в автобус худенький милиционерик и скромно протянул водителю десятку. Значит, муниципальный. Федералы норовят ездить бесплатно. Вошедший милиционер, скорее всего, чей-то участковый. У нас с ними беда. Они вроде и есть, но найти их при надобности практически невозможно. Особенно не повезло Руднику. Свой участковый повесился с испугу рядом с жертвой его домогательств, а оставшиеся в живых разобрали участок, и с тех пор их никто не видел.

Следующая остановка “Крупозавод”. Судя по новой крыше, завод не бедствует. Да и как может бедствовать крупорушка посреди зернового края, где из года в год собирают урожаи, за какие раньше давали ордена. Однако, несмотря на рекордные сборы, ни хлеб, ни каши дешевле не становятся. “Инфляция, сэр…”

Долгое время на крыше основного здания высился лозунг “Слава КПСС”, но, когда курский губернатор плавно перешел из КПРФ в “Единую Россию”, лозунг стал выглядеть неприлично.

Подрезав автобус, к заправке вырулила “Нива”, на которой ездят призывного возраста “шестерки” щигровского “вора в законе”, и рванула по большаку на юг, где в четырех километрах от города находится самый чистый в округе пруд. На его берегах располагаются дачи местной элиты.

Остановку “кладбище” мы проехали не задерживаясь. На дальнем конце щигровского кладбища находится военный участок. Здесь отражена вся внешняя политика страны СССР до афганской войны включительно. Теперь там хоронят “чеченцев”. Заслуженных жителей хоронят на престижном кладбище в Старом городе.

А вот и моя остановка. Надо только зайти в магазин и — домой. Удивительное дело: раньше в поселке было пять тысяч жителей и три продуктовых магазина, а теперь на полторы тысячи населения приходится пятнадцать магазинов со снедью! Было еще два, но они прогорели.

Вот я и дома. Теперь дотемна — огород и вечный ремонт.

Вечером во время ужина рокер Денис из города Щигры Курской области доказывал по “Радио России”, что “рок — музыка умных”, и “рокеры всех стран должны объединиться”.

Так и живем.

¹ ЗАТО — закрытое административно-территориальное образование.