Михаил Эдельштейн

Михаил Кузмин. Стихотворения. Из переписки

В предисловии к этой книге Николай Богомолов констатирует — кажется, не без некоторого удивления, — что в последние годы Михаил Кузмин оказался едва ли не самым изучаемым писателем той эпохи, которую принято называть Серебряным веком: многочисленные издания разной степени научности, посвященные ему монографии и сборники статей и даже конкорданс к его стихам. Феномен объяснимый — до недавнего времени Кузмин, напротив, оставался среди символистов, околосимволистов и постсимволистов первого ряда самой неисследованной фигурой, между тем наследие его велико, хотя и неравноценно, многослойность стихов и прозы оставляет простор для самых разных интерпретаций, литературные связи весьма обширны, а биография и поведенческий стиль манят филологов повышенной семиотичностью и отчетливой жизнетворческой установкой. Впрочем, несмотря на все новые и новейшие штудии, многое из написанного Кузминым до сих пор не опубликовано, а то, что опубликовано, не всегда должным образом подготовлено, прокомментировано и осмыслено.

Новый сборник призван заполнить некоторые из образовавшихся лакун. Как явствует из названия книги, она состоит из двух (неравных) половин. В первую, меньшую по объему, вошли стихи, не попавшие в кузминский том “Новой Библиотеки поэта” — все когда-либо публиковавшиеся плюс некоторые публикуемые впервые. Образовавшийся “полуторатомник” дает практически исчерпывающее представление о поэтическом творчестве Кузмина — новые архивные находки вполне вероятны, но едва ли они серьезно изменят общую картину.

Вторую половину подготовленной Н. Богомоловым книги составили образцы кузминского эпистолярия — переписка с Брюсовым, Ликиардопуло, Поляковым, Чулковым, посвященная преимущественно участию Кузмина в различных издательских проектах и содержащая немало подробностей о его отношениях с ближайшим литературным окружением, прессой, об истории публикации его произведений. Иной характер носит кузминская переписка с куда более близкими ему людьми — Вячеславом Ивановым и его домашними. Однако как раз в силу этой близости (Кузмин даже жил в одном с Ивановыми подъезде) необходимости письменного общения практически не возникало — эпистолярный корпус невелик по объему и практически не добавляет новых штрихов к известной истории кузмино-ивановских отношений.

Особняком стоят два блока: переписка Кузмина с Чичериным (самая интеллектуально насыщенная) и с художником Константином Сомовым (самая интимная).

У переписки с Чичериным — по словам Н. Богомолова, “самого значительного эпистолярного комплекса” Кузмина — особая судьба. Составитель сборника перечисляет причины, затрудняющие ее полную публикацию: разбросанность по разным архивам и даже по разным городам, неразборчивость чичеринского почерка, “головоломная сложность комментария”, наконец, огромный объем (около двух тысяч листов). В книге почти в полном объеме представлена та часть переписки, которая относится к 1905—1914 годам (впрочем, регулярный обмен письмами происходит лишь в 1905—1907 годах, затем переписка практически затухает, с 1909 по 1913 год не было написано ни одного письма).

Это период, когда интересы и сферы общения корреспондентов расходятся все сильнее: “…я теперь на совсем далеких от тебя путях”, — неоднократно пишет будущий советский нарком иностранных дел своему гимназическому другу, — что не мешает Чичерину восхищаться, например, “адэкватно-античным” духом “Александрийских песен” и их “утонченнейшим совершенством”. Значительную часть переписки занимает обсуждение финансовых вопросов — с конца 1904 года Чичерин высылал оставшемуся без средств к существованию товарищу довольно значительное денежное вспомоществование (по 100 рублей в месяц). По мере вхождения Кузмина в литературный мир все больше места в его письмах отводится описанию этой среды, новых знакомств и отношений. Наконец, еще один локальный, но чрезвычайно любопытный и нестандартно решаемый корреспондентами сюжет — обсуждение революции и реакции в связи с событиями 1905 года (при этом свой социализм Чичерин выводит из Спинозы и Ницше).

Переписка Кузмина с Сомовым посвящена по преимуществу “бедному Павлику с персиковыми щеками, с такой атласной кожей” — Павлу Маслову, которым оба корреспондента увлекались в 1906 году. Параллельно Сомов увлекался Кузминым, а Кузмин соответственно Сомовым. И тут вырисовывается один занятный сюжет.

Известно, что “любовь как акт лишена глагола” — особенно по-русски, особенно гомосексуальная. Иллюстрацией к этому нехитрому тезису может служить публикуемая переписка и синхронные с ней записи в кузминском дневнике. “Почему-то лежа мы всегда говорим по-французски”, — удивляется Кузмин, описывая встречи с Сомовым (после этого вполне невинная вроде бы фраза “Занимались практикой французского языка” звучит несколько двусмысленно). И даже когда собеседники переходят на русский, стоит им затронуть интимные темы, как тут же появляются синтаксические кальки, переходящие в прямое косноязычие: “Если Вы захотите сделать мне удовольствие зайти ко мне без последствий, то когда угодно”. Такой вот лингвоэротический парадокс.