Виталий Каплан

Марина и Сергей Дяченко. Vita nostra

Изгоняющая страх

Книги на стыке фантастики и “большой литературы” появляются нечасто, а появившись, порой остаются незамеченными: одних читателей раздражает формальная принадлежность к массовому жанру, других отталкивает как раз “высоколобость”. В итоге, несмотря на признание подлинных ценителей, в пространстве “большой литературы” о супругах Дяченко знают мало. Обидно, но, пожалуй, неизбежно.

“Vita nostra” — по латыни “жизнь наша”, цитата из “Гаудеамуса” (“Vita nostra brevis est, Brevi finietur…” — “Жизнь мы краткую живем, призрачны границы...”) — на первый взгляд типичный роман воспитания. Девочка-подросток сталкивается с чем-то совершенно немыслимым, необъяснимым, привычные жизненные схемы ломаются, но пассивным созерцателем остаться нельзя, девочке приходится совершать поступки. И, следовательно, взрослеть.

Что же происходит с Сашей Самохиной? Человек в темных очках, заставлявший девочку ежедневно в четыре часа утра плавать в море обнаженной, не ограничился “пляжными приставаниями”. Осенью он нашел Сашу в Москве и велел ей ежедневно в пять утра совершать пробежку в парке с полным мочевым пузырем, после чего мочиться в ближайших кустиках. Ну не извращенец ли? Если бы! Гораздо хуже. Стоит Саше ослушаться или ошибиться — с кем-нибудь из ее близких случается беда. Зловещий человек вполне убедительно продемонстрировал ей способность управлять вероятностью событий.

Потом оказывается, что ей не придется учиться на филфаке МГУ, куда она готовилась весь год, — она уже зачислена в некий Институт специальных технологий в провинциальном городишке, который еле обнаружила на карте. И что некоторые Сашины ровесники попали в похожий переплет: с желаниями молодых людей никто и не думал считаться. Их просто поставили в такие обстоятельства...

И начинается учеба. Ряд вполне понятных предметов — математика, история, физкультура. Но вот так называемая “специальность”... Бессмысленное заучивание наизусть бессмысленных фраз. Интеллектуальные упражнения, самое простенькое из которых — “Вообразите сферу, внешняя поверхность которой красная, а внутренняя — белая. Не нарушая целостности, мысленно деформируйте сферу таким образом, чтобы внешняя поверхность оказалась внутри, а внутренняя — снаружи...”. И все это — на фоне вполне типичного студенческого быта: общежитской неустроенности, скандалов, влюбленностей. Картина получилась до отвращения реалистичная — как потрескавшаяся штукатурка или таракан, упавший в стакан.

Но кто и зачем загнал ребят в эту Богом забытую Торпу, зачем их мучают странной, бессмысленной наукой? А ведь мучают, заставляют учиться не за совесть, а за страх. Если что не так — родным и близким приходится плохо. Девочка Саша пропустила индивидуальное занятие — и мама ее, поскользнувшись на тротуаре, сломала палец. Мальчик Костя завалил зачет — у него умерла горячо любимая бабушка. Жестоко. Но эффективно.

“— Почему? Почему именно так? — она подняла на него залитые слезами глаза. — Почему страхом? Почему не… почему не объяснить? Я бы училась... по-хорошему!

Он покачал головой:

— Не училась бы, Саша. За грань выводит только сильный стимул. Мотивация.

— Но есть же... Другие стимулы... Любовь... Честолюбие...

— Равных нету, — сказал он почти с сожалением. — Это следствие объективных, нерушимых законов. Жить — значит быть уязвимым. Любить — значит бояться. А кто не боится — тот спокоен, как удав, и не может любить...”

Этот диалог прозвучит ближе к финалу романа, а пока, на первом курсе, студентов прессуют, ничего им не объясняя.

У читателя довольно быстро возникает догадка — и литературная ассоциация. Школа магии! “Гарри Поттер”! Из ребятишек готовят волшебников! Студенты Института специальных технологий действительно обретают нечеловеческие способности — ясновидение, левитацию и многие другие, куда более странные. Однако это лишь побочные эффекты, цель обучения совсем иная. В какой-то момент, кстати, читатель готов вспомнить “Дозоры” Сергея Лукьяненко с тамошними Иными, которые черпают магическую силу в эмоциональной энергии обычных людей. Но тоже — мимо. Кроме сверхспособностей, ничего общего.

Ответы появляются ближе к концу романа. Оказывается, все происходящее — не более и не менее чем жизнь языка. Не русского или китайского, а некой Речи. Именно так, с большой буквы. Мир — это текст (вернее, Гипертекст), и люди в нем — слова, части речи. Человеческие отношения — суть грамматические, жизненные коллизии — созданные Речью фразы. Преподаватели Института — функции и правила в человеческом обличье. Студентам же предстоит расстаться со своей человеческой сутью — на третьем курсе они сдают экзамен, в ходе которого перестают быть людьми и превращаются в слова — в части этой самой Речи. Кто — в прилагательное, кто — в существительное, кто — в местоимение. Кто — в глагол, это редкое и особенно ценное для Речи предназначение. А если еще повелительного наклонения... Именно такая судьба предначертана обыкновенной девочке Саше Самохиной.

Помните у Бродского: “От всего человека вам остается часть // речи. Часть речи вообще. Часть речи”.

Фантастические идеи в книгах Дяченко вообще нетипичны для массовой фантастики. Скажем, некое подземелье, куда люди попадают во сне в образе животных, — метафора коллективного бессознательного (роман “Пещера”). Или соединяющие людей некие мистические узы, разрыв которых смертелен — метафора влюбленности (роман “Долина совести”).

Однако все эти уникальные придумки для киевских авторов — не более чем декорации. А что же главное? В чем смысл поставленного в таких декорациях спектакля? Соотношение цели и средств? Можно ли насилием вести людей к благой цели? Кто-то воспринял книгу именно так: “Ну, сколько можно об одном и том же?”. Мне же кажется, писателей гораздо больше интересовала проблема не этическая, а духовная. Отношения не между людьми, а между человеком и чем-то, что выше его (или ниже?). Речь, ее красота, ее гармония, ее великие смыслы — так ли уж велика ее ценность, чтобы ради нее утратить свою человеческую природу?

Надо сказать, что, в отличие от множества фантастических текстов, в коих фигурируют некие внечеловеческие силы и сущности, в романе супругов Дяченко эти сущности — Речь и ее производные — совершенно равнодушны к человечеству и его проблемам. Студентов Института специальных технологий никто не соблазняет ни спасением цивилизации, ни заботой о людях — те для Мировой Гармонии и ее присных не являются даже кормовой средой (как, допустим, в “Дозорах” Лукьяненко). По отношению к обычным людям нет даже пренебрежения или снисходительного интереса — вообще никаких чувств. Никакого специального отречения от людских ценностей даже и не требуется — просто в процессе обучения студенты проникаются красотой Гармонии, по сравнению с которой все обыденные радости, проблемы, привязанности блекнут и меркнут. Правда, на пути к этой красоте приходится не просто помучиться зубрежкой, но и что-то важное в себе преодолеть, какие-то барьеры в своей душе сломать, впустить в нее что-то чуждое, невозможное. Зато потом — радость познания, музыка сфер и все такое. Что-то несравненно более высокое, нежели обычная человеческая, земная любовь — к однокурснику, к маме, к братику…

Вот главный конфликт романа — конфликт между жаждой познания и любовью. Героиня поставлена в ситуацию, когда между ними приходится выбирать. И выбор ее до самого конца вовсе не очевиден. Тем не менее любовь — вот ценность человеческого мира, с которой Саша категорически не хочет расстаться. Но и Речь ее влечет. Конфликт разрешается тем, что Саша восстает против связки любви со страхом — неизбежной связки в нашем мире. Она, достигшая божественного, по сути, могущества, создает некий иной мир, в котором, кажется, все по-другому. В тексте не звучат, но слышатся слова Иоанна Богослова: “В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви” (1 Ин. 4:18). Но не самообман ли это? Ведь творить миры способен только настоящий Бог, не выращенный искусственным образом. А Саша, обретя могущество, сущностно, онтологически не изменилась. Она осталась при своей человеческой душе. Увы (или к счастью?) — всего лишь человеческой. Оттого и финал вызывает двойственное чувство. С одной стороны, можно порадоваться за девочку, не загубившую-таки свою душу, а с другой — ее прорыв за грань возможного вызывает сомнения. В конце романа выясняется, что героиня даже и не “глагол повелительного наклонения”, а гораздо большее, едва ли не сам Логос — и это отчасти девальвирует пафос победы. Если она и стала богом — то не богом ли из машины?

В нашей современной прозе не столь уж много подобных произведений — где метафизическая проблематика явно превалирует над этической, духовное — над душевным, психологическим. Бывает, конечно, что темы эти обозначаются, и обозначаются ярко, но, как правило, служат лишь фоном для социально-психологических изысканий автора. Здесь же фон и передний план поменялись местами. “Vita nostra” — это не роман взросления в метафизическом антураже. Это метафизический поиск в антураже романа взросления.

Несомненно, для Марины и Сергея Дяченко эта книга — этапная. Если в “Пандеме” (2003 год), где они впервые сознательно обратились к духовно-философской теме, их внимание все-таки рассеивалось между этикой и философией, то в “Vita nostra” конфликт из области межличностных отношений почти полностью переместился в сферу надличностных ценностей.

Сообщество фантастов приняло новую книгу Марины и Сергея с воодушевлением; интересно, как на нее отреагирует “большая литература”?