Елена Погорелая

Марина Кулакова. Сдержанность

Чтение этой книги следует начинать с последних страниц — с критического эссе “Творческая природа (поэзия одинокого женского голоса)”, которое, в сущности, и есть концентрация поэтического материала сборника, с позволения сказать, инструкция: как этой книгой пользоваться и как эти тексты воспринимать. Потому что они — явление скорее психологии, чем искусства. Потому что все поэтическое в стихах Марины Кулаковой направлено на то, чтобы сначала понять, а потом объяснить строй души человеческой, женской, и снова — не столько души, сколько психики. Потому что, прочитав в самом первом крупном абзаце статьи замечание: “Я ненавижу творчество... оно — эквивалент боли, ее конвертация. Большая часть того, что делают люди, занимаясь “творчеством”, — это изживание боли...”, — не станешь настаивать на эстетическом подходе к этим стихам. Они значимы как вехи в творческом и человеческом развитии автора.

Этот путь становления берется под наблюдение с самых азов, и по мере чтения понимаешь, что, в сущности, перед нами — ревизия некоторого отрезка жизни, былого опыта, отступивших в прошлое ошибок и проб. Пересмотр их, который одновременно и отречение:

Вспаханная земля, ждущая семени, — метафора рода и семьи. Однако поэзия Марины Кулаковой обходит стороной родовую, кровную ипостась памяти — слишком это подспудно и слишком мало поддается анализу. Внимание поэтессы сосредоточено на детстве; восприятие этого жизненного этапа тождественно пастернаковскому, вот он — “ковш душевной глуби”, где крутится и варится миросознание, мироощущение девочки, девушки — именно девушки; ребенок в стихах Марины Кулаковой сразу наделен полом. В этом его (ее) особенность, в этом — непреходящая давняя боль:

Непосредственность восприятия, присущая детству, ценности и самодостаточности не имеет; в “Сдержанности” нет ни просто ощущения, ни просто воспоминания — все обработано, переплавлено в формулы или находится в процессе переплавки, так что читатель, как, очевидно, и было задумано, становится соучастником самоанализа. Стихи Кулаковой раскрыты, не замкнуты — в том же стихотворении “К дому” постоянно обыгрывается ситуация поиска, условие пути: “Чего искала я на всех путях своих — в деревне, а потом в столице...”, “снега, снега, на сотни верст — снега...”, “привет, многоэтажка, обогрей...”. Мир поворачивается разными гранями, каждая из них — предмет отдельного познания, повод к очередному углублению в себя: “Ты ищешь работу. Ты ищешь работу. / Работа должна быть жива и богата. / Ты входишь в нее и выходишь обратно. / Она почему-то нудна и бесплатна. / Ты чувствуешь горечь. Ты чувствуешь: что-то / мешает поверить, что это — работа...”.

Не о работе как должности, разумеется, речь: речь — о сотворчестве, о процессе со-бытия, потому что поэзия для Марины Кулаковой, как было упомянуто ранее, — это не столько размышление, сколько действие; изживание себя, прежней, и приближение к некоему духовному идеалу. Идеал же этот постоянно вырисовывается впереди, меняя свой облик, — из “бессмертного ребенка” становясь “безумным учителем”, из ангела-хранителя превращаясь в зоркого, проницательного вожатого, отслеживающего, хотя и прощающего, все промахи и недочеты лирической героини. Детский голос переплетается со взрослым, в сказочность обстановки вторгается дисгармония быта: беда, женщине-поэту более чем знакомая... “Много веков женщина существует как миф. И как мифология”, — в стремлении истолковать этот миф поэтесса обращается к творчеству своих предшественниц и современниц — не только явным образом, в эссе, но и в стихах, заставляя припоминать и улавливать цитируемый интонационный строй — будь то исконно цветаевское следование за речью, которая “заводит далеко” (“Сквернословить не позволяет род. Форма рта”) или бесхитростные, но глубокие в своей простоте напевы Новеллы Матвеевой. А то и сказанное одной женщиной-поэтом за всех последовательниц прорвется: “Я знаю восемь наречий плача / И пять языков без единого слова...”.

Вырастая из точки отсчета, называемой детством, поэтический мир Марины Кулаковой соотносится с опытом поколения, чей путь прослеживается в стихотворном послании “К дому”, а после проступает контур общей судьбы мифологической личности, нежданно-негаданно очутившейся “здесь, на земле”:

Марина Кулакова понимает важность — сегодня — поэтической философии: “Читательская аудитория (женская ипостась) и просто читатель (мужская) — хотят от поэта не инфантильного самообнажения, а других качеств, необходимых на продолжение рода читателей”. “Сдержанность” во многом и начинает подготовку к продолжению этого рода: учит терпению и вдумчивости, способствует пробуждению в читателях интереса не к инстинкту и подсознанию, но к поэтическому поиску, самоанализу. Марина Кулакова обращается таким образом к традиции, и этому как нельзя лучше соответствует название сборника — “Сдержанность”. Потому что именно это и свойственно сейчас тому, кто хочет быть услышанным и принятым той частью читательской аудитории, которая устала от внешних эффектов.

Елена Погорелая