Владимир Фридкин

Пимен еврейского происхождения

Рассказ о малоизвестном у нас летописце времен русской смуты я написал давно, в советское время, вернувшись из командировки в Голландию. Это было в год, когда Натан Эйдельман закончил книгу о Карамзине “Последний летописец”, стало быть, в 1983 году. Я нашел в Амстердаме рукопись (впрочем, уже опубликованную), в которой некий Исаак-Абрам Масса, живший в Москве в 1600—1608 годы, писал о Борисе Годунове, убийстве царевича Дмитрия и нашествии поляков. Свой рассказ я отнес в редакцию одного толстого литературного журнала. Редактор прочла рассказ и спросила:

— А зачем об этом писать, если все уже известно из “Истории” Карамзина и из “Бориса Годунова” Пушкина?

Рассказ не приняли, а я отвлекся и забыл о нем. А сейчас, через четверть века, вдруг вспомнил. Случайно? Думаю, нет. Нынче в России, освободившейся от коммунизма, много говорят о том, что власть должна быть нравственной, о том, что преступления диктаторов и тиранов рано или поздно “не уйдут от суда мирского”. Кстати, прошлый, 2006 год был урожайным на смерть диктаторов. Правда, все, за исключением Саддама Хусейна, умерли своей смертью и людского суда избежали. Подобно нашему “гению всех времен и народов” и “корифею науки”. Но ведь еще есть, говоря словами поэта, высший судия, который “недоступен звону злата”. Наконец, есть общественное мнение. Конечно там, где оно есть. Впрочем, если его не слышно, его как бы и нет. (Помните, Пушкин писал Чаадаеву про отсутствие в России общественного мнения и презрение к человеческой мысли и достоинству, которые “поистине могут привести в отчаяние”?)

Может быть, поэтому я вспомнил свой старый рассказ? Кто его знает? Короче, мне захотелось к нему вернуться.

Тогда, в 1983 году, все началось с выставки картин Франса Хальса. Выбрав свободное от докладов время, я пришел на эту выставку в Национальном музее Амстердама. Долго прогуливался мимо портретов голландцев, мужчин в широких шляпах с бородками клинышком и короткими кошачьими усами и женщин в чепцах с большим белым воротником на шее, похожем на китайский фонарь. Меня надолго задержала картина, которая называлась “Свадьба Исаака-Абрама Масса”. Она изображала двух счастливых людей, купца Исаака-Абрама Масса и его молодую жену Беатрикс фон дер Лаен, дочь бургомистра Харлема, сидящих в саду под деревом, обвитым виноградной лозой. Почему я остановился у этой картины? Из-за купца, лицом не похожего на других голландцев, современников художника. Нет, скорее итальянское имя Масса показалось мне отдаленно знакомым. “Масса” — диалектное слово и по-итальянски означает участок земли. Где я встречал это имя?

Я вспомнил его, еще стоя у картины. За пару лет до этого я преподавал на севере Италии, в университете Тренто. Как-то прогуливаясь с друзьями по улице Манчи, увидел старую синагогу, давно служившую каким-то административным зданием. На фронтоне сохранились два барельефа. На первом — бородатые библейские старцы ножом убивают христианского младенца, на втором — убитый младенец на крыльях воспаряет к небесам. Из истории я знал, что легенда (точнее, гнусный навет) об употреблении евреями христианской крови родилась в незапамятные времена, кажется, еще в XII веке, в Англии. Но итальянские друзья-историки рассказали мне о шумном процессе, разразившемся в конце XV века в Тренто над евреями, переселившимися в Италию из Испании, откуда их изгнали кастильские правители Фердинанд и Изабелла в 1492 году. Многие семьи сожгли на кострах, а уцелевшие евреи бежали на север Европы. Я поработал в городском архиве и уточнил, что трентийский процесс происходил еще раньше, в 1475 году. Евреев обвинили в ритуальном убийстве некоего младенца Симона. Если бы не вмешательство папы Сикста IV, все еврейское население Тренто погибло бы. Видимо, выжили немногие. Богатый трентийский купец Абрам Масса вместе с другими был заточен в каменную башню с решетчатыми окнами на берегу горной реки Адидже. Как ему удалось оттуда выбраться, бежать, броситься в реку с быстрым течением и исчезнуть из города — неизвестно. Эта мрачная башня с толстыми каменными стенами стоит и поныне напротив церкви святого Аполлинария на другом берегу. А барельефы на здании старой синагоги — свидетели этих страшных событий. Из документов следовало, что Абрам Масса бежал в Голландию.

Исаак-Абрам Масса… Уж не правнук ли он того самого Абрама Масса, чудом избежавшего костра инквизиции? Как мне объяснили, когда-то в Тренто жило несколько родственных семей, носивших это типично еврейское имя. Герой картины, вне сомнения, был их потомком. Я поспешил в библиотеку музея, чтобы что-нибудь о нем узнать. Мое предположение подтвердилось. Франс Хальс был другом семьи некоего Абрама Масса, предки которого жили в Северной Италии. Художник изобразил его сына по возвращении из Москвы, куда он был послан в 1600 году ко двору Бориса Годунова с торговыми целями гильдией амстердамских купцов. Исаак-Абрам Масса прибыл в Москву четырнадцатилетним юношей (стало быть, родился в Амстердаме через сто одиннадцать лет после бегства того самого Абрама Масса и других евреев из Италии).

Оказалось, что Исаак-Абрам Масса, живя в Москве с 1600 по 1608 год, писал о событиях, свидетелем которых ему довелось быть. Вернувшись в Амстердам, он подарил эту рукопись принцу Морису Нассау. В архиве принца рукопись пролежала больше двух столетий и лишь во второй половине девятнадцатого века была случайно найдена у антиквара и опубликована в Брюсселе. Позднее отрывки из нее были напечатаны и в России. В Амстердаме я прочел английский перевод рукописи.

Масса свободно говорил по-русски, общался с Борисом Годуновым и дружил с его сыном Федором. Он собрал свидетельства о том, что Борис Годунов подослал в Углич своих людей убить царевича Димитрия. Видел смерть Бориса Годунова и его сына Федора, захват Москвы Лжедимитрием и труп Лжедимитрия, выставленный на Красной площади для всеобщего обозрения. В своей рукописи Масса приводит словесный портрет Годунова: “Борис Годунов был дороден и коренаст, невысокого роста, лицо круглое, волосы и борода с сединой. Ходил с трудом из-за подагры. Был весьма милостив и любезен к иностранцам, обладал хорошей памятью. Хотя он не умел ни читать, ни писать, тем не менее знал многое лучше тех, которые читали и писали. Ему было 55 или 56 лет. Когда бы все шло по его воле, он совершил бы много великих дел”.

Из этого описания (да и других отступлений) видно, что Масса считал Бориса мудрым политиком, опиравшимся на народ, и первым европейцем на Руси, видевшим будущее России в союзе с Западом. Масса полагал, что Борису Годунову не повезло из-за стечения трагических обстоятельств. Автор записок перечисляет все то, о чем мы читаем в монологе царя у Пушкина: голод, пожар Москвы, смерть, которая “как буря” уносит жениха дочери Ксении, датского принца Иоанна.

Известно, что Пушкин писал своего “Бориса” по прочтении “Истории” Карамзина. Рукопись голландца ни ему, ни Карамзину не могла быть известна. Рукопись Масса и источники, которыми пользовался Карамзин, — независимы. У Масса мы находим такие подробности, которые не могли быть известны Карамзину (и Пушкину). Вот хотя бы сцена в царских палатах из “Бориса Годунова”. Царь спрашивает у сына, чем он занят. И Федор отвечает, что чертит карты земли Московской и Сибири. Исаак Масса, он был старше своего венценосного друга на три года, как раз увлекался картографией. В своей рукописи он приводит план Москвы, карту Сибири. Карты Сибири, изготовленные им, были опубликованы в Голландии еще при его жизни и стали первыми в XVII веке. В своей рукописи Масса пишет о том, как в Москве занимался картографией с царевичем Федором. Между прочим, этому эпизоду мы обязаны замечательными стихами Пушкина:

Масса был знаком со всеми предками Пушкина, которых поэт ввел в свою трагедию (Гаврилой и Афанасием Михайловичем Пушкиными). А вот другого предка поэта, Никиты Михайловича Пушкина, которого Масса хорошо знал, в трагедии нет.

Но это все любопытные подробности, хоть и важные. Главное не в этом. Главное, как уже говорилось, пафос трагедии, отражающий взгляд Пушкина на власть и нравственность. Вспомним пушкинского Пимена, который тайно, под покровом ночи, в келье Чудова монастыря “донос ужасный пишет” на Годунова, предсказывая ему:

Россия нуждается в честной и нравственной власти. Так считает Пушкин.

Голландский купец видит ту же проблему иначе. Он пишет, что России требуется второй Иван Грозный. Читаем в его рукописи: “...такой царь нужен России, или она пропадет... Все пойдет хорошо лишь тогда, когда царь по локти будет в крови”. И это пишет высокообразованный представитель Голландии, где уже заложены основы гражданского общества, существует веротерпимость, независимый суд... Или прадед не успел рассказать ему, как чудом избежал костра инквизиции? А ведь с той поры прошло совсем немного, чуть больше столетия. А уж для России той поры столетие — вовсе не срок. Разве он не видел своими глазами зверских расправ, пожаров, истерзанного тела своего друга Федора, трупов, плывших по алой от крови Москве-реке? Об этом он сам пишет.

Полагаю, что разгадка проста и поучительна. Для голландского купца всего важнее — безопасность торговых путей из России в Голландию. Не надо возводить образованного европейского купца на пьедестал. Он “доступен звону злата”, он добросовестно выполняет задание амстердамской гильдии. И если сегодня в России “злато” тоже выполняет столь неприглядную общественную роль, а проблема власти и нравственности стала еще острее, то можно понять и богатого амстердамца начала XVII века, носившего бородку клинышком, воротник из брюссельских кружев, бархатный камзол, шелковые чулки и башмаки с золоченными пряжками.

Конечно, за четыре века мир неузнаваемо изменился и Россия стала частью Европы. Но и сейчас западные топ-менеджеры, торгующие газом, готовы закрыть глаза на нарушение у нас законности и правопорядка.

Редактор толстого журнала, отклонившая мой рассказ о Пимене еврейского происхождения, задала неожиданный вопрос:

— Вот вы тут пишете, что Масса, живший в Москве, подобно пушкинскому Пимену, пишет страшный донос на Годунова и описывает ужасы московской жизни. А что, разве за иностранцами тогда не следили?

Я оторопел от неожиданности и ответил:

— По-моему, нет. Даже опричники Грозного казнили только своих. Видимо, контрразведка была у них слабо поставлена.

Итак, созданный гением Пушкина Пимен существовал в реальной жизни. Предки его евреи, бежавшие от инквизиции из Италии. Сам он родился в Голландии и приехал в Россию торговым послом. Пимен Пушкина пишет донос на царя Бориса в глубокой тайне, в келье Чудова монастыря, потому, что, говоря словами Пушкина, “Говорить не слишком нынче смеют. Кому язык отрежут, а кому и голову... Что день, то казнь”. А голландский Пимен об этом же пишет открыто, в центре Москвы при свете дня. Мы никогда не видели лица пушкинского Пимена и можем только представить себе сгорбленную фигуру убогого монаха, пишущего при свете догорающей лампады. А лицо Пимена, приехавшего из Амстердама, сохранила для нас волшебная кисть Франса Хальса. И здесь литература и живопись переплелись настолько, что не скажешь, где кончается гениальное предвидение Пушкина и начинается подлинная живая история. Мы смотрим на картину Франса Хальса и понимаем, что Пушкин был прав, утверждая, что ни одно преступление диктатора не окажется безнаказанным. Все тайное когда-нибудь становится явным.

Франс Хальс еще дважды писал портрет Исаака-Абрама Масса. Обе картины находятся ныне в США.