1
Девочка-девочка, по улицам бродит чёрная простыня…
— Чёрная простыня, не трогай меня!
Я закроюсь в квартире, чтоб никто не нашёл,
я буду вести себя хорошо!
— Дура Зинка тебе рассказала про чёрную простыню,
а это я, твоя мама, за дверью стою и звоню.
У тебя на дверях защёлка, а в руках у меня кошёлка,
у меня на шее платочек из натурального шёлка.
Выгляни в щёлку!
У меня в кошёлке сгущёнка, тушёнка, другие всякие банки.
Ну и тяжесть — из этой жести, наверное, делают танки!
А ещё распишись — вот, смотри, телеграмма на бланке;
папка пишет, что скоро приедет… Открой, засранка!
“Говорило торжественным голосом радио на стене
про гроб на колесиках, едущий по стране” .
2
Эту пластинку трогать нельзя,
ставить её нельзя.
Она поёт про зелёные глаза,
зелёные глаза.
Девочка-девочка, там за стеной
пляшет гроб заводной.
“Мамочка, что у тебя в руке?
кто у тебя за спиной?”
“Девочка-девочка, не гляди,
бабушка умерла.
Видишь пятно у меня на груди?
Это её дела!”
“Мамочка, где же сестричка моя?
В какие ушла края?”
“Нынче в подземных хоромах крота
светит её нагота”
Мама накрасила красным рот,
ногти её остры;
“Девочка-девочка, будет крот
мужем твоей сестры!
Крутится-вертится шар голубой,
вот я пришла за тобой!
Что ты боишься, иди сюда,
дай же мне ручку, дай,
красные пятна на простыне
это всего лишь к весне”.
3
Чёрная Простыня идёт по городу, истыканному дождём,
девочка-девочка, Чёрная Простыня уже нашла твой дом,
укройся с головой, свернись в клубок, в комок,
чёрная простыня никак не отыщет дверной звонок…
и тогда Чёрная Простыня включает свой инфракрасный зрачок
и видит, как девочка в кроватке поворачивается на бочок,
и видит инфузорию в луже и кошку на чердаке,
и собаку в подъезде, мечтающую об ошейнике и поводке.
и видит любовников, лежащих в обнимку, словно одно существо,
и видит старика на сетчатой койке и все тайные мысли его,
и видит девочку-девочку, неспящую на боку,
и она протискивается под дверь, подобно какому-то презренному половику,
берёт девочку за руку и говорит: пошли,
есть другая земля, помимо этой земли,
здесь у твоего папы копыта, у мамы твоей — клыки,
и девочка-девочка идёт за ней, не отнимая руки,
и комната за спиной остаётся неприбрана и пуста,
и у неё, у девочки-девочки тянет в низу живота.
Таблица периодических элементов. Доска, измазанная свечой.
Из противопожарного ящика воняет кошачьей мочой.
Построение в спортзале. Линейка. Торжественные голоса.
Смирнова из параллельного падает в обморок уже через полчаса.
4
Уроки начинаются в восемь тридцать,
на улице ещё темно, сыро,
толстые колготки в толстый рубчик
перекручиваются при каждом шаге,
натирает резинка.
Толстый портфель оттягивает руку,
не миновать тебе сколиоза,
полового созревания, дефицита ваты,
освобождения от физкультуры.
Хуже всего, когда, повернувшись к доске, выводишь
математические формулы — юбка
задирается кверху и все смотрят…
Ты идёшь и мечтаешь о такой штуке,
на которую можно встать и поехать,
по тротуару до самой школы —
нечто вроде моторизованного самоката.
А ещё хорошо бы перенестись отсюда
в какое-то совсем другое место,
где слова и поступки исполнены смысла
и мир не делится на детей и взрослых,
золотое, лазурное, слюдяное…
Осенью светает поздно,
жёлтые листья
сиротливо приникли к мокрой брусчатке.
Девочка-девочка, не читай книжек —
Даррелла, Стругацких, Роберта Шекли,
“Юный Натуралист”, “Вокруг света”,
“Сексопатологию” Свядоща, Мопассана,
не ходи на фильмы про Анжелику
и скажи родителям, чтобы купили ранец.
Чернобыль
“Крупнозернистый ток звёздного рукава
лезвиями осок
взрезан наискосок.
Мелкая тварь, беги
в норку, в песок.
Сова
встала не с той ноги.
Столько ужей, жаб, лягушачьих кож!
Принца с его стрелой на каждую где возьмёшь?
Сколько их, лапки воздев, поднимается из глубин,
потенциальных дев, белых тел, ундин,
и это ещё не предел!
Я бы такую взял, я бы её жалел,
я бы, конечно, смог
не обнимать, не сметь, не спрашивать, где была…
Знаешь, я видел смерть, бесшумны её крыла”.
“Ты опять не о том.
Все эти жерлянки, жужелицы, ужи —
лишь оболочки слипшихся хромосом,
впрочем, я не рискну отрицать тот факт,
что если не здесь, то где-то в иных мирах
всё ж таки существует разумная жизнь.
Знаешь, когда я вот так стою, вслушиваясь во мрак,
а надо мною узкой листвой осокорь дрожит,
месяц выходит из пруда, неся луну на руках,
чёрные корни ворочаются в пыли,
меня охватывает какой-то непонятный страх,
что мы не одни в пределах этой земли.
Иногда мне кажется, я стою на часах,
охраняя мир глухой полночной порой,
и бесшумная смерть, парящая в небесах,
поворачивается и роняет своё перо.
Например, откуда взялся этот бетонный куб,
этот невнятный гул,
сладкие судороги глубин,
вот опять там какой-то непонятный огонь мигнул.
Впрочем, поднимается ветер.
После договорим…”
Так говорят тайком
через стекло витрин
думающий манекен
с мыслящим тростником,
покуда с тёмного дна
русалки всплывают на
иной, чем от звезд
пробивающийся сквозь бетон,
нечеловеческий свет
