Русский мир

Испанская баллада

В Гранаде
В широкой и белой оправе
Течёт осенью мелкая речка
Переступи ногою

Через белые улицы
Ходят мёртвые люди
Среди них Гарсиа Лорка
Который любил этот город
Который его убил

Альгамбра
Выглядит как колумбарий
Американский
(Возможно, из-за открытой эстрады
Семидесятых годов двадцатого века)
Памятник мёртвым поэтам
И е.нутым падишахам

Которые думали, что они дома
Отдыхали
Правили
Выносили судебные решенья

Это чужой, мёртвый город
Хуже живого загаженного Колизея
(Двадцать лет назад
Римляне ещё ходили туда по нужде,
Теперь там выставка Nike’a
Фотографий спортсменов
Олимпийцев)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В Танжер
Надо ехать за кожей и коврами.
Там на тебя посмотрят
Глазами убийцы
И брезгливая старая мусульманка
В сером плаще с капюшоном —
Там все так ходят —
От жары, как испанские монахи,
Отодвинет двумя пальцами с пути
Английскую туристку в шортах
И пойдёт по узкой улице, где нельзя разойтись двоим,
Нельзя разойтись двоим, моя радость,
Там рамадан, моя радость, нельзя курить,
И мальчишка
Лет двенадцати скажет ужасное замечанье
Типа “рака” датским двадцатилетним девкам,
И они потушат о камни.

И его товарищи
Будут приставать к европейцам:
Купите! Купите! В Испании нету такой туалетной бумаги!
Нету мелочи? Так мы разменяем!
До самого парома
Белый безжалостный свет
Пола Боулза, нож под лопатку
Ненависть чистая, словно спирт,
Но они не употребляют
До захода солнца

В Малаге в соборе
Кукольный театр Страстей Христовых
И Его Святых: чёрные мультипликационные фигурки:
Св. Франциск, Св. Игнацио и другие.
Картина казни Петра: усекновение головы:
Посередине площади — кровища
Растерянный меченосец-палач
Голова святого в полёте окружена сияньем
И Христос, пока незримый для многих
Очевидцев казни,
Крепко стоит, как тореадор, на жилистых мужеских ногах.
Живописец
Дал нам Его наблюдать возле столба, к которому ныне
Привязано безголовое, обезглавленное тело.

Малага, детская родина животной пластики Пикассо,
Мы поднялись на гору, где твоя кастилья,
Видели порт и маленькие фигурки тореадоров
В раме цирка, на арене,
Они готовились к последней в сезоне корриде,
Были видны как на ладони.
И море, море.
Двое студентов, девочка и мальчик,
Рисовали пальмы, карандашные наброски,
Сидя на обрыве, свесив ноги.

Мы спускались вниз на автобусе тридцатого маршрута,
Задыхаясь.

Конечно, отсюда надо бежать
В Толедо, в Мадрид, в Париж.

В Севилье
Туриста везут на площадь Испании,
Похожую на все самые прекрасные площади Европы.
Слишком много торговцев и попрошаек.

В Севильском соборе,
Четвёртом по величию в католическом мире,
Показывают могилу Колумба.
Недавняя генетическая экспертиза
Подтвердила, что некая часть его тела
Действительно находится здесь.

Потом мы катались на лодке.
Видели здание инквизиции,
Где я работала в одной из прошлых жизней,
Когда была мужчиной и монахом.
И ещё я узнала — но это в Кордовской мечети,
Трижды перестроенной в католический храм, —
Пологий и длинный подъём на купол, без ступеней.
Так обычно строили мусульмане.
Во сне я видела свои мужские сандалии и подол рясы.
Похоронен я был где-то на севере страны,
Вероятно, в Толедо.

Потом мы видели табачную фабрику Кармен,
Похожую на казармы Хозе.
Ныне здесь университетская библиотека.
Мериме изучил этнографию и топографию:
Куда они ходили, каким маршрутом,
Крутили бёдрами, крутили сигары на бёдрах,
Потом написал свою хронику нравов,
Как Достоевский.

В день возвращенья в Россию
Мне позвонила подруга
И рассказала:
Другую нашу подругу зарезал сожитель.
Она его более не хотела.
Точнее, её мать сломала ногу
И требовала повышенного внимания.
А он тоже требовал повышенного.
На двоих её не хватало.
Он вернулся с приготовленной заточкой.
Она почему-то ему открыла.
За день рассказывала соседке:
Снится мне сон, что я падаю в пропасть.
Тридцать ударов нашли на её теле.
Она осталась там, где сидела,
В луже крови
На кухне.
Голова еле держалась на позвоночном столбе.
Но сияния вокруг не наблюдали
Те, кто делали запись в протоколе,
И не заметили никого постороннего
С усталым лицом русского крестьянина.

Он сам позвонил сыну,
Маленькому менту,
И сдался властям.
Ничего романтического.
Бывший чеченский контрактник,
Потом охранник магазина.
Она была маленькая училка
Литературы в школе для детей-сирот,
Своих не было.
Иногда давала завхозу в подсобке,
Чтобы он давал её трудным подросткам
Мыло, порошок и чистое бельё.

Его сын требует у её сестры возвращения
Совместно нажитого имущества.
Сестра отдала стиральную машинку и видеоплеер.
Семья боится, что он быстро выйдет по амнистии.
На суде он сказал:
Я любил эту женщину и скоро с ней встречусь.

Ну это вряд ли.

А ещё он сказал, что как только первый раз её ударил,
Она сказала: ну всё, теперь тебе пи.дец.
А вот это на неё похоже.

Когда я бываю в других странах,
Я понимаю, зачем
Люди там живут и даже
Зачем они там умирают.
Только про свою родину
Не могу ничего понять.

За два часа до самолёта в Малаге
В аэропорту имени Пикассо
Позвонил Точкин и спросил:
Ты уже знаешь о Политковской?
За четыре дня до отъезда
Из Андалусии
Позвонил Витя Сагарев
И сказал, что умер Шведов.
Лёшка был добрый ангел всех журналистов,
Работавших на Северном Кавказе.
Мы познакомились после Беслана.

Если у Бога есть планы
Находиться рядом с теми, кто страдает,
Если у Бога есть планы

Собрать себе новых ангелов, чтобы они охраняли наши границы, —
Его действия безупречны.

Кто выступит за русский мир? —
Дурак, юродивый, мартир? —
Он подлежит развоплощенью,
Как хор сорок, как сорок
Дней молитвами святых

Как болтовня пустых
Свидетелей суда присяжных
Как несколько отважных
Авантюристов, кто в горстях
Принёс живым морской песок надежды

Есть маленькое нечто
Из-за чего стоит
Ввязываться в драку, быть убитым
Полагаться на ненадёжных, рассчитывать на слабых
Доверять неверным; любить предателей
Дожидаться сдачи бригадой

Никто и не должен догадаться
Никто не должен поверить

Долгоспинная матерь волка
С чёрною по холке шёрсткой
Выносит младенчика из сновиденья
Прижимая к сердцу переднюю лапу
Правую лапу, раненную в перестрелке

Я снова из воздуха из достану
Всё, что положено отморозку
И объясняться не стану
Холодному воску, мёртвому войску
Полёгшему за странные идеалы
Положившему детей своих в подвалы

Как в готических рассказах,
Фильмах ужасов сборки Лего,

Мы росли в железных вазах
Страхов Виктора Гюго

Словно кактусы и розы
В павловских оранжереях,
Головы пиратов, стразы
На имперских реях

И девяносто третий год,
И все последние года
Вели людей под этот свод,
Где сумасшедшие всегда,
Уже примерно тыщу лет

Кричат под каплями воды:
Нет, нет

И просят: Господи, когда
Ты отвратишь от нас глаза?
Куды мы, Господи, куды?
Мы ведь, ей-Богу, только за.

Когда простой совецкий морг
Не может сдюжить торг людской
С его проклятьем и тоской,
Не в силах вынести Тебя?

Ты, Господи, посиди у воды.
Получи от верующих звёзды.
Получи маленькую передышку.
Переживи удар.
И мы тоже в момент перестрелки
Изменим траекторию пуль
Слабым движением ладони.
Какая, если сверху смотреть, абстрактная красота.