|
|
|
Владимир Рецептер
Ворон в Таврическом
Об авторе | Народный артист России, поэт, прозаик и исследователь-пушкинист Владимир Рецептер — постоянный автор нашего журнала. Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
Артист Кафтанов не был гением,
а новый главный режиссёр
своим державным мановением
его не вычеркнул, а стёр.
Не осознав масштаб события,
артист Кафтанов шёл домой,
соображая план прикрытия
своей профессии — чужой.
Коллегам, нет, он не завидовал,
но, усиками шевеля,
шагал и чётко так прикидывал:
“В пожарники?.. В учителя?..”
И думал он: “С прекрасным опытом,
с такой фактурой и нутром,
ты должен быть актёрским Моцартом,
а не отставленным козлом…”
А дома он намылил вервие,
наладил прочный узелок,
и, подведя итоги первые,
пнул табуретку из-под ног…
О, частный случай!.. Исключение!..
Слепой фортуны шутовство!..
И никакого обобщения,
намёка даже на него!..
На том история кончается,
ни смысла, ни морали нет…
Беда лишь в том, что он качается
перед глазами сорок лет…
* * *
“Премьер хотел жену зацапать.
Брал за кулисами за грудь.
А я, хотя, конечно, лапоть,
сказал ему: “Убью. Забудь”.
А с главным он — родня. И главный
со свету стал сживать меня.
И званья нет… И век бесправный…
И рольки тоже все — херня…
И мы ушли куда попало…
Пожили… На худой манер…
А вот теперь её не стало…
И главный умер… И премьер…
Она мне — всё!.. Теперь-то вскоре
увидимся… Зовёт труба…”
Вся эпопея — в разговоре
по телефону… Жизнь… Судьба…
* * *
С дурашливым видом, нетвёрдым шажком,
мой ворон в Таврическом ходит пешком.
Ему надоело летать да спешить,
он хочет, как люди, на старости жить.
Мой ворон невесел, да вряд ли уныл.
Немного он весил, добра не скопил.
Царапает клювом потёртый газон,
а думать о будущем что за резон?..
Мой ворон в Таврическом гнёт напролом.
Всю жизнь симпатическим пишет крылом.
Ты можешь поблизости тихо присесть,
но тайны его и в очках не прочесть.
И чёрен — не чёрен, и сед да не сед,
из мусорки ворон достанет обед.
Да дядька подбросит бутылку пивка.
Да Надька попросит, и ночь коротка.
Сиди да любуйся, но лучше не трожь,
Добрей да темнее в саду не найдёшь.
И враг, и товарищ, и птица, и бомж…
Сидишь и не варишь, где сам-то помрёшь…
Газетку подстелишь, натянешь треух,
пустого не мелешь и спишь во весь дух.
Всё лето в Таврическом ходишь пешком,
да глазом космическим косишь тишком…
* * *
Памяти Эммы Поповой
О, моя дорогая безумная птица, сестра!..
Ты играла Татьяну, а я, если помнишь, Петра.
Мы в мещанском семействе все бились о клетку, дрожа.
Мы на сцене роднились в содействе, и рана свежа.
Ты ладонями белыми била незримую моль.
Что бы только ни сделала, всё — полюби и позволь…
Вот и бывший сиделец, который тебя обожал,
у служебного входа дрожал, в номера приглашал…
Ты сожгла его письма, с их страстью, с умом, с матерком.
Ты развеяла пепел последним цыганским платком.
То ли к Богу летала со свечкой на ранней поре,
то ли чёрта встречала с уздечкой на Лысой горе…
Для актёрского дела ты прыгнуть хотела с моста.
Сцена так опустела, что, кажется, вовсе пуста.
Так чему научиться хотел я, за тенью спеша?..
И куда мне летится, безумная птица, душа?..
Нарвалась ты на горе, безвестность, безумье и страх
и в больничном затворе, и дома, в голодных потьмах.
Уходили провидцы, и век пожирал голытьбу.
И кровавые птицы клевали слепую судьбу…
Санкт-Петербург
|
|
