Анна Кузнецова

Дмитрий Горчев. Жизнь в кастрюле: Рассказы. — СПб: Геликон плюс, 2006.

Сборник миниатюр, по большей части юмористических. Некоторые имеют до конца не расшифровываемый, но явно мрачный социальный подтекст. Другие напоминают пародии на лирические отступления в “Мертвых душах”. Мне больше всего понравился раздел “Дорога” — там можно расслабиться, забыть все, что пережил и прочитал, и посмеяться от души. А потом проверить лабораторную работу по философии жизни: застегнуть нос прищепкой, взять кастрюлю с прокисшим супом, далее — по тексту, давшему этой книге заглавие.

Леонард Терновский (1933—2006) — правозащитник, участник диссидентского движения с 1968 года. В книге четыре рассказа, первый — аполитичная лирическая проза в шестидесятническом духе, сюжеты остальных полны политических реалий, с которыми приходилось сталкиваться свободолюбивому члену советского общества.

Время в этом фантастическом романе — валюта, которой противозаконно спекулируют. Его можно продать — и тогда от конца жизни продавшего свое время отнимется то, что он продал. Его можно купить — и тогда у купившего время образуется параллельная реальность, в которой старик может быть молодым и путешествовать с девушкой по тропическим островам. Люди в романе имеют ярко выраженные породы, как собаки, — и это в них главное. Может быть, поэтому любовная линия так скудна и скучна. А может, потому, что автор слишком экономила время — свое и читателя — и поскупилась на слова.

В этом фантастическом романе время также эквивалентно деньгам: часы запрещены, их позволено иметь только номенклатуре Нового Света — так называется общество, воплотившее мечту философа Николая Федорова. Умершие люди воскрешены — человечество совершило кварковый скачок и открыло энергию, благодаря которой на планете установился вечный полдень ясного летнего дня; на ней, освоенной до последнего уголка, все воскресшее человечество расселили так грамотно, что еще много места осталось. Проблема питания решилась благодаря той же энергии, и зарабатывать теперь нужно только одно — право знать точное время.

Основной сюжет: в доплеромные времена сексуально озабоченный юноша убил девушку, которую теперь оживили. По законам нового общества именно он должен ввести ее в новую жизнь, все объяснив ей в новом мире, а затем открыв обстоятельства ее смерти. Надо добиться от нее любви или жалости, чтобы добро победило зло, иначе судьба непрощенного незавидна… Сюжет остроумно детализирован: все воскресли в том возрасте, в котором умерли, поэтому родители могут оказаться моложе детей. Те, кто при жизни “назвездил”, будь то Александр Македонский или Мерилин Монро, целыми днями обязаны принимать посетителей — каждый из простых воскресших пишет список, с кем из знаменитых хотел бы встретиться, — так структурируется предсказуемая часть безразмерного будущего людей Нового Света, их “уверенность в завтрашнем дне”. Никому не отказывают, поэтому очереди к знаменитостям многолетние, однако встреча произойдет обязательно. Писатель Борис Стругацкий весь отпуск, когда можно отдохнуть от посетителей, рыщет по лесу, где брат Аркадий завещал развеять свои останки, — ищет хоть атом, по которому брата можно было бы воскресить…

Читателям толстых журналов русский поэт из Литвы известен по публикациям в “Новом мире” и “Дружбе народов”. 900-страничный том очень хорошего полиграфического качества включает оригинальные стихи, в том числе и переведенные на литовский язык, благодарные воспоминания об Арсении Тарковском, литературоведческие зарисовки и переводы литовских поэтов. Основной корпус стихов Юрия Кобрина — лирика с четкой гражданской позицией, на грани с гражданской лирикой.

Шадринское издательство “взяло на себя труд собрать” (анн.) сочинения одного из самых интересных филологов и литераторов провинции, исследователя девичьего фольклора, составившего сборник “Рукописный девичий рассказ” (М.: ОГИ, 2002, см. рецензию Фаины Гримберг “Танюша, давай будем с тобой друзьями”. Знамя, 2003, №11), прозаика и поэта.

Первый том составили вышедшие в 90-х в библиотеке “Звезды” (СПб) роман-фантасмагория “Барин из аэропорта, или Необыкновенные похождения князя Андрея Голицына в России”, написанный в соавторстве с С. Чепесюком, и повесть “Записки странной девочки”, а также продолжающие поэтику и тематику “Записок” (девичья пубертатность) повесть “Танцы про себя” и стихи из двух книг, изданных в Шадринске, а также опубликованные в провинциальной периодике под псевдонимом С. Аксенов и под собственным именем.

Во вторую книгу вошли “произведения, содержание которых так или иначе связано с родным городом автора” (анн.), стихи, рассказы и наброски, по большей части неопубликованные, критические и филологические работы; приложением даны отклики на публикации С. Борисова.

Прочитав этот двухтомник, отягощаешься сразу несколькими элегическими мотивами. Во-первых, конечно, думой о судьбе сильных литераторов в провинции, поскольку все это, особенно проза, — высокие образцы постмодернизма: автор — очень начитанный человек, виртуозно преобразующий знание в творчество. “Во-вторых” и еще пару промежуточных звеньев опустим; а в-последних — можно ли верить лирической интонации писателя, мастерски подделывающего девичьи дневники? Дело в том, что верить хочется — стихи попадаются очень хорошие; в то же время уровень искушенности просто пугает.

Многочисленную родню (родову) крестьянского поэта, происходящего из староверов, почти полностью истребили за независимый нрав: дед поэта, например, был расстрелян за отказ вступить в колхоз. Сам поэт, родившийся в 1936 году, не вступил ни в комсомол, ни в профсоюз, отказался подписаться на принудительный заем в 1954 и 1955 годах, а за отказ поехать на сельхозработы в 1970-м был поставлен под гласный надзор. Стихи его, как правило, сюжетны, автобиографичны, много пейзажных зарисовок в традициях новокрестьянской поэзии, интересным получается соединение новокрестьянской традиции с античной, вергилиевской.

Книга воспоминаний и размышлений о тяжелейших временах, к сожалению, издана с браком — то и дело повторяются уже отпечатанные страницы; а свидетельства в ней — поразительные: “Сколько себя помню, мы все куда-то собираемся или сидим на узлах: то ли приехали, то ли надо уезжать. И всегда по приезде нам попадались темные углы, чьи-то разоренные гнездовья, остывшие очаги”.

Семеро сетевых поэтов, живущих в разных концах нашей широкой страны, объединили поэтические усилия в этой симпатичной книжке, в предисловии которой Катерина Молочникова, никого из них лично не зная, пытается по стихам угадать их физический облик.

Итак, в офлайне семь новых имен. Елене Бондаренко, нагнетая завораживающую странность в длинных расфокусированных стихотворениях, удается заставить читателя дочитывать их до конца. Короткие стихи ей удаются меньше. У Михаила Дынкина мне мешают персонажи вроде Сатаны и злоупотребление адскими мотивами, но очень нравятся неожиданные образы (“виснут красные кхмеры заката на скрещенных лучах”) и некоторые стихотворения (“Дождь”). Иван Зеленцов работает на открытом приеме, то удачно (“Откроешь букварь и возьмешь языка…”), то назойливо развязывая связанные словосочетания и завязывая их по-другому. У Николая Ребера стих виртуозный, но суховатый, головной. У Николая Сулимы больше всех понравилось “Небритый ветер февраля” (“Небритый ветер февраля / Щекой скребется о филенки / Оконный столбик у нуля / Неловко мнется снег в сторонке / Как дядя в поисках рубля”…), меньше всех — “У ключицы бьется нить” — принудительная форма, в которую оно вогнано, неоригинальна. В стихах Сергея Чернышева с легким налетом абсурда мне не нравится персонаж “ангел”, но очень нравится персонаж “дите” и стихотворение “Сад” (“Забывшись, сад раздавит в кулаке / какой-то дом. Дите пойдет напьется / и вновь вернется в сад. Еще побыть никем, / ничем, нигде… Потом оно найдется”…). В умелых версификациях Елены Ширяевой мне не хватает того качества во взаимоотношениях с реальностью, которая называется поэтическим сдвигом.

Этот изящный сборничек, поделенный (на мой взгляд, произвольно) на два раздела: “Крепкий кофе” и “Зеленый чай”, показывает, что верлибр в Самаре понимают очень широко: к нему относят и форму, близкую японским трехстишиям, и белый стих, и даже рифмованный стих с некоторыми отклонениями от регулярности. Состав получился достаточно ровным по качеству, если не считать нескольких вкусовых срывов, видимо, самых молодых участников сборника (“…синим рыдает в спальне бледная ночь / сжав коленями вопль одиночества”). Самыми сильными выглядят подборки московского поэта и филолога Юрия Орлицкого, окончившего самарский вуз, и Георгия Квантришвили, чей ник в ЖЖ — q-iber-pisaka.

Восьмистишия гимнического толка, невнятные настолько, что догадаться, о чем все это, можно только сложив название сборника с возвышенной интонацией большинства стихотворений и часто употребляемыми словами “Бог” и “душа”.

Первая книга Константина Гадаева, вышедшая в этом же издательстве в 2005 году, называлась “Опыт счастья”. Вторая книга — также опыт счастья: отпуск, июль, Горбово, семейно-дружеский круг. Стихи живые, акварельно-прозрачные.

Самое удачное в книге — графика Зои Харакоз. А стихи состоят, увы, из банальностей, которыми пестрят обычно девичьи дневники, — эта типичная ошибка начинающих поэтесс не дает понять, есть ли у автора поэтическая перспектива. Будем надеяться, что в следующей книге автор найдет для стихов новое содержание.

“Книга отпечатана на средства автора в рамках проекта “Книга по требованию” — написано под выходными данными. А в конце первого стихотворения: “…гранитом, словом или бронзой / помеченные адреса: / Ахматова, Некрасов, Бродский / Иванов, Кушнер, Легеза”. В середине сборника — еще одно размышление о фамилиях: мол, не Кушнер и не Кенжеев, прижился бы и в Париже с такой замечательной фамилией, а Иванов бы завидовал. Ну а в конце книги, как водится: “Редактирование: Д. Легеза. Технический редактор: И. Иванов…” Опечатка, должно быть. Наверняка опять имелся в виду Г. Иванов.

В тех же рамках — проекта “Книга по требованию” — вышло и это издание, только в другом издательстве и с предисловием Сергея Арутюнова.

Стихи симпатичные — искренние, взволнованные, — но какой-то безуминки им недостает, чтобы стать поэзией.

У тверского поэта — сильный голос и ясная, отчетливая речь. Средоточие его поэзии — боль о жизни, проходящей мимо своих смысловых ориентиров. Поэтому, наверное, лучшее в книге — то, что у других поэтов становится легким жанром: посвящения друзьям. Начиная с самого первого, где стоит посвящение “Ровесникам”. Оно большое, его трудно цитировать — так точно в нем прибита строфа к строфе:

Анатолий Устьянцев родился в 1951 году, окончил Литературный институт и сразу издал первую книгу. Тридцать лет живет в Твери. Это его вторая книга.

Книга, изданная к 50-летию. В нее вошло избранное из двух ранее изданных книг (1995, 2004) и новые стихи. Запомнились посвящения умершим родителям, особенно “Макарьевский цикл” — стихотворения, написанные в разные годы в один день.

Три года нет с нами этого поэта. У него был лирический дар при большом дыхании, поэтому работал он в эпическом жанре, но его поэмы тяготеют к циклам лирических стихотворений. Игорь Меламед с горечью замечает, что “книга эта опоздала примерно на четверть века, опоздала быть изданной” и что она “не для современного читателя, перекормленного “литературой” и развращенного разнообразными постмодернистскими изысками”. А мне эта книга показалась свежей и своевременной — может, благодаря этой самой “перекормленности” вдруг удивляет и запоминается непосредственность переживания и интонационная свобода, особенно в крупной стихотворной форме.

Книга альбомного формата в мягкой фотообложке представляет — без аппарата, с одним предисловием — “наиболее полный корпус стихотворений и произведений 1920-х годов” поэта русского зарубежья с очень сильным голосом, признанного самым характерным представителем “белогвардейской поэзии”.

Внук финского моряка и обрусевшей гречанки, получивший от матери еще и молдавскую кровь, он носил фамилию Саволайнен, но сократил ее на русский лад, взяв литературное имя Иван Савин.

Гражданская война отняла у него, воевавшего в Добровольческой армии генерала Деникина, трех братьев и двух сестер — младшего брата и сестер большевики расстреляли, старшие погибли в боях за Крым.

Зачины его лучших стихов дают полное представление об основных мотивах его лирики: “Я — Иван, не помнящий родства…”, “Кто украл мою молодость, даже / Не оставив следа у дверей?”, “Ты кровь их собери по капле, мама…”… Сам поэт попал в плен к большевикам и чудом выжил — об этом его повесть “Плен”.

Кроме стихов и повести, это ознакомительное издание представляет прозаические миниатюры Савина, драму “Молодость”, исторические очерки, критические и публицистические выступления, предоставленные Славянской библиотекой города Хельсинки.

Книга производит двойственное впечатление. Она написана в той раздражающей форме, в которой принято писать для нечитателей: очень короткими главками под броским заголовком каждая. Но содержание ее противоречит такой форме — до человека неумного оно не дойдет ни в какой подаче. Речь в ней идет о том, как важно человеку защищать свое личное, внутреннее, неделимое время — жизнь — от обобществленного времени, поделенного на дни и часы и узурпированного продуктами цивилизации, такими как автомобиль или мобильный телефон.

Книга о жизни старомосковских зданий, на каждом развороте которой — уникальные фотографии из музейных и частных коллекций, составлена по материалам сайта, который встал на защиту истории от агрессивной реальности. Историко-культурный интернет-проект “Москва, которой нет” (www.moskva.kotoroy.net) начался с москвоведческого сайта, посвященного утраченным московским памятникам архитектуры, в 2003 году, когда был разрушен Военторг. Скоро на сайте стала собираться информация о разрушениях исторических зданий по всей России.

Книга ностальгирует по тому, в чем эклектичной Москве всегда начисто отказывали питерцы или жители маленьких городов Золотого Кольца. По стилевому единству исторической среды города. Книга утверждает, что единство это было, добавляя свой голос к стройному хору хулителей сегодняшней московской застройки, разрушающей аутентичность московского духа: “…В наши дни через дорогу от шаляпинского дома расположилось внушительнейшее здание под номером 25. Главным фасадом оно выходит на Остоженку, боковыми — в Коробейников и 3-й Зачатьевский переулки. Это “Опера Хаус”, центр оперного пения Галины Вишневской, строительство которого было начато в 1996 году. Именно с него, по мнению многих, и началась гибель старой Остоженки”…

Главный редактор газеты “Березниковский рабочий” собрал в свою книгу разножанровые размышления о жизни в русской глубинке. “Остров невезения” — это и историческое Усолье, где архитектурные объекты бывают трех видов: хижины, хибары и халупы; это и сама жизнь среднего человека в провинции, счастливых почему-то мало. Много безработных, пьющих, гулящих, попадающих под суд.

Личный опыт как частица истории. Очерки довоенного Витебска: как в середине 30-х вставали по заводскому гудку и шли на работу, как в писчебумажных магазинах продавались стенгазеты, помещавшиеся в спичечный коробок, как на маевку брали самовары… “Окопная правда” о Великой Отечественной войне: “Мавзолей был закрыт и декорирован под двухэтажный особняк. Саркофаг с телом Ленина эвакуирован в Тюмень. Естественно, об этом не сообщалось”... В книге нет ни одного абзаца, не содержащего какой-нибудь уникальной детали, — читать очень интересно.

“Городской текст”, который открыл как явление в 1970-х годах В.Н. Топоров применительно к Петербургу, — это корпус текстов, создающий символический образ города, его миф. С тех пор многие города заявили права на собственный “городской текст”. Миф Ревеля, потом Таллина создавался в русском обществе с 1820-х годов, когда город стал модным бальнеологическим курортом. Социокультурная символика разных периодов истории города определяется тем обстоятельством, что это город “чужой”, со стойким немецким духом, поэтому в русском творчестве он то “присваивается” по мере возможностей, то оставляется в символическом поле “чужого”.

Профессор Таллинского университета Ирина Захаровна Белобровцева, которую чествует девятый выпуск альманаха, представлена здесь статьей “К истории раскола ревельского цеха поэтов и конца сборника “Новь”.

“Я этой постановки не видел, но из ее описания в прессе понял, что она была исполнена в стиле то ли авангарда, то ли абсурда”, — так начинает автор критику некоей инсценировки “Скрипки Ротшильда” — ни кем, ни где была поставлена пьеса, не сообщается. А заканчивается пассаж так: “Но, как бы то ни было, эта модерная постановка “Скрипки Ротшильда” напомнила мне о том, что я несколько лет назад и сам попытался сделать драматургическую версию этого рассказа”.

Я этой версии не читала, но из авторского описания поняла, что она мне, пожалуй, не нравится.

Автор утверждает, что тексты Достоевского порождены не литературным гением, а неизлечимой болезнью, что вся их завораживающая странность и многозначность происходит от болезни мозга и измененных состояний сознания, а в зрелом возрасте — так и слабоумия, к которому ведет эпилепсия: “Сходство “Дневника писателя” с “Записками сумасшедшего” Гоголя отмечалось современниками Достоевского еще при появлении первых глав этого пестрого сочинения в “Гражданине” — см., например, заметку Л. Панютина в “Голосе” от 14 января 1873 г.”. В доказательство скандальности характера, присущей эпилептикам, — коллаж из эпистолярных фрагментов, где Достоевский ругает города, в которых побывал, и людей, которые его окружали. И так далее, доказательство за доказательством…

Будет ли кто-нибудь когда-нибудь разбираться, какой болезнью порождены тексты Юрия Петухова? Он не сомневается, что будет, поэтому изо всех сил старается помочь медицине: создает издательство “Метагалактика”, где печатает свои последние книги, выпускает журнал “История”, где излагает свои последние мысли, принимает роденовские позы у памятников великим, вставляя в свои сочинения свои фотографии, предваряя свои труды каскадами эпиграфов:

“…и последние станут первыми…”

ОПРОВЕРЖЕНИЕ. В № 12 за 2006 год я допустила ошибку в отклике на книгу Игоря Сахновского. Слова “книгу украсил неизбежный аннотационный штамп” неверны: штамп был рецензионный, издательство тут ни при чем. Приношу издательству “Вагриус” свои извинения.