Дмитрий Володихин

Андрей Столяров. Не знает заката

Сумеречная страна

Андрей Столяров — петербургский писатель с хорошим именем в мире фантастики, впоследствии решительно объявивший о своем переходе в литературу основного потока и столь щедро вкрапляющий в тексты элементы мистического, что его могут считать своим по обе стороны границы. Затягивая читателя на территорию борьбы идей, он строит фабулу по детективным лекалам. Два трупа. Оба покойника при жизни вошли в деловую связь с неким петербургским Клубом, собирающим независимых умников и способным давать сногсшибательно оригинальные идеи для сферы политтехнологий. И вот в “красу и диво” на ижорских болотах едет из Москвы некрупный политтехнолог, когда-то переселившийся туда из Питера. Будет заниматься расследованием и реанимировать работу Клуба…

Но вся эта детективно-загадочная завязка служит инструментом для “мягкого” введения читателя в долгие и маятные скитания по невидимой части Петербурга. В прежние времена Андрей Столяров написал несколько текстов, так или иначе связанных с феноменом “темной души” этого города. Пожалуй, наибольшую известность получила повесть “Сад и канал”. Тот давний образ Петербурга ужасен: это место, где сверхъестественное материализуется и худшие из пугающих мифов всегда готовы среди бела дня выйти из стены, из мостовой, из ничего, чтобы заняться человекоистреблением. По совокупности старых текстов можно сделать заключение: существует столяровский Петербург, и, быть может, более мрачного варианта в рамках “местного текста” не создано.

Сердце нового романа — в открытом возвращении к старой теме. Центральный персонаж, тонкiй интеллигентъ, сделавшись политтехнологом, отлично помнит: он ведь бежал из каменного гнезда мифов и галлюцинаций, из идеоцентрического города, существующего за гранью видимых, осязаемых площадей и проспектов. Но, вернувшись, почувствовал на себе все ту же неубывающую власть темной тайны: “О Петербурге существует огромная, практически необозримая литература — от популярных эссе и статей до серьезных научных исследований... И в подавляющем большинстве, какую бы тему ни затрагивал автор, из каких бы мировоззренческих постулатов он ни выводил свой дискурс, рано или поздно всплывают в текстах одни и те же устойчивые выражения: “душа Петербурга”, “мистика Петербурга”, “петербургская метафизика”, “петербургский феномен”... Тайна, заключенная в городе, кажется такой близкой, такой доступной, такой простой, что возникает чувство, будто бы проникнуть в нее не составляет труда: еще пара книг, еще несколько литературных обзоров, еще одна монография, и все станет изумительно ясным... И вот книги прочитаны, выписками, цитатами, соображениями заполнены две толстые тетради, изучена далеко не одна монография по истории или литературе, а тайна — как тайной была, так и осталась”.

Сумеречная страна — имя для сверхъестественной изнанки Петербурга, измышленное центральным персонажем, чтобы хоть как-то обозначить то, с чем он сталкивается всю сознательную жизнь, кроме московского периода; то, чего он смертельно боится, и одновременно то, к чему его тянет непреодолимая сила инстинкта. И она без особой ласки обходится с беглым рабом. Встреча с големом, самозародившимся из почвы и содержимого мусорных контейнеров, — еще не самый большой ужас для экс-беглеца. Люди московские — хорошие, умные — столкновения с Сумеречной страной не выдерживают. И один из них расстается с жизнью крайне неприятным и некрасивым способом.

А вот главный герой, уроженец тамошних мест, хоть и чувствует давление темной массы, все же, погибая, не гибнет. Город порождает персонажей, способствующих его выживанию. Например, существо откровенно демоническое — проводника-спасателя Геллу…

Второе рождение центрального персонажа в Сумеречной стране оказывается поводом для создания нового мифа о городе. Столяров приводит главное действующее лицо к идее, согласно которой в Петербурге завеса между сферой первосмыслов, “вечных ответов” и миром людей истончена до предела. Здесь страшно — да, но в качестве компенсации предоставляется своего рода портал в вечность. Об этой ипостаси города Андрей Столяров пишет с восторгом: “Город… действительно приподнимает человека над повседневностью. Он открывает ему то пространство, в котором рождается собственно бытие, те бескрайние дали, в которых существование преисполняется смысла. Иными словами, он приподнимает завесу вечности. А в вечности человек жить не может. Человек может жить только во времени. Вечность требует от него такого напряжения сил, на которое он, как правило, не способен. Слишком многим приходится для этого жертвовать... Из такого уютного, такого знакомого, такого приветливого воздуха, образованного людьми и вещами, с которыми уже давно свыкся, выходишь в мир, имеющий странные очертания. Вдруг оказываешься на сквозняке, от которого прошибает озноб. Оказываешься во тьме — еще до сотворения света. Распахиваются бездны, где не видно пределов, кружится голова, стучит кровь в висках, горло стискивает тревога, мешающая дышать”.

Для мудреца просто НЕОБХОДИМО быть здесь. Пребывание в Петербурге вкупе с определенными интеллектуальными усилиями, особым сочетанием людей и обстоятельств, может дать волшебный шанс прорваться к силам, способным переменить всю жизнь страны. Уйти от сложной, непостоянной, а главное, неблагодарной работы на подтанцовке у “практических политиков” и добраться до рычагов, переворачивающих пласты реальности, как блинчики на сковородке.

Естественная, предсказуемая, а стало быть, ожидаемая производная от любви к Петербургу — презрение к Москве. Как только начинает развертываться эпический текст очередного гимна невскому парку камней, у всякого “качественного читателя” должно сработать реле, заложенное долгим литературным противостоянием двух наших столиц: сейчас пальнут по Москве... В первых главах романа столяровский герой высказывается о Москве благожелательно. Собственно, это вытекает из логики повествования: он еще заражен воздухом Москвы, он там прижился, получил кое-что... Но в кириллическом алфавите после буквы “веди” с неотвратимостью идет буква “глаголь”. Ближе к концу романа центральный персонаж вляпывается в чухонское болото всеми конечностями, рефлекторно снимает стрелялку с предохранителя и принимается длинными очередями поливать великий град Москов: “Конечно, Москва удивительна. Она, будто в сказке, которую когда-то читал, даст тебе все, что хочешь: работу, карьеру, успех, известность, благополучие. Она очарует тебя лихорадкой тщеты, блеском значительности, маревом открывающихся перспектив: захлебывается телефон, рябит в глазах от встреч и знакомств, грохочет музыка, распахиваются двери в мраморное великолепие залов. Вращается бесконечная карусель... Она не даст лишь одного: не даст ощущения подлинности этой жизни, ощущения ее правильности, ощущения серебряного воздуха бытия”.

Нелюбовь к нынешней Москве со стороны всей остальной России — явление социологическое. Но Андрей Столяров не просто часть этой социологии, нет, он своего рода дуэлянт. Ведь ясно видно: давно идет дуэль между двумя столицами, и ведется она силой бель летр, публицистики, критики, эссеистики... Барьер разделяет две команды стрелков: собственно, дуэль лишена индивидуальности, это коллективный поединок. Из штабов время от времени приходят указания: такой-то и такой-то стрелки — на позицию, такому-то и такому-то приготовиться. Действо приобрело вид спортивного состязания. С питерской стороны желающих войти в анналы этого противостояния сейчас несколько больше, зато бойцы на московской стороне защищены бронежилетами, состоящими из непрошибаемого равнодушия. Тема для выстрела, совершенного Андреем Столяровым, — Петербург в качестве сверхгорода, по своим родственным связям с вечностью стократ перекрывающего суетливую московскую реальность: “В Москве время сильнее вечности, оно окутывает человека, оно, как ворох одежд, оберегает от пронзительного сквозняка, тянущего из Вселенной. В Москве звезд не видно. А Петербург изначально принадлежит вечности. Он чуть приподнят над миром, и потому отсюда ближе до неба”. Соответственно, главный герой принимает стратегическое решение: от Москвы надо отказаться, жить надо в Петра твореньи, там правильнее. Более того, для истинного интеллектуала проживание в Москве — род предательства самого себя: “Жизнь — в Петербурге, а в Москве — иллюзия, которая распадается на глазах, испаряется, выцветает, превращается в блеклые воспоминания...”

Что стоит за участием в этой дуэли Андрея Столярова? Центральный персонаж в очень значительной степени приближен к личности автора. А петербургский писатель давно участвует в политтехнологической активности, правда, не получив пока места в первом ряду. Современный политтехнолог, если только он занимается своей работой не с одной целью заработать на хлеб с маслом и сохраняет давнее юношеское желание сдвинуть положение дел в стране к лучшему, обязательно проходит через стадию отчаяния. Сколько замечательных, блещущих интеллектом идей породил коллективный разум его группы или же его собственный! Сколько высокопрофессиональных записок ушло наверх! Сколько оригинальных проектов разработано и отправилось в “компетентные сферы”! А воз и ныне там... И хочется чуда. Политическая суета Москвы — единственная среда, способная обеспечить сколько-нибудь серьезное изменение. Вот и возникает мечта: отсюда, издалека, из Питера, блеск подлинного интеллекта прорвется на самый-самый верх, минуя лишние слои бюрократической машины, минуя влиятельные группы конкурентов, и там, на самом-самом верху, войдет в извилины господина Первого. Тогда господин Первый точно ИСПРАВИТ КАК НАДО.

Только бы не помешала, не сбила тонкую настройку эта лишняя серая масса московских неглубоков...

Что остается сказать? Возможно, “Не знает заката” — дебютная книга нового направления, которое очень условно можно назвать “политтехнологическим романом”. Помимо очередного гимна питерской мистике, этот текст несет в себе чрезвычайно точную, в духе Артура Хейли, картину определенной профессиональной среды и более того — самое суть ее глубинных желаний и устремлений: “прорваться” и “изменить”.

Дмитрий Володихин