Ольга Волозова

Зыбарик

От автора | Я родилась в Баку. Училась на театроведа в ГИТИСе, потом в аспирантуре. Жила в Москве, сочиняла пьесы для кукольных и детских театров, сказки (“Оле-Лукойе, или Волшебные зонтики” — для Бакинского и Одесского кукольных театров; “Кто придумал мыльные пузыри” — детская опера, музыка Л. Бобылева; “Когда было много волшебников”, Баку, 1986; “Рыжая ворона” — Союзмультфильм и др.), писала для газет, журналов, радиопередач, в том числе и как театральный критик (в основном о кукольном театре), вела рубрику, посвященную сновидениям, их роли в культурах мира, а также детским снам и фантазиям, в журнале “Трамвай”. Сейчас живу в Лос-Анджелесе. Закончила тут UCLA, получила свой M/F/A/ in Film & Television (major in Animation). Работаю внештатно, делая дизайн (web design) и анимацию для интернета. Также работаю в новой экспериментальной программе для детей — Cosmikids, направленной на развитие внутренних потенций и интуиции через игру и творчество.

Однажды я родила ребеночка. Маленького зыбарика.

Было это так.

У нас в школе завелась крыса. За стеной нашего класса. Шуршала она там и скреблась, всем на радость, и мальчишки стали ее всяким съестным приманивать. Чтобы показалась. Все-таки развлечение. Питька и Каренчик дежурили возле стенки посменно. Один раз, когда Каренчик у своего терапевта был, Питька у дыры расположился с кульком сырных чипсов, а тут его к директору вызвали, потому что его отчим пришел семейную ситуацию обсуждать. Питька и просит меня:

— Подежуришь, Нюша? Если выглянет она, вот этой сумкой быстро ee накрой.

Ну я согласилась. И как назло крыса эта выскочила, а когда я накрыла ее, попалась-таки, а до того, как Питька с Каренчиком ни старались, все время улизывала. И как стала она там под сумкой пищать и рваться, никакого урока физики быть не могло, конечно. Физик наш Флорович, по кличке Хлорка, весь белый от ужаса, нажал на свой мобиль, школьные власти сразу примчали, и с ними директор, и Питька с отчимом, и Каренчик со своим терапевтом. Начался расспрос.

Питька говорит:

— Сумка моя, но накрыла крысу Рамонова.

Я ушам не верю.

Каренчик вторит:

— Да, она села тут, когда я ушел.

Ему перед отчимом надо выворачиваться, ото всех бед подальше быть.

Я губу закусила, что им сказать не знаю.

Директoр, Марайя Эриковна, говорит:

— Зачем тебе это понадобилось?

Тут кричит Каренчик:

— Она же в колдуньи готовится, они ей для практики нужны!

Все ржут, конечно.

— Она раньше тараканов ловила в коробочку, чтобы из них сварить шаманскую мазь! — Светка Смит выступает. И все с ума сходят от удовольствия.

Я говорю тогда:

— Мне до вашей крысы дела нет, и не хочу тут быть!

И мимо директора Марайи, всех расталкивая, бегу вон из класса.

А вслед мне Светка Смит кричит:

— Вот, побежит сейчас на свое озеро опять! С зыбарями водиться!

А я на ходу им:

— И побегу!

Бегу на улицу, а дальше что делать? Впрямь на озеро, больше некуда.

Прибежала и забилась в кусты там, сижу и реву. Потом заснула незаметно. Просыпаюсь, темнотища вокруг. Я, правда, одна еще до того ни разу ночью на озеро не ходила, с Тасей вдвоем только. Так что слегка дыхание захватило, от страха. И тут совсем дышать перестала, потому как меня кто-то за руку схватил. Мокрую шерсть чувствую кожей. Запах нечеловеческий, змеиный какой-то, лягушачий из его рта. Шепчет мне в ухо:

— Ты что это одна сюда притащилась ночью? Для какого дела, а?

Руки его шерстяные обхватили меня, словно клещи, железные клещи. Я чувствую, внутри рук словно кости из железа. Совсем оцепенела и не могу ни слова проронить. А он еще пуще сжимает меня, и его пальцы-щупальца у меня уже под юбкой. И говорит:

— Со мной цацы не разводить, я не такой, что лебезит перед человеческими девушками.

И тянет меня в воду, где кочки вязкие.

Ну вот, все, что вы думаете, произошло. Это был кошмар, тошнотворный кошмар и ужас. Я считала, утону, но очнулась среди ила у берега. Он рядом со мной, шепчет:

— Твоя вина, что пришла сюда. Если кто родится, мне хоть бы хны, я не в ответе. Корми его, конечно, зеленкой из бутылочки.

И в воду юрк, и скрылся.

Наутро в школе я с Тасей поделилась. Мы с ней стали ждать признаков. “Может и обойдется все, — она сказала. — А нет, так что ж. От зыбарей беременность короткая, всего неделю длится. Мне баба Тоня говорила”.

У меня в животе все какие-то пузыри уже прыгали. И словно они раздувались там и летали, как шарики. На другой день я свой блузон в цветах надела, свободного покроя, потому что животик мой уже округлился. И мне замечание было, что в школу пришла как на праздник.

Как назло эти репетиции начались к концерту, где я выступать готовилась в Танце Гадюк. Для меня это был шанс свою репутацию поднять в школе. Директор, Марайя Эриковна, так мне и сказала:

— Может, это твой единственный шанс. Иначе тебе не восполнить пробел по Поведению. Кроме того, несколько баллов за этот номер могут заткнуть твою дыру по Истории.

Мне нравилось, что танец этот у меня получался так шикарно, что из других классов народ приходил подглядывать наши репетиции. В первый раз в жизни, кажется, я делала что-то, в чем я могла отличиться, то есть как никто другой, кроме меня, не мог бы. Даже техничка баба Тоня, всегда грозная, останавливалась на своем пути и говорила:

“Ух, крестная сила! Может, ты была змеей в прошлом воплощении?” Теперь, с этим животом, я уже не знала, как буду изгибаться, просто скручивало от боли, и я даже падала, а Мисс Ива кричала: “Что с тобой?”. Дальше — хуже, мой животик стал заметнее выдаваться. Мисс Ива мне, конечно: “Ты бы на диету встала до концерта”, а я: “Да, да...”

В субботу на репетицию в костюмах я не смогла пойти, такая вдруг началась боль в теле. Тася сказала: “Это, может, роды начинаются. Пора вроде”. И я поняла, права она.

Роды Тася принимала. Мы спрятались у нее дома на чердаке.

Я чувствую, словно вылезает что-то из меня. А Тася: “Да там ничего нет!”.

А я: “Как так нет? Есть!”.

Тася глазами моргает и вдруг как завопит: “Ой, правда! Ножка малюсенькая!”. Это она пяточку невидимую нащупала, что из меня наружу проталкивалась. Тогда уж Тася схватила ее и давай тянуть осторожно, а не видно-то ничего! Но на ощупь все там было — и тельце, и головка крошечная, как у куклы. На ощупь, опять же, поскольку был он совсем невидимый. Тася ножницами его от меня отрезала. И как завизжал он, когда она его на руки взяла! Совсем по-кошачьи, немножко по-воробьиному. Успокоился только когда я его покачала.

Дома у себя я без труда зыбарика утаила в своей комнате, у нас-то дома никому не до чего дела не было, а вот в школе сложнее, там куда его деть? Придумала я прятать его за спортзалом, под кустиком, в коробке с плотной крышкой и дырочками для воздуха. Там если и покричит он, все думают издали: кошка. Надо было его кормить каждые три часа, из бутылочки с зеленкой. Я этими бутылочками заранее запаслась в аптеке. На большой перемене я как тень проскакивала во двор, за спортзал. Кормить зыбарика было удовольствие. Приятно было смотреть, как он жадно зеленку сосет.

Не смотреть, вернее, поскольку он был совсем невидимый, а слушать чмоканье.

Несколько раз я не находила зыбарика под кустом, и сердце мое падало. Но потом нашаривала его, чуть в сторонку отползал он, вместе с коробкой, и только. Через дня три жилочки зеленые уже показались, а потом он стал зеленым цветом весь наливаться. И стал уже полу-зелененький и полу-прозрачненький. Симпатяга такой. Потом, через два дня, он выполз из коробки сам. Это было как раз когда я задержалась на репетиции и не пришла его кормить. Он уже был не такой прозрачный и довольно видимый, даже среди травы. Я услыхала со сцены шум какой-то за спортзалом, рванула туда и увидела что Питька и Каренчик поймали моего зыбарика и угощают его жевательной резинкой и ластиками. Он уже, видимо, съел довольно много, потому как кашлял и икал без остановки и смотрел испуганно. Я схватила его, вырвалa у Питьки из рук. Питька пробурчал: “Ты что... это кто?.. ты нашла его? твой детеныш, что ли?”.

Вдруг Каренчик глянул на меня пристально, как я держала зыбарика, и завопил:

— Правда! Ее детеныш! Смотри! Похож!

Во мне все так и задрожало, когда он это сказал. До того я удивилась.

Смотрю на зыбарика, а он совсем побелел. Кожа шелушится. Задыхается. Что-то не так, всерьез, знаю. Стала бутылочку зеленки из кармана вытаскивать, а они, Питька и Каренчик, лапы запускают:

— Чего там у тебя? Ой, интересно! Покажи-ка!

Ну я бежать, с ним на руках. Он, бедняжка, еле дышит. А куда бежать, где спрятаться? Мальчишки за мной. Им-то что, они не понимают. Хорошо, Тася догнала и дорогу им преградила. “Обалдели, ребята?” Стала с ними заигрывать, для отвода глаз. Для них ведь Тася как кумир, голливудская звезда будущая. А я быстро под лестницу, там бутылочку в рот сунула зыбарику, но только он все равно не позеленел, а стал белеть еще больше и дышать тяжелее. Тася меня с ним нашла под лестницей, говорит с ходу: “Не реви, давай бабу Тоню расспросим”.

Питька с Каренчиком нас подкарауливали, но мы обходными путями пробрались к комнате техничек, и баба Тоня дверь за нами заперла, потому что мальчишки уже настигали.

— Что, кулемы? — баба Тоня сказала. — Наделали делов, а я залечивай?.. Думаете, я не знала, кто там в коробочке шевелился, под кустом-то?.. Это кто ж пропускает кормление! С ними, зыбарями, еще нежнее, чем с человеками, надо, когда в младенчестве. Они ж больше, чем мы, из воздуха сделаны. Чуть что, лопнуть могут, и тырды. Вот и плачьте тогда, недотепы.

Я спрашиваю: “Как ему помочь?”.

Баба Тоня говорит:

— Я просто любитель, а не энциклопедия. Вот крапивное масло, попробуем натереть его.

Растерли, и сразу ему помогло. Позеленел, заулыбался, только кашляет, как задыхается, иногда.

— Это, поди, у него может на всю жизнь остаться как осложнение, вроде нашей астмы, — баба Тоня говорит. — Ни за что больше кормлений пропускать нельзя.

— А как быть, у меня каждый день теперь репетиции к концерту, — я говорю ломаным голосом.

Она тут совсем на меня набросилась.

— На хрен теперь твои репетиции! — говорит. — Ты же ему мать, ты что, мать, не уяснила себе еще?

Тася за меня вступилась.

— А что ей делать? У нее от этого концерта вся успеваемость зависит и репутация! Марайя это намертво сказала.

Баба Тоня лоб нахмурила, помедлила. Говорит:

— Я бы помогла. А как мне выговор будет, если заметят, что я не на месте, я работу потеряю. Для меня это риск. Если приплатите, подумать могу, конечно.

Мы с Тасей переглянулись. Договорились с бабой Тоней, что я буду платить два доллара в день, а Тася прибавит еще доллар в неделю. Все-таки она подруга оказалась!

Дома я собрала кое-что на продажу, свои сапожки для зимы, новую курточку, плеер, что нашлось. Даже мое платье в обтяжку. И еще устроилась помогать с уборкой соседке тете Клаве.

Зыбарик оставался в коробке, под моей кроватью. Он привык лежать тихо, словно понимал, что я его прятала.

Ночью мне сон приснился.

Словно зыбарик кашлял без перерыва и плакал, а я пыталась говорить с ним, но вместо слов выходило одно шипение, как у змеи. И мне во сне было стыдно за себя.

Утром зыбарик был уже совсем видимый и в школе, за спортзалом, не лежал в коробке, а ползал вокруг, играл с кошками и жуками, шикал на ворон, которые подлетали ближе, чтобы его рассмотреть. И я видела точно, что он воронам не нравился. Он, мало того что был не у места там, раздражал их своим кашлем.

Потому как опасно его держать стало под кустом из-за ворон, баба Тоня зыбарика в комнату техничек переместила, и там кормила его на большой перемене. Я бутылочек зеленки ей натаскала туда.

Но мальчишки, Питька с Каренчиком, услыхали, как зыбарик за дверью кашляет, догадались и стали втихаря ему через замочную скважину просовывать жвачки на проволочках. Он и рад, заглотал, и еще пуще раскашлялся и побелел опять. Когда мы пришли с Тасей, он совсем был беленький, и ручонки его длинные тряслись как от ветра. Баба Тоня его теплым зеленым чаем поила.

— У него это не пройдет?— спрашиваю бабу Toню.

— Ихняя порода зыбкая, — она мне отвечает. — Изменчивая. Не полагайся на них. Но сами они трепетные. Недоглядишь — пожалеешь... Да я разве эксперт! Вон гору перепылила, все впустую.

На полу у нее, в комнатке техничек, гора была, из древних книжек с буквами “ять” и сонников, расползавшихся на крошки, вперемежку со старинными журналами “Наука и Жизнь” и “Ла Мистик”. Многие из них были бумажками заложены. Баба Тоня в этой кипе информацию выискивала, и где что, кажется, на память знала.

— Одно только... Назвать его надо бы. Имя помогает от болезней, если правильно выбрать. Как надо будет, иди к озеру и спроси, — баба Тоня сказала. — И не бойся. Эх ты, репетиция!

Я вернулась на большой перемене, а баба Тоня мне:

— Сбежал!

— Как сбежал?

Оказалось, он еще подрос и из бабы Тониной комнатки удрал. По всей школе мотался целый день. Он умел так быстро юркать, незамеченный. Он мог и невидимым опять сделаться, ненадолго, в момент опасности. В школе из многих портфелей исчезли завтраки и жвачки. Из учительской он стащил два мобильных телефончика и даже небольшой компьютер. Питька и Каренчик догадывались, умирали от любопытства, но не могли зыбарика засечь на месте. Только слышали его кашель тут и там. Когда Марайя Эриковна пришла к нам в класс с деревянным лицом и заявила обо всех пропажах, Каренчик как завопит:

— Это ж Нюшин детеныш! Он под партами прячется!

— Что ты мелешь, Каренчик, — возмутилась Марайя Эриковна, и послала его снова к терапевту.

— Вы его по кашлю найдете!— Каренчик кричал, уходя из класса.

Всем идея понравилась, и Светка Смит нарисовала карикатуру — меня с зеленым детенышем на плече, вроде зверечка. Странно, немножко похоже на него получилось. А она-то его не видела...

Я не знала, что носила этот рисунок, пришпиленный на спине, почти до самого конца дня. Все мне ехидные взгляды посылали, а я не ведала, в чем дело. Только как спускалась в зал на свою репетицию, кто-то сорвал листок с меня и в руку мне сунул. Смотрю, это он, зыбарик. Стоит смущенно передо мной.

— Спасибо, — говорю. — А что ж ты таким воришкой оказался?

— Прости, мама, — он вдруг отвечает.

Я обомлела, я не знала, что он уже говорить может, и так складно!

— Пойми, это плохо! Это нельзя, понятно?

Он моргает, соглашается.

— Да, я знаю. Но я хороший. Правда, я хороший? А?

И так жалобно смотрел своими милыми глазенками, так ему нужно было услышать это, что я сказала:

— Ну конечно.

И он просиял и до ушей улыбнулся. Он поверил мне! Потому что я, в самом деле, была его мама.

— А зачем ты взял все это? Мобили, компьютер? — я спросила.

Он рот раскрыл, но закашлялся. В этот момент из зала мисс Ива вышла, подозрительно прислушиваясь. Но зыбарик тут же исчез, растворился, как он умел. А я пошла репетировать Танец Гадюк.

Танцую я, изгибаюсь, головой верчу по-змеиному, а думаю о зыбарике. Хотя и чувствую, что у меня получается хорошо, — мисс Ива смотрит на меня прямо со страхом в глазах. Даже с ужасом. Я для пущего эффекта пришипевать стала, на паузах. Она совсем побледнела. Тут вдруг, представьте, затемнение. Словно кто-то свет вырубил, хотя был день. И как-то странно, будто все замерло на один миг, и голова стала кружиться. Ну как бы тебя по башке кто-то бумкнул.

А потом — раз, и стало по-прежнему. Народ в коридоры выскочил, все в смятении. Что это было? Но ничего не изменилось вокруг и даже не упало с места, только из кафетерия исчез кулек с сандвичами.

На меня, чувствую, все как-то осторожней глядят, словно всматриваются. Учителя бродят вдоль стенок и прислушиваются, не слышен ли где кашель. Девчонки шепчутся, мальчишки молчат и ходят стайками. Слух пошел по школе, как говорится.

Баба Тоня меня отловила во дворе.

— Слушай, репетиция! Ты хоть заметила что дите твое растет?

Болтает уже! Бегает! На одной зеленке-то не продержишь его теперь, голова!

— А что он?..

— Да у меня он... иди посмотри, как сандвичи уплетает, — сказала баба Тоня тихо. — Тася там караулит его.

...В комнатке техничек мой зыбарик заканчивал последний сандвич из кулька. Тася сделала большие глаза.

— Хей, мама! — сказал зыбарик весело. И повис у меня на локте, как обезьянка.

Баба Тоня сказала:

— О’кей, я от платы отказываюсь. Ты что зарабатываешь, на еду ему трать. Иначе он не вытянет. Пусть здесь у меня кормится. Я когда смогу тоже буду приносить что-нибудь.

Мы все знали: что-то надо сказать про кулек. Я осторожно спросила:

— Это ты... сделал затемнение?

— Какое затемнение? А, это, — сказал он. — Ну я же боялся, поймать могли.

Он взялся за жвачку. И тут же закашлялся.

— Тихо, — испугалась баба Тоня, — поймать могут.

— Почему... — он зашелся в кашле опять. — Почему я кашляю так?

— От жвачек, — сказала я. — Немедленно вынь. Тебе нельзя их.

— Почему другим можно? Что со мной такое? — он спросил. — У тебя никогда нет времени объяснить. Вообще, кто мой папа? Почему я зеленый? Почему я должен прятаться все время?

Баба Тоня меня выручила:

— У нее аврал, она успеваемость повысить должна.

Он на меня с уважением посмотрел. Словно на богиню.

— Ты мой кашель вылечишь, да? — и закашлял, для эффекта.

В дверь тут же постучали: “Там кто?”.

Зыбарик сразу исчез. У него в бабы Тониной комнатке была одна трещинка, куда он мог юркнуть быстро, даже в случае если он не успел бы сразу стать невидимым.

Мисс Ива и Аксель Ваныч заглянули и оглядели нас подозрительно. Это они кашель услыхали. Но никого не нашли, и оба переглянулись.

Потом баба Тоня, дверь притворив, мне выговор устроила.

— Меня не слушаешь! Говорила, назвать дите надо!

— Не успела, — я призналась. — Правда! После школы работа у тети Клавы и еще уроки. Засыпаю за полночь, прямо за столом.

— А какие имена... для них?— Тася спросила смущенно.

— Уж не знаю! Назовите хоть как-то, на время, потом сменить можно. Хоть Федей.

— Тогда лучше Ведей, — я сказала вдруг. — Как-то больше по-зыбариному.

— Тебе знать лучше, — баба Тоня усмехнулась.

Так мы и назвали его Ведечкой.

Хорошо, он исчез, потому как в школе каждого на выходе обыскивали.

Домой он пришел сам, через окно в моей комнате, очень поздно, и мигом съел все банки творога и пирожки из холодильника. Мобили и компьютер он под диваном спрятал.

— Почему ты стащил все это? — я сказала.

— Мне это нужно, — он отвечает. — Я машину делаю. Чтобы временем управлять.

— Машину времени? — я ушам не поверила. — Как это ты ее делаешь?

— Время как жвачки, — он говорит мне. — Можно его растягивать, жевать, комкать, понимаешь? Только не во рту, а в голове. В голове полно жвачки. Все, что мы помним, там в виде жвачки. Такие тоненькие пленочки с картинками.

Когда я исчезаю, я ведь растягиваю пленочку времени, и все. А когда я — ты помнишь? — сделал это, затемнение, — я сжал время в комочек. Чтобы оно вернулось к самому началу. Ты почувствовала запах сырости и воды?

— Хм, — сказала я.

— Очень быстро было, ты не заметила.

— А что, значит, сырость и вода были в самом начале времени? — я тихо спросила.

— Я смог сжать только до начала Моего времени. Ну, когда я родился. Потому что я об этом думал все время. Я думал, зачем я родился, если меня надо прятать? Я придумал, как делать дырочки во времени и заглядывать туда... Посмотри!

Он вытащил из-под кровати свое устройство: два мобиля, соединенные с компьютером проводочками и перевязанные зеленой пластиковой сеткой. Он набрал на компьютере какие-то коды, и мобили ответили бульканьем, таким, как будто воду переливали из стакана в стакан. Они словно перебулькивались друг с дружкой. На экране хоть и появилось водянистое пятно, ничего нельзя было через него разглядеть. Что-то не срабатывало. Зыбарик смял шариком кусочек жвачки, насадил на проволочку и осторожно стал просовывать его через дырочку в зеленой сетке, которая мобили покрывала. Шарик из жвачки вдруг вспыхнул и исчез, оставив немного пепла.

Зыбарик захохотал, ужасно довольный он был.

— Ты видела? Этот шарик сейчас упал, может, кому-то на голову, неизвестно в каком времени! в прошлом или будущем!

Мы стали потом кидать туда бумажки, расчески, пуговицы, все, что находили под рукой. Зыбарик съел вермишелевый суп и стал вермишелины, что в тарелке остались, сквозь сетку просовывать, они тут же сгорали, как спички, и исчезали.

— Как это ты знаешь компьютер? — я спросила, и Ведечка, зыбарик, сказал:

— Я вижу насквозь, что у него внутри. Там такие же клеточки, как те, из которых люди сделаны, только из металла. Но он живой, как мы, когда включен, и я просто с ним общаюсь. Правда, я умный? Может, я ученым стану, как ты думаешь?

— Думаю, сможешь, — я говорю. — Я тебе буду давать все книжки читать, ты сдашь тест за школу и поступишь в университет. Можно по интернету это все делать. И диплом получить.

Потом он застучал по клавишам, снова что-то пытаясь, кажется, прояснить на экране, но там только туман опять стоял или что-то вроде зеленой тины. Он вздохнул и спросил:

— А ты скажешь, почему ты меня прячешь? Почему я один и живу непонятно где? Ты скажешь, кто мой папа?

Я растерялась и ответила:

— Скажу, но после.

И мы стали опять “запускать предметы в тину”, как сам он называл это…

Я про уроки забыла даже. До трех ночи мы так провозились. Потом он уснул наконец.

Я заметила, что кашлять он почти перестал. Может, имя подействовало.

Смотрю, как же он вырос за день! Ноги свисают с диванчика! А еще два дня назад он спал в коробке. Заснула, но через три часа — уже утро! И мобиль звонит! Представьте, кто звонит — баба Тоня!

— Я уж и так и сяк дозваниваюсь! В школе осторожно будьте, сегодня полиция придет... Малец пусть лучше с утра не показывается, а проскочит ко мне обедать в перерыв...

— Нет проблем, — сказал Ведечка, проснувшись.

В самом деле, я и не могла бы его уже пронести в сумке... Он-то уже был не малец. Теперь он был почти с меня ростом, худой, длинненький, и видно было, что еще вырастет.

Он сверкнул глазками, выпрыгнул в окно, и был таков.

Я притопала в школу. Нашла на своей парте записку.

“Рамонова, мы знаем твою страшную тайну”.

Питькин почерк. Я видела по их лицам, что они с Каренчиком затевали что-то. Шныряли они зачем-то за спортзалом.

Среди дня вдруг Светка Смит прибегает в класс со своего спецкурса и кричит, прямо запинаясь:

— Смотрите… что там...

Мы высыпали во двор. Там уже вся школа собралась, все наверх глядят, на крышу, где мой зыбарик гуляет у всех на глазах, шатается и распевает что-то на неведомом языке, ну, одним словом, пьяный вдрызг, как еще скажешь. Никто не знает, что и думать. Вид у него как у пришельца из мультика, который на лягушку смахивает, но при этом вполне симпатичный. Интересный какой-то, то ли оттого, что гибкий такой, то ли из-за своей сверкающей кожи, но глаз оторвать нельзя. Все и таращатся как завороженные. Зыбарик бродит, улыбается, руками какие-то фигуры чертит в воздухе. Мне показалось, что он хотел исчезнуть, но не мог, то ли забыл, как это делать, на мутную голову, то ли что-то не срабатывало у него.

Я хотела у бабы Тони спросить было, в чем дело, но она отвернулась, будто не знается со мной вовсе. Чтобы подозрение отвести.

В это время как раз менты приехали. Они увидали зыбарика на крыше и растянули сетку внизу, знаки ему делают: мол, прыгай. Он мне рукой махнул и прыгнул. И уже у самой сетки вдруг исчез. Словно в одну из дырок в сетке провалился. Все прямо ахнули. А менты постояли с открытыми ртами целых три минуты. Потом опомнились, свернули сетку быстро и ко мне подошли. Спросили мое имя-фамилию. И уехали. Марайя быстро велела всем расходиться по классам. И ни на какие вопросы не отвечала.

На меня в школе все косились, но никто ни о чем не спрашивал. Словно боялись меня. Я понимала: они все не знали толком, как объяснить, что они видели. К бабе Тоне я заглянула. Она дверь плотно закрыла и быстро так сказала:

— Напоили его эти двое гавриков, с твоего класса. Валерьянкой напоили. Оставили пузырек специально для него под кустом, на старом месте. Зыбарская натура, как кошачья, от валерьянки пьянеет.

— Как они узнали? — я спросила, не думая, что она мне ответит, но она выпалила тут же:

— Как узнали! Да стопку журналов у меня стащили! Там и вычитали. Не то что б я уверена, но возможно.

Баба Тоня, перед тем как меня выпустить, приоткрыла дверь, выглянула в щелочку и сказала:

— Не хочу рисковать... иди-ка, пока пусто...

И я быстро по коридору шмыгнула.

Домой зыбарик не пришел. Может, он раньше заскочил, потому что устройства с компьютером и мобилями уже не было под кроватью. Я целую ночь не спала, думала, где он ходит в таком состоянии. Ведь кто угодно его, такого странного, обидеть мог, люди, вороны... Все из-за меня, думала я, не смогла уделить ему времени, вот он и пытался время растянуть как жвачку, а разве это вышло. Он и шатался один по краешку, и чувствовал себя ненужным никому, и, конечно же, схватился за эту валерьянку как за шанс. Вот такая я, змея настоящая, потому и Танец Гадюк у меня получается хорошо.

В школе зыбарик тоже не появился на другой день.

Тася меня успокоить пыталась:

— Я слышала кашель за стенкой в кабинете химии. А потом там какой-то небольшой взрыв вроде послышался. Так что твой Ведечка где-то вокруг, не бойся.

Но его было не видать. Питька и Каренчик почему-то тоже исчезли оба. Я все о зыбарике думала, места себе не находила, вертелась, получила десять замечаний.

Вдруг меня к директору вызывают.

Вошла я в кабинет Марайи, а там два мента. И мисс Ива, и другие учителя. На столе наша машина времени, под зеленой сеткой. Ее за спортзалом, в кустах нашли, а рядом нашли в коробке склад бутылочек, наполненных разными зелеными смесями. И самое главное, нашли еще в коробке листок с карикатурой, что Светка Смит нарисовала, где я с зыбариком на плече, и кроме того мой номер телефона, внизу приписанный корявыми буквами.

Мисс Ива за меня с ходу вступилась:

— Когда компьютер пропал, она была у меня в зале на репетиции.

— Дело не только в краже компьютера, — сказал один из этих ментов. — Это даже пустяки, поскольку все вещи нашлись. Но гляньте, во что превратился компьютер. Это, между делом, машина для изготовления химических веществ. Вот, стоит бросить в сетку, между модулями, несколько препаратов, как они исчезают, сгорая по неизвестной причине, а их пепел остается и в виде порошка готов к смешиванию. — И он показал, как это происходит.

— А теперь понюхайте содержимое бутылочек, — мент говорит.

И когда он сунул их мне к носу, я узнала запах валерьянки, смешанной с чем-то вроде крепкого ликера, и от одного запаха голова уже кружилась.

— Это неизвестный, но абсолютно опасный гибрид алкоголя с наркотиком, — продолжает он. — И уж категорически запрещенный лицам до восемнадцати лет. Тут мы имеем дело с серьезной преступностью.

В этот момент ввели Каренчика и Питьку. Видик у них был совсем осоловелый. Видно, они здорово этого препарата нанюхались.

— Это не мы, — говорит Каренчик сиплым голосом. — Это Нюшин детеныш. Он зеленки делал.

— Каренчик, перестань пороть эту чушь, — сказала Марайя Эриковна. — Вас обвиняют в нарушении закона. Лучше говорите правду. Если вы не сами делали эти... препараты... то вы, что ли, их у кого-то покупали?

— Ага, — кивают они оба.

— За какую цену? — мент спросил.

— За завтраки и сандвичи, — пробубнил Питька мрачно.

Тут менты оба хмыкнули, а Аксель Ваныч присвистнул.

Как раз в этот момент мы взрыв услышали. Потом химичка Елена вбежала, красная, как помидор. Оба мента двинулись в кабинет химии, а мы все за ними. Там, среди обгоревших пробирок и склянок с порошками, в дыму, мой зыбарик двигался, как шарик по кругу, размахивая руками и моргая отчаянно. Он словно видел все в зыбке. Он был опять в “состоянии”. Выглядел он уже моим ровесником, ростом меня чуть повыше. Он говорил все время: “Чурики мурики, чу!”, на слове “чу” он вздергивал голову и подскакивал. Но главное, кашель его возобновился. Видно, от всех этих препаратов. Его окружили и наручники надели, но он как будто не понимал, что происходит. И кашлял отчаянно, бедняга.

— Кто это? — спросил мент, стараясь быть невозмутимым.

— Это он, ее детеныш, — Каренчик завопил.

— Как то есть? — Марайя спросила и обвела Питьку с Каренчиком выразительно глазами.

— Ее, ее! — прокричал Каренчик, а Питька чуть кивнул и развел руками.

Зыбарик на секунду словно в себя пришел, вырвался и давай бежать вон из класса, по коридору. Добежал до бабы Тониной комнатки, и я уже считала, сейчас, сейчас юркнет он в свою спасительную трещинку... и вдруг он оглянулся на пороге и остановился. В глазах — удивление и полный восторг.

— Смотри, мама! — кричит мне. — Вермишелины! Узнаешь?

И я смотрю, из кармана у одного из ментов вермишелины ползут наружу, как будто в мультике каком-то... Значит, сработала машина времени, когда никто не ожидал. Зыбарик застыл со счастливым видом, и тут-то его и поймали.

Он вырывался и даже куснул менту палец, и тот прокричал:

— Фу... что ж ты за ублюдок!

А я хотела закричать ему:

“Нет! Он не такой! Он хороший и умный!”, но не смогла, только Марайя взглянула на меня как-то странно, будто это на моем лице прочитала.

К бабе Тоне полицейские сразу с подозрением отнеслись. Она и правда какая-то растрепанная стояла.

— Ну-ка дыхните, — сказал ей мент, который был вермишелью в кармане раздосадован.

И они нашли, что баба Тоня попробовала того самого препарата, которого зыбарик наглотался. Представить только, баба Тоня! Вот уж это сюрприз, Марайя Эриковна сказала.

Зыбарика посадили в машину и увезли.

Марайя, со своим обычным деревянным лицом, бабе Тоне говорит:

— Что вы знали?

— Да я ж только девке помочь хотела, — баба Тоня отвечает.

Марайя тогда, ни на кого не глядя, в свой кабинет прошла. Не укладывалось у нее в голове что-то про зыбарика.

В конце дня мы узнали, что бабу Тоню уволили. Питьке и Каренчику отметки по поведению снизили. За наркотики и за крысу тоже. Меня вроде из школы исключить собирались, но, может, и нет.

Баба Тоня нас с Тасей у выхода поджидала. Вид у нее был опечаленный.

— Не дело ему в тюряге быть, — баба Тоня сказала. — Затюкают его там, такого странненького. А исчезнуть, как он раньше умел, видать, ему теперь трудно, как подрос-то. Пошли, девоньки, к озеру. Совета просить надо.

Мы и пошли втроем. Сидим, дождались темноты. Баба Тоня набубнила заклинание какое-то и бросила в воду камень. Круги пошли по озеру, и показалась оттуда голова. Седая, длинноволосая.

— Озерная матушка сама, — баба Тоня прошептала.

Та озерная матушка говорит:

— Что хотите?

Баба Тоня меня в бок толкает, мол, ты объясняй. Я и объяснила.

— Не волнуйтесь, — говорит озерная матушка. — Как можем поможем. Мы его уже из тюряги вызволили, через щелочку. Он теперь с нами. Отсыпается. Подлечим, приведем в форму. Имя новое дадим. Спасибо, что дитю нашу вырастили. В городе ему теперь опасно появляться, так что не зовите его, от беды подальше.

Мы пошли по домам. Молчали, грустновато было, мне, конечно, грустнее всех.

Наутро в школе меня в кабинет Марайи вызывают.

— Нюша, — говорит она мне, — выступление в концерте важно для твоей успеваемости. Все надо забыть и дальше жить. Понимаешь?

И я была благодарна очень ей, что она так сказала.

Через неделю наш концерт был. Народу уйма пришло, чуть не пол-Носова. Я выступаю в Танце Гадюк, спину гну, и, чувствую, людям нравится. Особенно когда я глазами всех обвожу на манер Марайи Эриковны. Вдруг вижу, со сцены, стоит мой зыбарик, Ведечка, за колонной, притаившись. Такой взрослый парень, высокий, с усиками. Еле узнала. Стоит он и смотрит, как я танцую, и я вижу, как он мной доволен.

А в конце танца гляжу, уже нет его там...

И не видела его с тех пор. А скучаю. В голове у меня словно пленочки времени сами собой натягиваются, и я вдруг оказываюсь там. И вижу, как мы сидим и бросаем вещи в его машину, за зеленую сеточку. И как он совсем маленький, сосет зеленку из бутылочки. И как он бегает по школе и прячется.

И думаю иногда: вот была бы такая машина времени, чтобы, понимаете, реально в эти моменты переноситься и быть в них... А потом иногда мне кажется, а может, это уже так и есть, потому что, может быть, все моменты на самом деле в нашей голове свернуты в пленочках. Да, как жвачки, и мы их пожевываем то и дело.