Георгий Нипан

Улыбка пингвина

От автора | Я, Георгий Донатович Нипан, родился в 1955 году в Риге, окончил химфак МГУ, ведущий научный сотрудник Института общей и неорганической химии РАН, доктор химических наук. (В предыдущей справке — “Знамя”, № 3, 2004, — была допущена ошибка: обе диссертации я защитил в своем институте. Надо знать о сложных отношениях РАН и МГУ, чтобы понять смысл пояснения.)

Восемь лет назад мне посчастливилось увидеть Атлантику со скалистого мыса Кабо де Рока (самая западная точка Европы) в ясный ветреный день. Парусное судно, появившееся на горизонте, только усилило нереальное незабываемое ощущение бесконечной свободы… В этом рассказе нет белого паруса, но есть белогрудый пингвин.

Трудно прятаться в лесу, когда светит солнышко, а на тебе белая сорочка и черный фрак. Даже маленькие березки и елочки не помогут. Особенно если ты любитель сырой рыбы и мыться с мылом тебе не приходилось. Любая собака найдет!

Она и нашла. Стоит, высунув язык, и рассматривает, наклоняя свою большую голову то влево, то вправо. Хорошо хоть не лает. Видно — добрая. Можно было бы угрожающе щелкнуть клювом и воинственно помахать крыльями-ластами, но по глазам видно, что собака смелая и с места не тронется. Шлепнет лапой, и свалишься на шишки. С другой стороны, сам от нее не удерешь. Куда там двум коротким лапам бегать от четырех длинных! Да еще и по кочкам. Вот ведь напасть!

— Эй, благородный Гектор! Ты что там нашел? — прорезал напряженную ситуацию человеческий голос.

Только людей здесь не хватало!

“Какого-то смешного толстяка, Ксюша!” — тявкнул сенбернар Гектор, обозначив свое местонахождение. Раздвигая низкорослые деревца, на голос собаки вышла девушка лет пятнадцати, худенькая и светленькая. В черном свитере, синих джинсах и белых кроссовках. Увидев находку Гектора, она захохотала и принялась кричать:

— Ма! Па! Быстро шлепайте ко мне. Смотрите, кого Гектор нашел!

Ксюша присела на корточки, обхватив могучую шею сенбернара, и принялась рассматривать обладателя белой сорочки и черного фрака.

— Ой, какой забавный! Тебе нравится, Гектор?

Молчаливый Гектор вместо ответа лизнул розовым языком белый живот толстяка. Толстяк определенно вызывал у него симпатию. Наконец подошли, одетые в джинсы и штормовки, Ксюшины мама и папа.

— Пингвин!!! — воскликнула мама.

— “У Пегги жил смешной пингвин, он наизусть знал марки вин…” — пропел папа.

— Он, наверное, потерялся. Надо его отдать в зоопарк. Мы туда позвоним, они приедут и заберут, — глубокомысленно произнесла мама.

— Не потерялся, а сбежал из зоопарка, — заметил папа. — Ближайшие зоопарки в Ижевске, — вспоминал папа, — Перми и Екатеринбурге. В Ижевске маленький, и пингвин для них роскошь. Екатеринбург — маловероятно, по пути горы. Таким образом, наш орел дал деру из Перми, а это больше трехсот километров на юг.

— Зачем он бежит на север, когда ему надо в Антарктиду? — У Ксюши была пятерка по биологии.

— Как-то чувствует, что до Антарктиды страшно далеко и пробирается в Арктику, точнее, к Северному Ледовитому океану. Скорее всего, — выстраивал предположения папа, — он плыл по Камскому водохранилищу, пока не столкнулся со встречным течением самой Камы. Плыть против течения тяжело, поэтому он выходит на берег передохнуть. Не добраться ему до океана!

— Папа, почему? — спросила Ксюша. — Он же триста километров уже одолел!

— До океана еще больше тысячи километров, а бесконечно везти не может. У него на родине один враг — морской леопард, да и тот в воде, где он сам король, а на суше, покрытой льдом, только полярники, сплошь инженеры да ученые. Здесь же кругом враги: в лесу звери, а на реках люди, далеко не полярные исследователи. Его же вороны заклюют, волки загрызут и бурые мишки слопают.

— Что же делать, папа?

— Я же говорю, в зоопарк вернуть, — вклинилась мама.

— Можно домой забрать, — предложил папа. — Будете втроем вечерами гулять: ты, Гектор и пингвин. Все окрестные собаки вместе с хозяевами будут ваши.

— Пап, я серьезно. Не хочет он в неволе жить! Он доплывет до океана. Ему бы только добраться до Печоры, она ведь на север течет.

У Ксюши и по географии была пятерка, и вообще она хорошо училась в школе, но папа, в юности увлекавшийся походами на байдарках, представил реальный водный путь к океану и сказал:

— Хорошенькое дело — добраться до Печоры! Для этого надо попасть в устье Южной Кельтмы. Подняться вверх по этой сплавной реке, утыканной топляками и пыжами, до притока Джурича. По Джуричу, через три переката, проплыть до заброшенного Северо-Екатерининского канала. Преодолев разрушенные шлюзы канала, выйти к Северной Кельтме. Это приток Вычегды. Дальше сам не ходил, но знаю из рассказов ребят. Надо плыть в верховья Вычегды до устья Чери-Вычегодской или Ежва-Чери, и пройти до ее истока. Затем около километра пешком по волоку до Чери-Ижемской, по которой спуститься вниз до Ижмы, сплошь покрытой нефтяными пятнами, а уж Ижма вынесет в Печору. Ну а Печора довезет до океана, в котором пингвина ждут добрые белые медведи.

Папа потер переносицу, что было явным свидетельством принятия какого-то важного решения.

— Мы можем подбросить его до Южной Кельтмы. На нашем “Аллюре” это около двух часов хода, ну и назад часа четыре. К вечерним программам новостей вернемся в Березняки.

— Ой, папка! Какой ты мудрый! — завизжала Ксюша.

— Так, — заметила мама, — как меня подвезти за десять минут на работу, так это не по пути, а пингвинов развозить за сотни километров, так это мы добрые гуманисты-гринписовцы!

— Ну мама, — укоризненно протянула Ксюша.

Папа ничего не ответил маме. Он сам был такой же неукротимый в достижении своей цели, как этот пингвин, и вслух произнес:

— Ладно, я иду к моторке. Она осталась у нас без присмотра, а тут на реке ловкачей хватает. Кладите вашего Амундсена на мою штормовку и несите в лодку.

Папа снял штормовку, и, раздвигая кустарник, пошел к Каме. Ксюша расстелила штормовку, а Гектор принялся носом подпихивать к ней пингвина.

— Этот поросенок так уделает куртку, что в ней можно будет ходить только в рыбный магазин! — опять не удержалась от комментария мама, и демонстративно скрестила руки на груди.

Наконец Гектору удалось загнать пингвина на штормовку, но укладываться на спину или живот он никак не желал. После очередной попытки Гектора вернуть его в горизонтальное положение пингвин как Ванька-встанька поднимался на лапы и возмущенно размахивал крыльями-ластами. Тут даже мама не выдержала и засмеялась, после чего, глядя на упрямые, но безуспешные попытки Ксюши, завернуть пингвина в брезент, взялась за правый рукав куртки. Ксюша взялась за левый рукав. Пингвин оказался в мешке, из которого торчала только голова. Мама и Ксюша приподняли штормовку и понесли пингвина к лодке. Сзади шел Гектор, не позволяя борцу за свободу выбраться из брезента.

Увидев воду, пингвин успокоился и не возмущался, когда его поместили на дно моторной лодки. Впереди сидели папа и мама, а на задней скамье расположилась Ксюша. Гектор мог бы сидеть рядом, но пристроился возле пингвина, чтобы этот отчаянный парень не попытался вывалиться в воду.

Однако Ксюша и Гектор беспокоились зря: когда “Аллюр” вышел на режим, пингвин как завороженный смотрел на появляющиеся и исчезающие прибрежные пейзажи. Он даже не заметил, как Ксюша тихонько поглаживает его по голове.

— Папа, — крикнула Ксюша, — а как он из зоопарка выбрался?

— Со слоном договорился, — не оборачиваясь, ответил папа, — чтобы тот его хоботом через ограду перенес.

— Ну, папа!

— Думаю, в половодье по канализационной системе. Иногда приходится ради свободы проплыть сквозь дерьмо!

Часа через полтора, сверяясь с картой, папа довел моторку до устья Южной Кельтмы. Пингвина вынесли из лодки на папиной штормовке.

Туристам пора было возвращаться, а пингвину плыть дальше, но уже самому. Он направился к воде и оглянулся, как бы запоминая папу, маму, Ксюшу и Гектора. Добрая душа — Гектор не выдержал и подошел попрощаться. Пингвин не умел обниматься и положил клюв Гектору на плечо.

— Как он, такой и маленький и беззащитный, останется один? — запричитала мама. — Давайте возьмем его домой.

— Он дойдет. Он обязательно дойдет! — сказал папа, протирая носовым платком внезапно вспотевшее лицо. — Ему помогут! У нас любят непокорных.

Папа сел в моторную лодку, следом, всхлипывая, забрались мама и Ксюша. Последним запрыгнул Гектор, только у него хватило мужества не отрываясь смотреть на исчезающую черно-белую фигурку, и он успел увидеть, как пингвин нырнул в речную воду.

Следующая, решающая встреча с людьми произошла через две недели, ночью, возле деревни Канава, название которой как нельзя лучше соответствовало кличкам субъектов, выпивавших у костра. Дембель, Профессор и Опарыш допивали вторую поллитровку дешевой водки, закусывая ее черным хлебом и запеченной рыбой. Опрокинув в горло содержимое стакана, сделанного из пластиковой бутылки, Профессор блаженно выдохнул и вдруг воскликнул, изумленно уставившись в темноту треснутыми стеклами очков:

— Белая горячка!

Дембель и Опарыш проследили за его взглядом. К костру, неуклюже переваливаясь, подходил… пингвин.

— Не боись, Профессор, это не “белка”. Это пи€€нгвин! — закудахтал суетливый и болтливый Опарыш. — Жратва сама к нам пришла! А может, это пингвиниха? — хихикнул Опарыш, открыв рот с остатками гнилых зубов.

Он схватил толстый сук, лежавший возле костра, и направился к пингвину.

— Не смей! — крикнул Профессор, вскакивая на ноги.

Вряд ли тщедушный и изрядно выпивший Профессор успел бы остановить убийцу, если бы пингвин, угрожающе выставив клюв и приподняв крылья-ласты, сам не бросился на Опарыша. А клюв был неплохой! Не хуже, чем у черного ворона.

От неожиданности Опарыш попятился.

— Тебе, гнида, с ним не справиться! — процедил Дембель, поднимаясь на ноги.

Он подошел к пингвину, брезгливо отпихнув Опарыша локтем.

— Не надо, Дембель! — опомнился Профессор. — Прошу тебя, заклинаю. Ты же наверняка крещеный. Он ведь сбежал. Маленький, неуклюжий, сбежал…

— Заткнись, — оборвал его Дембель, присаживаясь возле пингвина на корточки.

В круглых глазах удивительной птицы он не увидел страха. Только возмущение и отвагу. Такими становились глаза у лопоухого и беспородного Черныша, когда собачонок бесстрашно защищал от обидчиков пацана Витьку. Черныша загрыз соседский овчар, а зареванный Витька взял отцовскую двустволку и застрелил гада! Витька не плакал, когда потом его порол отец. Понимал, что за дело. Отец был справедливым мужиком и пообещал соседу, что следующего такого овчара пристрелит сам.

— Ты за кого меня держишь, Профессор? — произнес, не оборачиваясь, Дембель. — Чтобы я ради жрачки замочил пацана, который ушел в побег со своей зоозоны?

Профессор подошел и тоже присел на корточки возле пингвина.

— А что у него за белые кольца вокруг глаз, как очки? — спросил Дембель.

— Это пингвин Адели.

Профессор заволновался и начал говорить быстро, словно захлебываясь словами, опасаясь, что Дембель его оборвет. Не поймет, не почувствует, что пингвин пришел из забытого прошлого, в котором были мама, друзья, красивые девушки и громадная отцовская библиотека.

— Пингвинами Адели их назвал в честь любимой жены французский полярник адмирал Дюмон-Дюрвиль. Они очень любопытные и непугливые, — Профессор посмотрел на Дембеля и понял, что рядом сидит на корточках большой мальчишка: “Ну, да! Только-только восемнадцать стукнуло. Взяли в весенний призыв и отслужил-то меньше месяца”, — а когда Адели ухаживают за избранницей, то приносят в подарок камешек. Если она принимает подношение, значит, брачный союз заключен.

— Это они яйцо носят на лапах? — спросил Дембель.

— Нет, это Императорские пингвины — большие, красивые, с яркими желтыми пятнами на шее, но людей сторонятся и скучные — часами могут стоять столбом.

Дембель протянул правую руку и аккуратно пожал пингвину крыло, словно ладонь.

— Здорово, братан!

Пингвин в ответ щелкнул клювом и, как показалось Дембелю, улыбнулся.

Дембель повернул голову к Профессору и сказал:

— Он к океану бежит. Давай и мы рванем вместе с ним. Я никогда океана не видел. Все равно нам хана. Меня отстрелят, а ты от водки сдохнешь. На белых льдинах, как на белых простынях помрем, и хоть одну живую душу спасем!

— Давай! — глядя в глаза Дембеля, просто ответил Профессор.

— Вы что, охерели? — всполошился Опарыш.

— Вали отсюда, гнида! — не оборачиваясь, произнес Дембель. — Он запустил руку за пазуху и достал пистолет Макарова. — Ну, считаю до трех, — Дембель щелкнул предохранителем, — раз…

Бросив недоеденную рыбу, пятясь и не отрывая взгляда от Дембеля, Опарыш исчез в темноте.

— Не годится мужику бабское имя носить! Какой из него Адель? Правда, Профессор? Адель, пудель, кудель… Надо что-то простое и наше.

— Данилка! — подсказал Профессор.

— Точно, Данила! Как Серега Бодров в “Брате” и тоже младший брат. Только мы его не сдадим!

— Не сдадим, — подтвердил Профессор.

Существование двух изгоев неожиданно обрело смысл. Утром Профессор отправился в деревню и насобирал пять буханок черствого ржаного хлеба, пакет подмоченной соли и несколько ржавых банок просроченных консервов. Кроме того, он разведал дорогу до ближайшего в северном направлении крупного поселка Югыдъяг. Вдвоем можно было расколоть жителей Канавы, включая продавщиц продмага, на большее, но Дембелю нельзя было появляться даже в малолюдных местах, да и не на кого было оставить Данилку. Не теряя времени на пустые обсуждения, Дембель и Профессор двинулись в сторону Ына, левого притока Нема, впадающего в Вычегду чуть ниже Югыдьяга. Этот маршрут представлялся более коротким и легким по сравнению с прогулкой вдоль заболоченной Северной Кельтмы до впадения в ту же Вычегду, да еще на пятьдесят километров ниже по течению. Дембель нес в рюкзаке Данилку, рядом шагал Профессор, перекинув через плечо мешок с добытым сухим пайком. Они двигались как заведенные и через двое суток добрались до Югыдъяга, а потом неделю продирались в верховья Вычегды до истока Чери-Вычегодской. Еда их заботила мало: утром перехватывали куски хлеба с кипятком, вечером запекали заплывшую в самодельный ятерь рыбу, если улова не было, давились старыми консервами. Днем останавливались только из-за Данилки, чтобы он поплавал и половил рыбки.

Как-то перед ночевкой Профессор, как мог, пересказал Дембелю “Тысячу дюжин” Джека Лондона.

На самоубийство Дэвида Расмунсена, притащившего ценой нечеловеческих усилий в голодный Доусон тысячу дюжин протухших по дороге яиц, Дембель отреагировал своеобразно:

— Удавился все-таки куркуль. Обломился на главной проверке.

— Ты не понял, — возразил Профессор, — он повесился потому, что его грандиозный план провалился.

— План? Он же надрывался не для того, чтобы голодных накормить, а чтобы с них бабки срубить. Эти Давиды все в России купили. Нам с тобой, русским, остались тюрьма и сума...

— Я по матери еврей! — усмехаясь, сообщил Профессор.

— Что же в твоей ксиве написано? Еврорус? — спросил Дембель, рассматривая Профессора.

— По паспорту я Иван Андреевич Крылов, русский.

— Ага, и басни пишешь, типа “Ворона и лисица”. — Чему-то Дембеля в школе научили.

— Нет, в юности писал стихи, как и все.

— Кто это все? Я стихов не писал.

— Твоя юность еще не закончилась.

— Из тебя еврей, — Дембель запнулся, подыскивая сравнение, и продолжил, глядя на Данилку, важно вышагивающего вокруг костра: — как из пингвина страус.

— А ты, эксперт по национальностям, хоть когда-нибудь Библию открывал? — спросил Профессор.

С этого вечера Профессор, на сон грядущий, пересказывал какую-нибудь книжную историю, из числа тех, что когда-то приводили его в восторг, и часто поражался парадоксальным замечаниям Дембеля, иногда напрочь уничтожающим авторскую идею повести или рассказа.

После четырех суток тяжелого похода вдоль Чери-Ижемской, а затем самой Ижмы, в сорока километрах от Ухты они угнали деревянную весельную лодку. Стоявшая рядом алюминиевая моторная лодка, по их разумению, представляла собой огромное богатство, и Дембель заявил, что брать ее беспредел. Это своеобразное благородство обернулось бедой. Часа через два алюминиевая моторка с четырьмя мужиками, вооруженными охотничьими ружьями, нагнала весельную лодку с Дембелем, Профессором и Данилкой. Дембель передал весла Профессору, пересел на корму и достал Макарова, но это еще больше раззадорило преследователей, и они попытались обогнать деревянную лодку, с тем чтобы заставить ее причалить к берегу.

Деваться было некуда, и Дембель выстрелом из пистолета разнес лодочный мотор. Пока мужики матерились и искали весла, легкая деревянная лодка с гребцом-Профессором стала уходить от погони. Озлобленный владелец моторной лодки прицелился и выстрелил. Расстояние было небольшим, и весь заряд картечи достался Дембелю. Прижимая к груди ладонь левой руки, он сполз на дно лодки.

Профессор хотел бросить весла, чтобы помочь раненому, но Дембель настойчиво шептал:

— Греби! Греби! Иначе и тебя подстрелят.

Дембель прикрыл глаза. Положение его было безнадежным. Не нужно было быть медиком, чтобы понять, что правое легкое разодрано в клочья. То справа, то слева из-за спины Профессора выглядывал встревоженный Данилка.

— Иван Андреич, не плачь!— Дембель открыл глаза. — Помнишь, как в рассказе о прокаженном: “Он жил и умирал свободным”. Я, Виктор Егоров, тоже прокаженный. Ударил пьяного прапора штык-ножом. Первый раз дневалил, может, что-то и не так сделал, а он мне кулаком по зубам. Я не сдержался и за нож, он за пистолет, только я быстрее оказался. Этого не жалко, жалко парня-часового, которого я ранил, когда убегал. На мне этот грех! По заслугам получаю.

— Виктор, ты же защищался! — прервал его Иван Андреевич.

— Подожди, не перебивай! До темноты не останавливайся. — Виктор примолк, собираясь с силами, ему все труднее было говорить. — Макарова возьми, в нем три патрона, и штык-нож сними с пояса. Мой медный крестик на цепочке забери. Не важно, что ты неверующий. Будет талисманом. Главное, выведи Данилку к океану. Тогда все это не зря...

Виктор Егоров затих. В сумерках Иван Андреевич причалил к берегу и вытащил из лодки тело убитого. Время было дорого, и он зарыл Витьку под пушистой елочкой в неглубокой яме, вырытой штык-ножом. Потом, как мог, оттер лодку от крови и набросал на дно хвойных лап. В крайнем случае можно было сказать, что остались следы звериной крови.

Пора было плыть дальше, но Иван Андреевич никак не мог утащить от свежего холмика Данилку. Пингвин ходил вокруг и удивленно хлопал ластами, словно спрашивая, почему они оставляют здесь среднего брата.

— Пойдем, Данилка! — уговаривал Иван Андреевич, поглаживая его по голове. — Витя уже добрался до своего океана.

Их дальнейшее плавание по Ижме и Печоре со временем обросло легендами. Часто люди на лодках и катерах подплывали поглазеть на пингвина. Большая часть речников и пассажиров, столкнувшись с застывшим взглядом худого изможденного человека в очках с треснувшими стеклами, предлагала помощь. Иван Андреевич односложно произносил: “Хлеб”.

На другие вопросы он не отвечал. Так решилась проблема кормежки для Ивана Андреевича и Данилки. Однако иногда им попадались ухари, которые, приблизившись, озорно орали: “Мужик, продай пингвина”. Иван Андреевич молча доставал Макарова, и охота шутить пропадала.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они вышли к океану в разгар полярного лета. Иван Андреевич нес рюкзак с Данилкой, ступая разбитыми опорками по сверкающему льду. Ватник согревал плохо, но Иван Андреевич был возбужден и холода не чувствовал. До воды оставалось каких-нибудь триста метров, и в это время появилась белая медведица с двумя медвежатами. Она явно отрезала дорогу. Иван Андреевич полез было за пистолетом, но остановился: “Если ее застрелю, то эти два дурачка с голода подохнут”. Он попытался обойти медведицу и взял правее, чтобы выйти к воде за ее спиной, но медведица тут же повернула назад, а следом за ней медвежата. Малоприятная встреча была неизбежна. Иван Андреевич быстро снял рюкзак и вытащил из него Данилку, который радостно замахал крыльями-ластами, чувствуя совсем близко холодный и соленый океан. Иван Андреевич подтолкнул пингвина, чтобы он уходил в противоположную сторону и добрался до воды независимо от результата встречи с медведями, но Данилка не собирался оставлять старшего брата и раскачиваясь топал вслед за ним. Медведица быстро приближалась. Иван Андреевич оглянулся вокруг в поисках выхода и увидел полынью, которую надышало морское зверье. Он снял с себя медный нательный крестик и, перекрутив цепочку, повесил на шею Данилки, после чего столкнул пингвина в полынью. Возмущенный таким обращением Данилка выскочил из воды на лед, как солдатик. Церемониться было некогда. Иван Андреевич засунул пистолет за пояс и сорвал с себя ватник. Быстро окунул Данилку вниз головой в полынью и заткнул ее ватником.

Теперь надо было уйти подальше от этого места, и Иван Андреевич пошел навстречу медведице, вытаскивая на ходу пистолет.

— В конце концов я им не завтрак, не обед и не ужин, — сказал вслух Иван Андреевич. Он подскочил к медведице, поднявшейся на задние лапы и приготовившейся к нападению, и три раза выстрелил вверх из-под ее морды с таким расчетом, чтобы пороховые газы обожгли черный чувствительный нос. Медведица взвыла и бросилась наутек, за ней побежали медвежата.

— Бегите ловить тюленей, — улюлюкал им вслед Иван Андреевич. Он был самым необычным животным среди этих белых льдин. Взъерошенный худой человек в рваном свитере и разбитых очках.

Иван Андреевич вернулся к полынье и вытащил мокрый ватник. Данилки не было. Он поднял рюкзак и пошел к океану, вглядываясь в его неспокойную поверхность. Наконец он увидел то, что искал. Среди волн Северного Ледовитого океана мелькнула голова пингвина Адели. Иван Андреевич подошел к воде и сел на кусок льдины, подстелив рюкзак. Больше никуда не надо идти. Снятые очки лежали на льдине, и лучи яркого полярного солнца, преломившись в треснувших стеклах, собирались в разноцветные подвижные пятна. Пусть Данилка вволю поплавает, а он будет смотреть на океан. Долго-долго. До прихода Виктора.