Александр Агеев

А вот интересно: имеет ли давний советский фразеологизм из разряда просторечных — “качать права” — какое-либо отношение к развернувшемуся в середине 70-х по всему миру и до сих пор вполне себе живому правозащитному движению?

Я это выражение помню с детских лет — то есть возникло оно в недрах нашего великого и могучего явно задолго до появления на мировой политической арене президента Картера и московской Хельсинкской группы, которая вела мониторинг нарушений прав человека на немереных просторах СССР.

Люди, при советской власти “качавшие права”, в большинстве своем вряд ли что-то слышали о Всеобщей декларации и прочих хартиях, закрепляющих их неотъемлемые права на всякую лишнюю для хозяйства ерунду вроде свободы слова и свободы передвижения по всему миру. На фига им было передвижение. Им хотелось чего-нибудь попроще. “Качать права” означало, например, пойти в профком родного предприятия и с пеной на губах, с криком и раздиранием рубашки на груди, с демонстрацией вороха убедительных справок потребовать у чиновников квартиру побольше, место в детском садике для внука или путевку в санаторий для любимой тещи.

Еще было выражение — “брать горлом”. То есть чем громче и чаще кричишь, тем вероятнее, что от тебя быстро устанут и, чтоб отвязаться, дадут требуемое, обойдя при этом (пряников сладких всегда не хватает на всех) кого-то смирного, не вопящего в присутственных местах и наивно думающего, что раз ему по закону положено, так не могут не дать.

“Качать права” на предмет чего-то бытового, элементарного (в магазине, в аптеке, в почтовом отделении, в вагоне, в ресторане, “да и не все ль равно, в какой пивной”, если цитировать живого классика) не возбранялось. На место такого скандала сотрудники КГБ не выезжали (на государственную безопасность “качающие права” отнюдь не покушались), разве что если дело доходило до порчи всенародного имущества (битья стекол, к примеру), мог приехать добродушный милицейский наряд. Чтобы, между прочим, тут же нарушить по мелочи кое-какие права скандалиста (не бытовые, а те самые, прописанные в международных хартиях), по-отечески дать ему пару оплеух и время (сутки или пятнадцать) немного остыть за решеткой “обезьянника”.

Можно сколько угодно иронизировать, но ведь все эти люди, ни сном ни духом не помышлявшие о посягательстве на идеологический монолит державы, действительно боролись — по-своему — за права человека. Не вообще “человека”, а человека вполне конкретного — себя, любимого.

“Качающих права” массовое общество никогда не любило. Типовой вопрос смирного общества к несмирному индивиду (пусть даже он затеял сыр-бор всего лишь по поводу наличия/отсутствия мыла или туалетной бумаги в присутственном сортире) — “Тебе что, больше всех надо?”

Типа — носи мыло, газетку, намыленную веревку с собой и жди, когда станет лучше (или хуже). Обществу смирных в мудрости не откажешь — как-то смутно оно понимало, что права-то (на жилье, на лечение, на образование) в конституции и в куче законов прописаны, но ведь оглянешься окрест — и сразу поймешь, что держава блефует, и нет у нее свободных ресурсов, чтобы права эти каждому обеспечить. И тот, кто взял их “горлом” за два часа, а не смирением за двадцать лет, — не “наш” человек. Он у нас украл часть нам принадлежащего. Он склочник, сквалыга, рвач, он знать не хочет, как сложна международная обстановка и как нужно державе наше единство и наше терпение.

Хотя всего-то — сумел вытребовать по всем законам положенное. И вряд ли думал что-нибудь средне-гуманистическое про современников. Типа: “Ежели вы все, тихо ожидающие манны небесной, проснетесь и начнете “качать права”, может, и вам что-то дадут”.

Да плевать ему было на всех олухов, до которых не достучишься, для которых “я”, как их в советской и постсоветской школе научили, “последняя буква в алфавите”. Ну и оставайтесь последними, если вам так легче, но я-то в чем виноват перед вами? В том, что пытаюсь их (права) брать, а не ждать, пока дадут?

Угу.

Но хватит вольной эссеистики, пора обозначить “информационный повод”, то бишь с чего это вдруг мысль понеслась в сторону вечной проблематики “прав человека”. Да вот журнал “Неприкосновенный запас” (2006, № 1) устроил что-то вроде заочной дискуссии на тему “Между правом и правом на безопасность”. Понятно, о чем: “есть ценностей незыблемая скала”, но есть и реальная жизнь с террором и прочими приятностями ХХI века, и есть дилемма — что важнее: стоять на страже прав человека или время от времени их нарушать ради того, чтобы человека, имеющего права, худо-бедно спасти от случайной смерти. То бишь — хорошо ли это, когда государство ради безопасности человека ограничивает его права. И можно ли пренебречь правами одних людей ради сохранения даже не прав, а жизни — других? А эти — которые посягают на жизнь невинных людей ради всяких отвлеченных и только им внятных целей, — они-то имеют свои человеческие права? То есть надо ли их при поимке пристреливать на месте, как бешеных собак, или предавать гуманному и справедливому суду, полномочий которого они все равно не признают?

В номере несколько многоумных статей на эту тему, осмелюсь высказаться по поводу двух: статьи Дениса Драгунского “Большой правозащитный софизм” и статьи Льва Пономарева “Ну, вы же сами понимаете, или Неуступчивые правозащитники, государственная безопасность и глобальная антитеррористическая операция”.

Драгунский — циник и насмешник. А кем прикажете стать неглупому либералу в эпоху немилосердной и несправедливой ревизии основополагающих ценностей либерализма: и справа гадят (портят имидж либерализма недемократическими телодвижениями), и слева улюлюкают (“за что боролись, на то и напоролись”), так куды ж либеральному крестьянину податься? Да в лес — сидеть на дубу и всяким добрым молодцам в прокурорских погонах, которые знают, “как надо”, и таскают свои копья и щиты тудою-сюдою в надежде с мировым Злом успешно побороться, — мирно подсвистывать. Дескать, не надрывайтесь так уж немилосердно, парни, сначала давайте решим пару простеньких теорем.

Ну, к примеру: вот появилась некая экстремистская организация под условным названием “Московский тоталитарий”, призывает она в своих листовках, плакатах и на митингах мочить разного рода правозащитников, и “органы” неохотно, но все-таки начинают ее “разрабатывать” на предмет нарушения закона об экстремизме, вождей сажают в кутузку и неправовыми методами начинают выбивать из них “признательные показания”. Так что ж делать правозащитникам, для которых все люди равны? Защищать от произвола властей экстремистов, в программе у которых записано грядущее истребление их же самих, правозащитников? А как же — ноблесс оближ, надо защищать. Модернистское такое сознание, на уровне Валерия Брюсова, приветствовавшего “грядущих гуннов”. А что, гунны тоже человеки, и у них есть право (о, нет, — возможность) истребить вас, прекраснодушных идиотов, находящихся в плену гуманистических иллюзий.

Вот Адам Михник щедро цитирует в своей статье “Ненависть сточных канав” (“Континент”, 2006, № 127) Клода Леви-Стросса (он его Штроссом называет, но это уж проблема транслитерации и редактора перевода, можно и Страусом назвать):

“Клод Леви-Штросс в своей книге “Грусть тропиков” рассказывает, что сразу после открытий Колумба колонизаторы собрали комиссию, чтобы выяснить, кем являются местные жители. Кто они — люди, исчадья ада или животные? — этот вопрос лишил сна испанских завоевателей. Они задавались вопросом: могут ли индейцы жить самостоятельно, подобно касталийским крестьянам? И приходили к негативному ответу. “В лучшем случае, смогут их внуки, — писалось в 1517 году. — Но сами аборигены настолько коварны, что <…> скрываются от испанцев, не желая бесплатно работать, и настолько вероломны, что <…> не соглашаются отвергнуть своих товарищей, которым испанцы отрезали уши””.

Очень мило и очень близко к проблематике “прав человека”.

Индейцы, натурально, в долгу не оставались:

“В тот же самый период, пишет Леви-Штросс, другие индейцы занимались тем, что отлавливали белых, топили их, а потом неделями дежурили у места затопления, чтобы убедиться в том, что тела пришельцев также подвергаются гниению”. То есть чтобы убедиться в том, что белые — не боги, не дьяволы, а вроде бы как люди. Гниют, когда мертвы.

Равны ли люди и где вообще источник права? Опять Михник цитирует: “Белые поселенцы в своих заключениях руководствовались знанием общественных наук, в то время как индейцы опирались на изучение сил природы” (Жаль, что нет места проанализировать страстную статью Адама Михника, но читать ее показано только людям, хоть что-то понимающим в невероятно запутанной истории Польши). Но к Драгунскому вернемся от Колумба. Вот вспоминает он, как писал от лица неформального сообщества неправительственных организаций некий возмущенный текст по поводу захвата заложников на Дубровке и вставил в него фразу про то, что террористы, помимо всякого-разного, нарушили и права человека. А коллеги Драгунского — правозащитники из “Мемориала” — настояли, чтоб эта фраза из текста была изъята. Почему? Да по такому вот кочану: “Потому что права человека — это совершенно, если можно так выразиться, другая проекция. А именно — отношения гражданина (подданного) и государства. Грубо говоря, если меня побьют на улице — это хулиганство. А если в милиции — нет, даже не побьют, а просто откажутся принять у меня заявление о том, что меня побили хулиганы, — вот это настоящее нарушение прав человека.

Получается, что “права человека” как универсальный правовой и этический концепт возникают только тогда, когда человек сталкивается с государством. Точнее говоря, с другим человеком, но являющимся государственным чиновником и находящимся “при исполнении”. Поскольку трансцендентального выражения государства нет и, кажется, никогда не было”.

Вот из таких зерен и возникает “большой правозащитный софизм”: вы чьи же права защищаете — мои или тех, кто без всяких сантиментов готов нарушить мои права, если выпустить их из узилища, куда они противоправно заключены?

Словом, сказка про белого бычка, замкнутый круг, из которого вырваться можно только волевым усилием, презрев формальную логику и сказав, по Оруэллу, что все равны в грехе, но некоторые равнее, то есть виновнее: “Права человека — это отнюдь не универсальная ценность. Более того, именно в качестве универсальной ценности они наиболее уязвимы. Я неоднократно писал об этом, но готов повторять еще и еще раз: универсальные права личности не являются универсальными, потому что универсальность прав личности подразумевает, в частности, ее право не признавать эти универсальные права. Это создает асимметричную правовую ситуацию — когда некое сообщество как бы получает право (моральную санкцию) на агрессивное и недружественное поведение по отношению к тем, кто провозглашает и поддерживает право этого сообщества на самобытность. Чтобы избежать этой асимметрии, приходится действовать, так сказать, на основе взаимности — не признавать универсальных прав личности за теми, кто их не признает”. Забирай свои бабайки и уходи из нашей песочницы, ежели ты не признаешь наших правил игры, короче говоря.

Но если б в мире было неограниченное количество песочниц, куда могли бы уйти “самобытные сообщества”!

За что не любят либералов — не умеют они однозначно расстреливать своих врагов, вечно блуждают в трех соснах “большого правозащитного софизма”. Почему они кое-кому до сих пор симпатичны — потому что обозначают надежду на возможность какого-то евангельского пространства, где агнец мирно заснет в одной борозде с волком или львом. Но до этого никак не минуешь отстрела пары особо вредных волков, у которых, пардон, тоже есть право на жизнь. “Сшибка”, как писал когда-то Александр Бек.

Лев Пономарев, в отличие от лукавого (хотя все скоромное сказано) Драгунского, — типажный такой либерал. Не завлечь его в софистические лабиринты, он зрит в корень: “Итак, мы стали свидетелями того, что с самого начала “глобальной антитеррористической борьбы” исполнительная власть и спецслужбы немедленно начали вести себя предельно антидемократично: лоббируются совершенно избыточные ограничения гражданских прав, правительство начинает беззастенчиво лгать обществу и парламенту, делаются попытки вводить “общую” мобилизующую идеологию, силовики “пробивают” для себя “право” на пытки и длительное внесудебное интернирование, органы безопасности начинают откровенно фабриковать “заговоры”. Причем все это происходит и в странах с мощнейшей демократической традицией, сильным гражданским обществом, свободной прессой и достаточно независимым правосудием, вроде США и Великобритании”.

Ну, раз они так, то мы еще хуже: “В России “борьба с терроризмом” стала в сентябре 1999 года настоящей государственной идеологией. И сейчас под знаменем этой борьбы в нашей стране практически завершается формирование однопартийной полицейской системы государственно-корпоративного типа”.

Стало бы страшно, если б допрежь не стало бы скушно. Ага, формируется что-то вроде полицейского, корпоративного, коррумпированного насквозь государства — а вы чего же ждали? Что ангелы прилетят и всю российскую смуту в считаные дни руками разведут? У ангелов большие проблемы с авиационным керосином, а сами вы летать не умеете.

Но не сторож я брату своему, а Лев Пономарев — мне брат по общей нашей любви к либеральным ценностям. Очень четко он выстраивает логическую лестницу, на нижней ступеньке которой либерала ждут жаркие объятия государства: “А дальше цепочка силлогизмов разворачивается очень просто:

а) право на жизнь — самое главное (зачем покойнику свободы?);

б) право на безопасность выше гражданских прав;

в) следующий шаг — во имя безопасности ревизии подвергаются не только гражданские права, но и гуманитарное право (одна американская дискуссия о праве государства на пытки многого стоит, не говоря об уже совершенно средневековом споре на тему, какие пытки дозволены).

К правозащитникам подходят “бесы-искусители”: ну, вы же понимаете, какое положение в стране (в мире), поэтому надо поддержать меры государства (тем более что их поддерживает народ), а этим вы укрепите свой авторитет (перестанете выглядеть отщепенцами) и сможете куда эффективней помочь конкретным жертвам (лес, знаете, рубят...)”. Не хочет Лев Пономарев (и правозащитные организации разного толка в его лице) помогать государству, и это, разумеется, его (их) право.

Хочется ввести некую циничную (плавающую) шкалу: вот в этом конкретном случае (гады, детей убили) я на месте пристреливаю виновных, а вот в том конкретном случае (если им, сволочам, выжить удалось после противоправной опять же “зачистки”) устраиваем судебный процесс с присяжными и помним про права человека, слушаем адвокатов, считаем заплаченные им деньги и соображаем, откуда они взялись.

И то, и другое как-то поперек души. Цинизм, как и прочие общественные болезни, начинает разъедать тело страны “сверху” — сверху мне подают сигнал “так можно”, снизу я отвечаю — “а отчего бы и нет?” А права человека — дело десятое. Зайди в супермаркет и отчитай бесправную кассиршу за медлительность и бестолковость. Может, полегче станет.