Сергей Боровиков

Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников

Именно столько страниц содержат два тома.

Что ни говори, по-прежнему с именем Шолохова связаны преимущественно две темы: бесспорность достоинств романа “Тихий Дон” и спорность его авторства. В двух огромных томах единоавторство не подвергается сомнению, а те, кто позволил себе усомниться, подвергаются ожесточенным нападкам, будь то хоть сам Солженицын: “Почему Вы солидарны с клеветниками? Поиски выгоды? Личные мотивы?” (Михаил Шевченко, “Если жить не по лжи. Открытое письмо А.И. Солженицыну”).

Чтобы были ясны взгляды преимущественного большинства многочисленных авторов двухтомника, процитируем предисловие его главного редактора В.В. Петелина: “Фальсификаторы русской истории пытаются очернить великие события прошлого — Октябрьскую революцию, индустриализацию, коллективизацию, Великую Отечественную войну и другие. <…> Посмотрите, как одевался и как жил Ленин. Как одевался и как жил Сталин. Как одевался и как жил Шолохов, сходите в дом…”.

Ходили. Гигантский двухэтажный многокомнатный особняк. Несколько человек прислуги. Отборные продукты и напитки привозили на “пирожке”. Писатель В. Чивилихин в журнале “Наш современник” вспоминает, как был в гостях у Шолохова: “Стол был по-русски щедро завален едой, и все так вкусно, что я давно не едал ни такого поросенка, ни огурчиков, ни рыбца, ни холодца. Пили “Курвуазье” и “Мартель””.

“Сам Шолохов <…> так сформулировал главную задачу: — Думаю, что прежде всего нужно помнить о чистоте коммунистических идеалов. Нужно помнить о бескорыстном и верном служении идее. Коммунизм — это последовательное бескорыстие не на словах, а на деле”…

Что же касается авторства “Тихого Дона”, то сейчас все серьезные исследователи склоняются к мысли, что текст романа принадлежит не одному, и даже не двум, и не трем авторам. Какой процент текста шолоховский, еще предстоит выяснить.

Теперь о самом двухтомнике. Было бы, конечно, странно, если бы из двух тысяч страниц ничто не заслуживало внимания. Любопытно описание неожиданного посещения Шолоховым Саратова в начале войны.

В саратовской газете “Коммунист” в 60-м году появились воспоминания Бориса Сперанского “Встречи с М.А. Шолоховым”, написанные в “художественном” стиле: “Хмурым утром мартовского дня 1942 года в кабинете военного прокурора Саратовского гарнизона настойчиво зазвонил телефон.

— Князев слушает. Что-что? Неужели? Сейчас же выезжаю…

Прокурор быстро и ловко накинул на себя шинель. Надел шапку, взял со стола под мышку портфель и выбежал на улицу.

Садясь в стоявшую у подъезда автомашину, он на ходу крикнул шоферу:

— На аэродром!”…

Прямо-таки детектив. А это приехал Шолохов. Встретился с другом-прокурором и приглашенными к прокурору гостями, спел с ними казацкие песни, назавтра посетил Радищевский музей, полюбовался Волгой, назвав ее, разумеется, Волгой-матушкой, и улетел: “В ясный солнечный день саратовцы сердечно проводили любимого писателя”.

Что-нибудь можно понять? Прилететь на один день, чтобы спеть казацкие песни? Может быть, секрет прояснится, когда прочитаешь воспоминания вдовы знаменитого мхатовского актера Бориса Ливанова? Как известно, в начале войны часть МХАТа была эвакуирована в Саратов. И вот как-то Ливанову звонит Шолохов: “Я с фронта и утром лечу в Москву. Сейчас мы приедем к тебе”. В гостинице “Европа”, где жили мхатовцы, Шолохов появился с тем самым прокурором, который ловко умел накидывать шинель. Уже известное нам пение казачьих песен, потом все поехали к прокурору. Далее Ливанова пишет: “Через несколько дней Шолохов у нас. Оказывается, прилетел за забытой трубкой”.

Простите, разгар войны, а наш писатель летает чуть ли не ежедневно то в Москву, то в Саратов. Театр абсурда. Между тем Ливанов спрашивает:

“— Миша, ты почему не сделаешь пьесу из “Тихого Дона”?

— Ты будешь играть Григория? А Аксинью кто?

— Тарасова.

— Я буду рад. Делай.

Уже в Москве Шолохов пришел к нам. Ливанов начал читать ему инсценировку. <…> Когда Борис Николаевич кончил читать:

— Хорошо, ставь. Никаких тебе замечаний у меня нет.

— А у меня к тебе просьба: у Григория остался сын, теперь он воевал, наверное, и по возрасту так. Когда кончится спектакль, пусть сын Григория выйдет за занавес, обратится к зрителям. Напиши ему этот монолог. У нас есть молодой хороший артист, и на меня похож.

— Нет, нет и нет!

— Пойми, это необходимо, Миша!

— Я написал роман, это законченное произведение. Не буду”.

Вы можете представить аристократичного красавца (и остроумца) Ливанова, чьими ближайшими друзьями были Борис Пастернак и Юрий Олеша, в описанной сцене? Впрочем, не исключено, что Борис Николаевич шутил, проверял Шолохова на чувство юмора; ведь он был мастером не только рисованных карикатур, но и розыгрышей, “театра для себя”, зачастую рискованного, вроде криков под пьяную руку о проклятых большевиках, якобы отнявших у него имение.

Конечно, в двух толстенных томах чего только нет. И многократно описанная история о том, как Ростовское НКВД пыталось расправиться с писателем и как спас его Сталин. Знаменитый диалог: “Мне докладывали, что Шолохов много пьет. — От такой жизни, товарищ Сталин, запьешь, — ответил Шолохов”. Все десятки раз опубликованное, и без малейшей попытки анализа.

Например, сказано, что за делом Шолохова стояло не руководство Ростовской НКВД, а сам Ежов. Тогда читателю было бы полезно узнать, что ненависть “железного наркома” к писателю имела и сугубо личные причины: Шолохов (так же, как и Исаак Бабель) был любовником жены Ежова, их встречи в гостинце “Националь” прослушивались чекистами и были известны высокопоставленному супругу.

Разумеется, есть в двухтомнике и немало любопытных страниц, как, например, статья кинорежиссера Сергея Герасимова “Как создавался фильм “Тихий Дон””, или непонятно как попавшая сюда “Реплика писателя” Евгения Петрова, посвященная не Шолохову, а Сергееву-Ценскому. (Впрочем, предельная небрежность — непременное свойство всех трудов В.В. Петелина.)

В основе же — бесконечные перепечатки из старых газет, казенно неотличимые друг от друга, будь то вешенская районка: “Читаешь книги Михаила Александровича и видишь в них себя. Соседей своих узнаешь. Враги наши исконные (кто это? — С.Б.) показаны во всем их зверином облике”, — пишет в 1937 году колхозник станицы Вешенская; а коллега Шолохова Валентин Катаев в том же 1937 году в “Литературной газете” от всей души высказывается так: “Всей своей деятельностью, всеми страницами своих книг Михаил Шолохов доказал свою большевистскую стойкость, высокую идейность, беспредельную преданность делу партии Ленина—Сталина”.

Да, такие были времена, таков был Катаев, готовый написать и напечатать в угоду власти все что угодно; но зачем современному читателю в больших количествах преподносить эти перлы? Перепечатывая старые публикации, составители порой оказывают своему кумиру дурную услугу. Один пример.

Известно, что Шолохов очень любил Скандинавию, и зарубежные его поездки были преимущественно в Швецию, Данию, Норвегию. И там его привечали. Но вот писатель возвратился домой и отчитывается перед земляками (выступление на пленуме Вешенского райкома партии в 1935 году): “Когда сопоставляешь наши колхозы с единоличными хозяйствами скандинавских стран, убеждаешься, что по механизации Советский Союз стоит на самом высоком уровне. Механизация под давлением кризиса там идет назад, в средневековье. <…> Беднота к земле прикована так же, как каторжник к тачке. Молодежь там не имеет светлой перспективы”. И т.п. Как говорится, извините за гостеприимство.

Итак, лишь очень любознательный читатель, у которого избыточно много свободного времени, может покопаться в двухтомнике “Михаил Шолохов”. Людям занятым и знакомым с историей советской литературы — не советую.