Александр Мелихов

Строительство армии следует начинать с крыши

Множество неизвестных штафиркам подробностей, упомянутых в чрезвычайно дельной статье А. Храмчихина “Военное строительство в России” (“Знамя”, № 12, 2005), внушает доверие и к ее весьма печальному для всякого либерала итогу: единоспасающая Профессиональная Армия такой же либеральный фантом, как и Рынок, который автоматически “все расставит по местам”. Логика автора приблизительно такова: не надо придумывать красивое слово “профессионал”, когда речь идет о наемнике; за деньги можно убивать, но за деньги нельзя умирать; контрактный принцип в развитых странах резко ухудшает качество личного состава, очень часто не способного даже за пять лет освоить сложную современную технику, которую умный солдат осваивает за полгода. Поэтому “в той армии, которая нужна России, служить должны все (включая студентов), за исключением тех, кто не может по медицинским показаниям”. “Гражданский контроль над армией должен обеспечить соблюдение всех прав военнослужащих. Только ГРАЖДАНИН может быть сознательным защитником страны”.

Все четко. Вплоть до разоблачения истинных мотивов сторонников “профессиональной” армии: “Они хотят, чтобы их дети, а также дети их избирателей могли официально не служить, а на остальных, чьи дети вынуждены идти в армию от безысходности, наплевать, эти люди все равно не голосуют за СПС и “Яблоко””.

Да, по отдельности все четко. Но вместе выходит как-то туманно. Если лишь ГРАЖДАНИН может быть сознательным защитником страны, то дети интеллигенции, голосующей за СПС и “Яблоко”, таковыми не являются, поскольку они прячутся за спины своих пап и мам (не говоря уже, что яблоко от яблони…). Однако и дети тех, кто за либеральные партии не голосует, тоже слабо подходят на роль сознательных защитников страны, поскольку идут в армию не по доброй воле, а “от безысходности”. В итоге, проблема норовит переформулироваться следующим образом: как следует осуществлять военное строительство при катастрофической нехватке ГРАЖДАН, кои только и могут быть сознательными защитниками родины?

Но, может быть, все не так безысходно, быть может, аксиома о том, что хороший солдат непременно должен быть еще и ГРАЖДАНИНОМ, сформулирована не совсем точно?

В самом деле, неужто армия Кутузова в 1812 году была более граждански зрелой, чем армия Наполеона? И, напротив, французские солдаты, капитулировавшие в 1940 году, были худшими гражданами, чем те советские солдаты, которые в 41-м продолжали сражаться в ничуть не менее безнадежных обстоятельствах?

Слово “гражданин” слишком уж расплывчато. В одной политической культуре священным долгом граждан считается неколебимое доверие и беспрекословное повиновение власти, в другой — постоянное недоверие и решительный протест при всяком мало-мальски серьезном недовольстве. Но мыслимо ли вести войну, то есть погибать и терять близких, оставаясь довольными властью, которая посылает на смерть? Боюсь, именно сегодняшнее либерально-демократическое представление о том, что такое ГРАЖДАНИН, несовместимо ни с какой серьезной войной.

Я не специалист и что-то могу забыть, но у меня сложилось такое впечатление, что практически все войны, которые сильные передовые страны вели против слабых отсталых стран во второй половине XX века, закончились поражением сильных. Именно потому, что граждане цивилизованных демократических стран рано или поздно отказывались жертвовать людьми и материальными ресурсами, — может быть, все дело было в том, что они были просто гражданами, а не теми ГРАЖДАНАМИ, о которых мечтает А. Храмчихин? Да, если бы передовые страны защищали собственную территорию, их граждане наверняка проявили бы больше стойкости, но и тогда такие крайности, как “до последней капли крови”, скорее всего, пришлись бы им не по душе. Дело в том, что современный гражданин демократического государства совершенно искренне убежден, что оно должно служить человеку, а не наоборот, — это азбука либерально-демократической культуры. Такое отношение к государству замечательно. Вместе с тем обилие солдат с такой психологией едва ли сильно укрепит армию.

Означает ли сказанное выше, что самоотверженная армия невозможна в демократическом государстве? Нет, не означает. Суть лишь в том, что от “просто гражданина” и от солдата требуются разные качества. Не нужно пытаться одним человеческим типом покрыть все многообразие потребностей современного общества.

Невозможно умирать за деньги, в этом А. Храмчихин совершенно прав. Я скажу даже больше: невозможно умирать ради каких бы то ни было рациональных целей, ибо лично ты все равно уже не сможешь воспользоваться плодами победы, сколь бы сладостными они ни оказались. И если даже ты пламенный патриот, рационально ли приносить такую огромную жертву, когда родина этого все равно не почувствует? Ибо вклад одной жизни в общую победу практически всегда исчезающее мал.

Так что же, все герои былых времен были безумцами? Ни Андрей Болконский, ни его раздражительный папб на таковых не похожи? И какими же словами напутствует отец сына, отправляя его на войну: “А коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… Стыдно!” Толстой знал, о чем пишет, он и на склоне лет вспоминал, что в Севастополе его неотступно терзал страх — страх смерти и страх позора. Честь — вот ради чего отдавали жизнь знаменитые своей храбростью русские аристократы, и человека, лишенного воинской чести, сможет отправить в бой лишь такая власть, которая сумеет внушить ему еще больший ужас, чем противник.

А для этого власть должна быть совершенно свободной в своих действиях, свободной и от закона, и от гражданского контроля. Поэтому, если в стране недостает людей, обладающих воинской честью, воевать их может заставить только власть не просто авторитарная, но сугубо фашистская. В стране же хоть сколько-нибудь демократической боеспособная армия невозможна без достаточно многочисленной социальной группы, которую можно условно назвать военной аристократией. В традициях России было понятие “военная косточка” — так говорили о людях, для которых служба в армии была делом почетным, нравственным и любимым.

Не нужно только надеяться расширить группу военной аристократии до таких пределов, которые захватили бы и интеллектуальную элиту, — это заведомая утопия. Разделение общественного труда с неизбежностью приводит и к разделению общественных ценностей. Ученые, инженеры, врачи, учителя не могут обладать таким же представлением о чести, как военные: для ученого исполнять что-либо без рассуждений, в отличие от солдата, есть дело самое постыдное. И если юноша, мечтающий быть скрипачом, превыше всего ценил бы воинскую доблесть, он бы и стремился в военное училище, а не в консерваторию. Принуждать же интеллигенцию к тому, с чем она внутренне не согласна, означает приобретать не сознательных защитников родины, а озлобленных отщепенцев, если вспомнить классические “Вехи”. Отщепенчество интеллигенции от государства уже сыграло свою роковую роль в истории как самодержавной, так и советской России, — надо ли повторять этот опыт в России хоть сколько-то демократической?

Первостепенной задачей военного строительства мне представляется формирование того более или менее организованного слоя, который был бы способен выполнять функции военной аристократии.

Каким образом сформировать этот слой?

Единственный известный миру способ формирования аристократических натур, нацеленных на служение будущим поколениям, — это длительное соприкосновение с другими аристократическими натурами в пору романтической юности. И когда военные пытаются использовать аристократию из интеллектуальных сфер, уже вступившую в возраст отвердения ценностной шкалы, они приобретают не “сознательных” защитников родины, но лишь раздраженных оппозиционеров. Если здание еще можно возвести, вынимая кирпичи из других зданий, то армейское строительство осуществить таким образом просто невозможно — люди не кирпичи, к окончанию школы их психика уже специализирована для какой-то более или менее определенной деятельности. Если речь идет о целеустремленных молодых людях, за которых и ведется борьба.

Воспитание младшего “комсостава” очень важно начинать на ранней стадии формирования личности. В какой-то мере эту задачу выполняют суворовские и нахимовские училища, кадетские корпуса, где прививаются не только профессиональные навыки, но и профессиональный этос. Сегодня у государства достаточно средств, чтобы поставить такие заведения на вполне пристойную материальную и моральную ногу, — я имею в виду моральный облик воспитателей: неужто во всей России их не набрать, если действительно захотеть? А затем будущую элиту желательно сосредоточивать в специальных отборных частях, постепенно их расширяя и вытесняя прежние, о которых нам уже и читать тошно.

А. Храмчихин в качестве образца для подражания приводит Израиль, где служба до крайности тяжелая, — чего стоят одни убийственные марш-броски по пустыне, — зато быт не только благоустроенный, но и — что самое главное — свободный от унижения. При том что военная угроза в Израиле очевидна каждому — и левым, и правым, и полусредним. Либеральная общественность Израиля временами даже обращает внимание, что среди погибших солдат обоего пола высок процент репатриантов из бывшего СССР: этично ли заставлять людей рисковать жизнью ради нескольких десятков шекелей? Однако рисковать жизнью за шекели не станет ни один сумасшедший. Риск, сопровождаемый унижением, и риск, окруженный почетом, — совершенно разные вещи. И если в каких-то особых частях Российской армии предметом первейшего попечения сделается человеческое достоинство солдата, тогда появится возможность привлекать на армейскую службу не люмпенов, но романтиков.

Никакое либеральное общество не может выжить без аристократического начала.