|
|
|
Геннадий Каневский
Случайная жизнь
Об авторе | Геннадий Леонидович Каневский родился в Москве 11 февраля 1965 г. Закончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Работает редактором корпоративного журнала в небольшой московской компании. Выпустил две поэтические книги: “Провинциальная латынь” (2001 г., Симферополь), “Мир по Брайлю” (2004 г., Санкт-Петербург, Геликон+), участвовал в поэтическом сборнике “Другие возможности” (2004 г., Таллинн, Agia Triada). Готовится к печати новая книга в петербургском издательстве “Геликон+”, в поэтической серии “Созвездие”. Публикации в журналах “Сетевая поэзия”, “Новый берег”. Лауреат Петербургского открытого поэтического конкурса им. Н.С. Гумилева “Заблудившийся трамвай” 2005 года (3-я премия).
Нисхождение Благодатного Огня
в Великую Субботу в Иерусалиме
Ночь прошла — иль это показалось,
промелькнуло что-то мимо нас?
Новое ли время завязалось,
на стене ли слово написалось,
трапеза ль хозяйке удалась?
Выпрями согбенные вопросы,
узелковым письмам научи,
через купол медно-купоросный
голубиной почте востроносой
передай алтарные ключи.
Что за дух от этих постояльцев —
чуда ждут, ругаясь в три горла,
воду проливают мимо пальцев,
душу наряжают в жёсткий панцирь,
плоть им непривычна и мала.
Мы-то знаем: выдумали греки
крик, огонь, слепую толкотню —
всё равно нырнём, смежая веки,
в эту дрожь и точность, как в аптеке...
Господи, чем слух твой бременю?
связист I
вези в хамовники, к той памятной пивной,
где жизнь случайная над кружкой разливной,
где мебель сборная, как сборная солянка,
и талалихина геройская таранька
летала листьями, кружилась надо мной.
шрам от ранения. нашивка за морковь,
в полях спасённую от ранних холодов.
крест третьей степени за альпы и кремону.
а здесь могла бы быть медаль за оборону
москвы-старушки от невидимых врагов.
идут, неслышные, за осенью — зима,
и даже дворникам приход их — дик, неведом.
а мы — справляемся, с помощником-соседом:
два заклинания, сто грамм перед обедом,
звезда геройская и — золотая тьма.
связист II
ты бежал по бескрайнему полю под свист базуки
ты беседовал с проводами беря их в руки
а теперь лежишь безучастный ко всем спиною
говори со мною
приходи к нам в ужас мы посидим спокойно
приходи в отчаянье тут у нас нет попкорна
разливное пиво душевные анекдоты
приходи ну что ты
я-то знаю все вечера твоих одиночеств
назовут связистом а дальше крутись как хочешь
жди пинков зуботычин команды флажка сигнала
обеспечь канала
частоту когда захочет бывало главный
потрындеть со своею любой своею клавой
зажимай зубами крепче под артобстрелом
санитарку в белом
всё они судьбою вертят они тихони
боже морзе сын попов дух святой маркони
никому не верю точка тире две точки
словно мёд цветочный
эту жизнь твою зернистую крупным планом
в предпоследний миг остановленную стоп-краном
покажу повзводно поротно побатарейно
если будет время
* * *
Е.В.
нелепый узел нервно поддеваем.
распутываем спутанные дни.
подходим, подливаем, подпеваем —
повремени ещё, повремени,
пока в кусково не закрыл ворота
омоновец, суровый цербер дня:
ему плевать, о чём поёт пехота,
дух вечный повседневным бременя.
где разливали балтику-семёрку —
забвенье, запустение и тлен,
и помнит, помнит ржавую селёдку
сей аполлон, топыря хладный член,
но под мостом ещё вода живая
течёт, не умолкая ни на миг,
кувшинками и ряской прозревая,
закладывая день за воротник.
за что мы, в самом деле, погибали?
за эту цепь, что закрывает вход?
за этот молью траченный гербарий?
за нострадамус-сбудется-вот-вот? —
ну да. за то, что этот день — не первый
и не последний в череде потерь.
за то, что deus и тебя conservat,
как он conservat omnia, поверь.
* * *
в атомную лодку “шенандоу”
сны заходят лёгкою стопой.
переводят ход на very slow.
отправляют мичмана в запой.
а тому, кто в детстве всех прилежней
смешивал табак и нюхал клей —
вынимать графитовые стержни,
наливать воды потяжелей.
слушай, слушай шум винтов, механик.
выпей, выпей море, водолаз.
у семи невыносимых нянек —
нежное дитя без синих глаз.
но они и к этому привыкли,
ибо в рационе каждый день —
каша полуобморочной тыквы,
надоевший список добрых дел.
хочешь жить, как не пытался прежде? —
по ночам заглядывай на ют:
там сидят они в морской одежде,
песни дальней родины поют.
мол, в техасе — всех темнее ночи,
кукла барби и журнал плейбой.
мол, мелькает за кормой платочек —
как медуза — бледно-голубой.
* * *
А.К.
Нужен плацкартный вагон, чтобы спеть
по-настоящему, словно
едет влюблённый на верную смерть,
не разойдясь полюбовно.
Чтобы ещё и в постели застал
с другом, как в пошлом романе.
Чтобы случилось в начале Поста,
и ни копейки в кармане.
Смутная цель и щелястый апрель.
Гибель всерьёз и горилка.
Не подпевает пищалка-свирель.
Не говорит говорилка.
Лишь проводница скрипит за стеной —
в небо, етическим силам —
то, что в инструкции нет должностной,
а в Камасутре — курсивом.
Почвенник, почвенник, слышишь меня?
Мы ли тебе не по нраву?
Вот мы, пластмассою глухо звеня,
пьём эту злую отраву.
Вот я его называю “малыш”,
и, утешать не умея,
тихо “шумел”, — начинаю, — “камыш”,
как повелось от Гомера.
* * *
станционные буфеты.
провожание в сибирь.
мамы, батюшки и светы,
блоки, тютчевы и феты,
слёзы, вата, нашатырь,
и письменникам печальным
в матюгальник жестяной
умывальников начальник
объявляет, чрезвычайник,
сроки, зоны — по одной.
погибать с усмешкой горькой,
утекать по желобку,
замывать вонючей хлоркой,
заливать слюной-шестёркой
мемуарную строку:
ночь-профуру, даль-микстуру,
и, при свете тусклых звезд,
уходящую натуру —
пьянство, жизнь, литературу,
пост, шлагбаум, переезд.
* * *
зимний, белый — сахарной ватою. летний, сильный — духи climat.
как сказала а.а.ахматова “вам попкорна? — сошел с ума!”
и, бежавший мимо по случаю, найман, шустрый, как птицелов,
закивал головой могучею в подтверждение этих слов.
превращаются в эпос хроники, заслоняется рифмой грош.
два цветкова на подоконнике — старший, младший — не разберёшь.
будут книги в асфальт закатаны. но слепой, возложив персты
на те гусли-погуды атомны, скажет “муза — а вот и ты”.
хорошо бахыту кенжееву, бо канада всё сохранит,
здесь же — лёгкие отражения, колоколец в поле звенит,
и храпит, ожидая сабджекта, преклонясь на краткий ночлег,
рифмоплет NN, не вписавшийся в повороты сибирских рек.
* * *
как трубит поутру пустотелый горнист
испытующий музыку сфер
как вперяется взор бессловесен и чист
лучшей девушки ссср
к старшей младшая эдда приходит с утра
вопрошает какую-то чушь
на готических крышах звенят флюгера
от внезапно нахлынувших чувств
этой крови люблю говорю земляной
тяжкий привкус ворчание вен
и яволь я умру под твоею стеной
искупительной жертвы взамен
лишь румянец окрасивший щёки твои
на мгновенье отхлынет со щёк
и опять апфельпляц флюгельгорн соловьи
клятвы верности наперечёт
их шпацирен душа на весеннем ветру
сохраняя осанку и строй
этот матч волейбольный люфтваффе и ГРУ
это будет прекрасной игрой
без меня доиграйте радируйте счёт
отворяйте полуденный рай
по судетам аншлюс неуклюжий ползёт
в небе лёгкий летит юденфрай
* * *
снег забивает стрелку моей стране.
белым стекает воском по декабрю.
“это ли пустота?” — говоришь ты мне.
“это ещё не полная”, — говорю.
снег забивает стрелку. часы стоят.
импортный предсказатель сурок — подох.
мы возвратимся в тот же уютный ад,
в наш приполярный атомный городок.
снег наступает, катится напролом.
мы что ни день ложимся под колесо.
тикает, тикает нежности эталон
в белой палате времени и весов.
вот мы и живы, пока не придут извне,
не перекроют газ, не отрубят свет.
“это ли пустота?” — говоришь ты мне.
“да, вот теперь — она”, — говорю в ответ.
|
|
