Андрей Урицкий

Юрий Смирнов. Слова на бумаге

В 1968 году, за десять лет до смерти, поэт Юрий Смирнов написал: “Я распадусь, как древняя держава, / Что долго в страхе недругов держала. / Стихи мои останутся одни. / Так после поражения Египта / Остались целы только манускрипты, / Со временем погибли и они”. С 1978 года времени прошло меньше, чем после поражения Египта, рукописи сохранились, и в прошлом году усилиями редактора-составителя Германа Лукомникова и издателя Владимира Орлова вышел увесистый том сочинений поэта. Работа составителя книги любого покойного автора подобна работе археолога или реставратора: археолога — если автор при жизни публиковался мало, реставратора — если его успели забыть. В случае Юрия Смирнова обе роли пришлось совместить: и три прижизненные книжки, и посмертная книга 1980 года “Знаки” не давали полного представления о поэте, а современный читатель Смирнова не знает вообще, несмотря на то что стихи его включены в наиболее представительные поэтические антологии. Между тем поэзия Юрия Смирнова заслуживает пристального внимания, а, по мнению автора редакционной аннотации, он вообще “один из лучших русских поэтов второй половины ХХ века”.

В книге три основных раздела: в первый вошли стихи, опубликованные в предыдущих книгах Смирнова, во второй — в авторские сборники не входившие, третий (“Миниатюры”) составлен в основном из четверостиший; большинство текстов из второго и третьего разделов напечатаны впервые, как и стихотворные наброски, и разнородные прозаические записи, включенные в разделы дополнительные. Но это все из области статистики. Интереснее поэтика. Во все той же аннотации написано об “органичном сплаве лирики и иронии”, и первое же стихотворение в книге подтверждает это определение:

Дальнейшее чтение позволяет существенно дополнить краткую характеристику. Ранние стихи датированы 50-ми годами, но их немного, а реально Смирнов дебютировал в шестидесятых. Шестидесятником был Юрий Смирнов, что не означает принадлежности к определенной литературной группе, а означает ощущение яркости мира, свежести и просвеченности солнцем, промытости дождем. В другие годы молодость проживалась иначе, а в 60-е — вот так: “Какая выдалась весна! / Плыл воздух. Лязгали вагоны — / Трамвай гремел по Миллионной, / Нагретый будто до красна”. Или вот так:

Несколько позже в советской поэзии (а Смирнов, конечно, участвовал в советском литературном процессе) проходила бурная дискуссия между “громкими” эстрадными поэтами и “тихими лириками” славянофильской закваски. Отрицая первых (“Если больно — так не кричат”), Юрий Смирнов более чем скептически относился и к певцам родных берез (“Теперь открой любую книжку — / Сплошные заросли берез”), но, воспользовавшись готовым штампом, его можно назвать тихим городским лириком, пейзажистом и бытописателем. Очень быстро из “тихого городского лирика” Юрий Смирнов вырос в лирика-философа. Стихам Смирнова свойственна особая точность словоупотребления, особая плотность и сжатость, а из словесной плотности рождалась плотность мысли:

Как ясно видно, обращение к философским темам не лишило поэзию Смирнова ни легкости, ни иронии, ни склонности к разговорному языку. Само выражение “философские темы” звучит на фоне стихов тяжеловесно, как канцеляризм, и крутишь-вертишь слова, а иначе сказать не получается: “философские темы”. Чем дальше продвигаешься по книге Юрия Смирнова, тем больше убеждаешься, что он продолжил одну из корневых традиций русской поэзии, продолжил линию, идущую от Ломоносова к Тютчеву, от Тютчева к позднему Заболоцкому.

Единство с природой, пантеизм, осознание человеческой бренности, осознание трагизма бытия, часто соседствующее с иронией (прорывающейся, например, в ритме процитированного стихотворения, как будто проявляя стеснение поэта перед собственным пафосом), — вот характерные черты зрелой поэзии Юрия Смирнова. И не случайно в своих прозаических заметках он пишет, что большинство стихотворений Блока водянисты, пишет, что предпочитает позднего Пастернака раннему, потому что в ранних стихах можно целые строфы безболезненно выкинуть, а в поздних и слова не выбьешь. И его собственные стихи сколочены накрепко. Стремление Смирнова создать стихотворение как единое целое, как образ, спаянный мыслью, приводило к появлению произведений качества классического:

Здесь хочется остановиться, сделать мысленную паузу и, вернувшись к утверждению, что Юрий Смирнов участвовал в советском литературном процессе, уточнить, что определение “советский” было использовано не в политическом, а в исключительно историко-биографическом смысле: мол, жил и писал там-то и тогда-то. Своих “собратьев по перу” Смирнов припечатал язвительной эпитафией: “Под камнем сим лежит поэт, / Изведал он немало бед, / Поскольку рифмой корневой / Писал о базе кормовой”. Сам он о “базе кормовой” не писал. Не писал специфических “советских” или “антисоветских” стихов, хотя многие его стихи для печати явно предназначены не были. Иные по причине некоторой, достаточно умеренной, экспериментальности, иные по причинам идеологическим. Не занимая в творчестве Юрия Смирнова центрального положения, эти писавшиеся “в стол” тексты вносят сегодня дополнительные краски в портрет поэта. Космическое мышление у Смирнова сочеталось со вниманием к повседневной, обыденной жизни, сосредоточенность мысли — со свободной легкостью речи, трагизм — с блестящим чувством юмора. Большой поэт, право слово. Все о себе знал, все сказал: “Это вырвалась на волю / Сила, скрытая дотоль. / Одинокий путник в поле — / Как шекспировский король”.