|
Григорий Сахаров, Данил Файзов, Евгений Лесин, Петр Виноградов, Иван Волков
Не прощаясь
Григорий Сахаров
Я родился в 1984 году в Орле. В 2001 году окончил негосударственное общеобразовательное учреждение, с 2002 года учусь в Литературном институте им. А.М. Горького и живу в Москве. В 2002—2004 годах учился на семинаре Т. Бек и С. Чупринина. Публиковался в орловских газетах и московских альманахах и сборниках (2000—2003). Финалист Илья-Премии (2001) и лауреат литературного конкурса “Сады Лицея” (2002), стипендиат Министерства культуры РФ по итогам четвертого Форума молодых писателей России (2004).
* * *
У меня болит
может рак
может это СПИД
может — так
может я люблю
может блю
может я поэт или панк.
* * *
ехал из голода в холод
из холода в голод
ехал так молод как молод
как серп или молот
ехал приехал и вышел
и вышел и выжил
выжил но небо не ниже
ни ниже ни выше
* * *
свобода
свобода
свобода свобода
свобода бля
свобода
для?
* * *
короче,
никто никого
но я тебя
очень
короче,
кончаюсь кончаю
и прочее
прочее…
короче
* * *
Господи
Если
Ты есть
Господи
Если
Ты нет
Господи
Если
Я не сто'ю
Вести
Передай мне
Привет
* * *
Обстоятельно
Делаю
Вид
Что дышу,
Обстоятельно
Делаю
Вид
Что грешу,
Обстоятельно
Делаю
Вид
Что прошу.
Обстоятельно
Делаю
Вид
Что пишу…
* * *
я
одинок
а Бог?
а Бог
один
Данил Файзов
Татьяна Александровна Бек была для меня не преподавателем, не мастером, даже как бы не совсем поэтом, по крайней мере не воспринималась так. Всего понемногу, но скорее — она была как родственница в этом неприветливом поначалу мире. Ее поддержка, ее критика, да любая ее фраза были пропитаны искренней теплотой. Она показывала, что литературой заниматься можно, что стихи писать — это достойное честное дело, что от этого не умирают, наоборот, этим живут.
* * *
Рыбы устанут искать пропитанье в воде.
Серыми перьями двинутся к тёмному берегу.
Серыми мордами в поисках рыбьей америки
Сунутся в гальку, в осоку. И больше нигде
Их не увидишь. Легки ли твои плавники?
Помнишь, ты в юности так уходила от хищных,
Что превращалась из лёгкой добычи, из пищи
В самую быструю птицу великой реки.
Что настоящее? Выйдем из мутной воды,
Тронем песок и научимся странным глаголам.
Только круги на воде будут плакать от боли,
Молча глядеть, как стираются наши следы…
Из цикла “Знанье латыни” Tаbula Rasa
Бронза и дерево — не интерьер, но плоть,
Писем, написанных к Вам. Благодарность пчёлам.
Воск оживает. Сижу и грызу стило,
Уподобляясь той, что пришла из школы
В эту обитель незнанья. Теперь нельзя
Воск утереть с лица, и твои ладони —
Лишь палимпсесты письма, что уже не взять
За образец не любви, но жестокой боли.
В правописании Вас буквой “вэ большое” —
Пренебрежение к множеству тех двуногих,
Что могут прочесть. Это даже нехорошо,
Но, без сомнения, так помогает слогу.
То, что письмо дано прочитать лишь Вам,
Не убеждает писать, выбирая фразы,
Содержащие не любовь, но любви слова.
На мою же любовь бросая косые взгляды,
Знайте, значительно хуже без Вас, чем с Вами.
Лишь потому я всегда ненавидел письма.
Я завершаю. До встречи. Целую. Amen.
И выдыхаю в воск то, что зовётся жизнью.
Fiat
Бронза и золото делают чудеса.
Знанье латыни, чтение до “Улисса”
Только тех книг, от которых болеть глаза
Вряд ли научатся. Если бы в русло Стикса
Кинуть монету, дескать, ещё вернусь,
Этот обол грошовый забрать. Только выйдет боком.
Честь города теряет, утро придёт с Востока.
Я забываю время избытка чувств.
Нет, отвечать мне не надо, не стоит труда и сил.
До или после востребован, шут со мною.
Только сквозняк добирает до ноты “си”,
И, проникая в душу, терзает новым
Знаньем. Оставь надежду, она ушла.
Символ искусства — служанкино зеркальце, если
В нём отражается тело её, и в кресле,
За отражением — я, раскален добела.
Золото может теряться, тускнеть, пропадать в руке
Тех, кто его берёт. С наступленьем осени
Бронза сойдёт. И навряд ли стило в реке
Слёз остановится. Вброд перейдёт, и, послано
Сильной рукой, до тебя долетит письмо.
Благо лететь не в дальний, с попутным ветром.
Если тебя успокоит, утешит лето,
Всё остальное время да будет сном.
Стало быть, крепкого сна. Пусть Восток не светит.
Ветхие листья романа, забыв расставить
Если не точки над i, так хотя бы сети
Тому, кто не знает разницы между тайным,
Лестным и явным, приходятся не ко двору.
Аспидно-чёрный и в общем-то нужный сон
Наступает внезапно, противно, как будто он —
Альтернатива бодрствования на миру.
Post Scriptum I
Торговля пивом и кофе, общепитовский столик.
На небольших сосудах с перцем и солью
Инициалы имён (salt & pepper).
Ты говоришь, что не стоит труда, и пепел
Твоей сигареты на столике ставит точку.
Это бессмысленно. Странный, однако, почерк.
И в раздражении пальцы,
Как будто жестом
Можно убить двух зайцев,
Тяжёлым перстнем
На пол сбивают солонку. Примета. Дурно.
Я собираю соль, и, в поисках урны,
Через плечо: что же, до скорой встречи.
Она уходит. Я ухожу, опуская плечи.
Post Scriptum II
Хоть плачь, хоть не плачь,
Хоть на стену бросайся с кирпичной пыльцою в груди.
Хоть прожитый сон каждый день оставляй позади,
Как будто себя на пустом полустанке в Сибири.
Как будто пустяшную фразу, никчёмную. Или
Напротив, осмысленный вздор (то есть речь — ерунда)
Красноярск — Красноводск — надоело, ну, Караганда.
В стаканчике — кофе и водка, игра в города.
На стенке вокзала чуть стёртые символы дробной страны.
На “а”, говоришь… Любишь яблоки? Алма-Аты.
И буквы ж/д расписания еле видны.
Прищурившись (ближе руки), беспокойная, ты
Потянешься к времени, выпьешь
Его по глотку, дотронешься до рукава:
— Он вовремя? Если бы! — вроде.
Продолжим? — Сначала. — Пожалуйста, Гродно.
— Москва. Ты что, там сидела?
Цитата и шутка — хорошая кода прощанья.
Ты, может, ещё улыбнёшься в дороге, когда
Тебя одолеет безмолвие. Скука. Молчанье.
Евгений Лесин
Я выпускник Литинститута 1995 года, семинара, разумеется, Татьяны Бек. Первого, который они набирали с Чуприниным. В 1995-м “за ручку” приведен ею в газету “Книжное обозрение”, где и служил вплоть до 2002 года. С 2002-го — в “Независимой газете”, где через некоторое время стала работать и Т.А. Работала она там до последнего дня, и “папка” ее в компьютере осталась, и полочка с книжками, и номер телефона в мобильнике. Был человек, а теперь нет человека. Только книжечки, слова, да картиночки.
* * *
Сели вдвоём и слёзы ручьём
Сели втроём и слёзы ручьём
И вчетвером слёзы ручьём
И впятером
* * *
замерзают собаки
кровь и снег
сергей варакин
татьяна бек
шапки пилотки
дворник с дрелью
а что от водки?
похмелье
нет поэта
а надо шутить
ежедневная газета
не может не выходить
* * *
Юрию Соловьёву
Всё на бегу да на снегу.
Мелькают люди, годы, лица.
Никак побриться не могу
И не могу остановиться.
И не могу покинуть зданье.
Ни выхода, ни входа нет.
Сегодня было отпеванье.
Какой-то запредельный бред.
* * *
В телевизоре всё, как обычно:
Поют, говорят, стреляют.
На ток-шоу ржут истерично,
Гомофобию обсуждают.
По другому каналу тоже идёт передача.
Памяти Татьяны Бек.
Кнопочку нажмёшь — и всё иначе.
Нет человека, а ведь был человек.
Её отпевали, а я шутил для газеты.
Она говорила “берэт”.
А теперь её нет.
Ах, закройте, закройте глаза газет.
Или убейте поэтов.
Петр Виноградов
Я познакомился с Татьяной Александровной на первом поэтическом семинаре в Литературном институте. С присущей ей интеллигентностью и тонким пониманием как поэзии, литературы, так и жизни вообще, она вечно стремилась найти в наших работах тот главный стержень, который бы помогал работать дальше. И в жизни, защищая и отстаивая чьи-то интересы, она была такой же — поддерживающей, спасающей. А неизменный юмор, с которым она относилась ко всему, всегда вселял уверенность и спокойствие. В ее мудром понимании жизни и любви к окружающему все искали поддержку. И я уверен, что она и сейчас продолжает переживать за своих учеников, за то, что называется порядочным отношением к жизни, за все, что связывает нас в этом мире, — светлое и настоящее. Храни ее Господь.
* * *
Был бы у меня почтовый голубь,
Я б за тридевять земель к тебе
Отпустил его, шепнув маршрут знакомый,
Написав себя тебе в письме.
Без тебя снега к весне не сходят
И тропа теряется окрест.
Только память бередит и бродит
Где-то рядом, возле наших мест.
Не взываю к памяти ничуть я
И её на помощь не зову.
Лишь с тобой на каждом перепутье
Новое я в прежнем узнаю.
Я добуду голубя, добуду
Или лучше я возьму такси.
Ты за тридевять земель отсюда
К ней, таксист, письмо моё неси.
Я заснеженным конвертом на порог
Упаду к ногам твоих дверей,
Дотянусь, нащупаю звонок.
Почта! Почта! Открывай скорей!
И слова рассыпав из строки,
Я в строку их не смогу вместить...
И моё бескрайнее “Прости”
Бесконечно сможешь ты простить.
Снеговик
Форсмажор — наступает весна! Всё так же
Солнце лижет собакой горбатую спину.
Но пусть кинет в меня снежком, кто скажет,
Что апрелем грядущим я бесследно сгину!
И пусть снежный я, пусть из снега сделан!
Пусть дальше моркови своей не вижу!
Зато вместо рук рвутся ветки в небо
И сиренью цветут в облаках — не ниже!
Пусть каждый готов ударить с размаху,
Обидеть, дескать, дурак ты снежный.
А у меня в груди сердце вольною птахой,
Рвётся в небо, а на крыльях нежность!
Пусть сметут меня, пусть скатают в груду!
Я речам заунывным не верю, не внемлю!
До последней капли ручья я буду,
Лежать на земле, целуя землю!
Свой последний час проживу земной,
Прокричав горячее своё слово:
Я готов за Вас умереть весной,
Для того чтоб однажды вернуться снова!
Иван Волков
Почему семинар традиционно был лучшим в институте? Из многих причин назову одну: в отличие от других мастеров, Татьяна Александровна никогда не читала на занятиях своих стихов, не цитировала себя. Для теоретических иллюстраций она знала достаточно чужих стихов, но дело не в этом. Уже потом я понял, что нас там учили не сочинительству, а литературной этике — на собственном примере. И до сих пор лучшие из студентов нашего семинара, собираясь и выпивая, читают только чужие стихи. Спасибо, Татьяна Александровна!
* * *
Не смотри туда там вода
Под водой лежат города
В них без горячей живут воды
Люди одной беды
Много загадок в глуби морей
Много богатств у речных царей
Ты не бывала там никогда
Но не ходи туда
Примут тебя как сестру и дочь
Люди и камни мерцают ночь
Примет мой облик один из рыб
В рот вмонтируют чип
Только люди одной беды
Будто в рот наберут воды
Им известно что твой малыш
(Ты через год родишь)
Им известно что скоро он
Полу-окунь полу-дракон
Будет силой брать красоту
Ту, без чипа во рту
Тех таких же как ты сейчас
Слёзы из разноцветных глаз
Незаметны в глуби воды
Женщин одной беды
Вся история впереди
Только ты туда не ходи
Не попадаются на маяки
Люди одной реки
Люди нашей с тобой беды
Могут читать на воде следы
Видишь небо наоборот
Это поверхность вод
Мы с головой под одной водой
В облаке окунь завис молодой
Под облаками видишь закат
Это электро-скат
Млечный над нами мерцает Стрим
В небе не тонем в реке говорим
Слушают голос во рту воды
Рыбы одной беды
Последняя идиллия
Соблазнить бы эту деву, разливающую пиво
На окраине, в дешёвом, но приятном кабаке;
За щекой у королевы, королевы недолива
Поселиться на покое где-нибудь невдалеке.
Я и раньше был бездельник, а в последние-то годы
Не хотелось бы работать — только с милой по ночам
У меня не будет денег на карманные расходы,
Но всегда и без упрёка — дармовые двести грамм.
Ни в Москву, ни за границу никогда не соблазниться,
Навсегда обосноваться в лучшем месте на земле,
Потихонечку спиваться, забывая ваши лица,
Перечитывать Лескова, Стерна, Диккенса, Рабле.
Хорошо с утра в охотку без закуски сразу сотку!
Хорошо, что по-плебейски здесь работает с восьми.
Полюбить бы эту тётку, разбавляющую водку,
Заниматься бы французским с её разными детьми;
Соблюдать её от шашней, хоть к её смурному ложу
Подбиралась бы корыстно вся мужская Кострома;
А когда её вчерашний соберётся бить мне рожу —
Возразить ему стихами, чтобы он сошёл с ума.
(Кстати, новая приманка: пусть послушать, как он бредит,
В нашу бедную пивную собирается народ)…
А когда моя Оксанка из Саратова приедет
И увидит, как я счастлив, и заплачет, и умрёт —
Выпить больше, чем обычно — не стреляться, не топиться,
Если даже нет футбола — можно посмотреть кино,
Утром будет всё отлично, если быстро похмелиться —
Не стреляться, не стыдиться, потому что всё равно.
* * *
Прости меня, но это невозможно.
В том городе, где Жёлтая Гора
На раннем солнце так горит с утра,
Что кажется, ей впрыснули подкожно
Или подснежно жидкого огня;
В том городе наивно, бестревожно
Нежнейшая из женщин ждёт меня.
Ты — хороша, как жертвоприношенье,
Особенно сегодня хороша:
В глазах раскосых — ясная душа,
Какая кожа, родинка на шее,
Под косами подёргиванье плеч…
Так вот — она — намного хорошее.
Там, в ежедневном ожиданье встреч,
Там, в городе, где Волга нашей шире,
В квартире в центре, где я долго жил,
Я очень долго думал — и решил,
Что всё иерархично в этом мире
И объективна даже красота.
Прости, тебя ещё не утомили
В моих устах необщие места?
Ты так желанна, необыкновенна,
Мы оба беспринципны, как коты,
И значит, даже в похоти чисты,
Но всё равно — ты — неприкосновенна,
Ведь если я останусь до утра,
Гармония разрушится мгновенно
В том городе, где Жёлтая Гора,
Гармония, воспитанная нами,
Но абсолютно большая, чем мы.
Пойми меня, мы все живём взаймы.
Прости меня, мы все живём во храме.
И если кредитор и божество
В том городе, засыпанном снегами,
О нас с тобой не знает ничего,
То всё равно — пока мы за мадерой
Несём интеллигентную пургу —
Я у неё на службе и в долгу.
Я не хочу, я управляем верой
Из города, где Жёлтая Гора
Становится под вечер чёрно-серой…
Прости меня; прости, но мне пора.
* * *
Под Жёлтой Горой открывают охоту
И в ужасе ждут телефонных звонков.
Там женщина ходит среди дураков,
Страдает от хамства, теряет работу;
Вскрывается Волга, сияет весна,
А мама её — больна,
А я далеко — и она беззащитна,
А был бы я рядом — ну чем бы помог?
Я — голая жалость без рук и без ног,
Измученный мозг, заклинающий тщетно
Не помню кого, чтобы с ней ничего…
Слова, баловство, игра в волшебство.
Но если из слов получается слово.
То с ней, может быть, не случится беды.
Оттуда, где жизнь тяжелее воды,
Оттуда, где всё к катастрофе готово,
Где зависть и ревность сильнее любви —
Оттуда на помощь меня позови,
И я, может быть, до могущества знака
Смогу дорастить умоляющий звук,
Поэзия — общий магический круг,
Защитное поле, вакцина от рака,
И всё, что не так в этом мире, не так —
Наш производственный брак.
Кострома
|
