Александр Правиков

Мануэль Ривас. Карандаш плотника

Смерть, любовь и карандаш

Из аннотации к книге Мануэля Риваса можно узнать, что “…его художественный метод критики окрестили “галисийским магическим реализмом””. А у меня вот такое впечатление, что “магический реализм” по отношению к испаноговорящим писателям — то же, что “загадочная русская душа” по отношению к русским. Маркесборхескортасар.

Роман начинается хаотично, он как будто подожжен умелым автором с нескольких концов сразу, чтобы к середине читатель мог выяснить, что главный герой — отнюдь не романтический и героический борец со всевозможными режимами за всевозможные права доктор Да Барка, который служит роману хребтом, канвой. Доктор, во всех отношениях положительный, собирателен. Умница, красавец, бессребреник, любимец всех женщин, включая монахинь, обладает гипнотическим взором и бесстрашен — ну просто из комиксов пришел вместе с красавицей женой (куда же без нее). Это и есть миф — героические испанские борцы с церковниками и фашизмом могут позволить себе этот блеск. Так же романтично выглядели бы и русские коммунисты, если бы белые их разбили и, как собирались, вешали бы на всех столбах. Кстати, фалангисты, конечно, звери и сатрапы, но читать об их тюрьмах после, скажем, Шаламова…

Однако в романе Риваса, как и во всякой уважающей себя хорошей книге, главный герой — не супермен, а маленький человек. А знаете, когда маленький человек делается героем (ну, хотя бы книги)? Когда он осознает себя не только маленьким, но — человеком. Гоголевскому (кстати, вот уж был магический реалист!) герою, как известно, для этого понадобилась шинель. Герою Риваса помог карандаш, плотницкий карандаш, который достался гвардейцу Эрбалю от убитого им художника, которому он достался от…, а тому, в свою очередь, от… не важно; а важно, что, когда карандаш поселился за ухом Эрбаля, в его голове поселился сам художник. Никакой магии: карандаш за ухом, голоса в голове — периодически голос художника вытесняется металлическим голосом служебного долга: “Когда мертвый художник отлучался, место его в голове Эрбаля спешил занять Железный Человек <…> он возникал ранним утром — обычно в зеркале, перед которым Эрбаль брился”. На самом деле, роман сводится к этому — история о простом человеке, в котором борются художник и тюремщик. Все, что вокруг, — фотогеничная, кинематографичная эпопея доктора Да Барка и его возлюбленной — фон, не более.

Странствия героя с верным спутником (то, что спутник — в голове героя, в данном случае малосущественно — безумный, безумный, безумный двадцатый век вносит поправки в древний жанр), сложное течение сюжетного времени с ответвлениями в виде вставных новелл... Ну да, плутовской роман, где же ему и быть, как не в Испании. Да и пресловутый доктор Да Барка — не традиции ли пикареска обязан своей стилизованностью? Конечно, болезненный Эрбаль — это не совсем традиционный picaro, а скорее модификация не менее важного романного персонажа — дурака, шута. Ставший благодаря голосу в голове несколько “вне мира”, Эрбаль имеет традиционную для своего амплуа миссию “не понимать”, как Сиплициссимус, быть мнимо слепым свидетелем, как Люций у Апулея, а при случае срывать маски, как тот же Башмачкин — шинель. Есть у него и пародийный двойник — дурачок Домбодан, арестованный и расстрелянный “за компанию”. Голоса, делающие Эрбаля окончательным “чужаком”, таскают его, как Ласарильо-слепца, втравливая в переделки, опять отсылая нас к роману дороги.

Рассказы Риваса тоже характеризуют его как реалиста с крепкими народными корнями, скорее испанского почвенника, чем мага. В большинстве своем это простые истории, изложенные в меру эффектно и умело. Можно даже назвать эти рассказы старомодными, если угодно, — в них живые люди страдают от первой любви (“Чего тебе надо, любовь?”), вспоминают нелегкое детство (“Чаро А’Рубиа”, “Буханка хлеба”), стараются сохранить достоинство, испытывают муки совести (“Бабочкин язычок”, “Конга, конга”)... Обычные проблемы обычных людей. Если они и вам не чужды — книгу прочесть стоит.