Сергей Боровиков

Лидия Вертинская. Синяя птица любви

АНВ

Спустя без малого полвека после смерти своего мужа Лидия Владимировна Вертинская выпустила книгу о нем.

Это не совсем авторская книга. Большую часть многостраничного тома занимают письма Александра Николаевича жене и дочерям. А также статьи дочерей и внуков, так что собственно текст самой Лидии Владимировны занимает менее трети “Синей птицы”. И все-таки несправедливо видеть в книге коллективный сборник. Книга задумана, составлена Л.В. Вертинской — пусть так и будет.

При жизни АНВ (позволю себе прибегнуть к аббревиатуре) положительное упоминание его имени в советской печати требовало оговорок и подпорок. Автор первого и, пожалуй, до сих пор лучшего очерка творчества АНВ Марк Иофьев афористически заметил: “Есть привязанности, которые мы себе не прощаем”.

Сам АНВ горько шутил на свой счет: “Я — как публичный дом: все ходят, но никто в этом не признается”. Юрий Олеша, описывая прощание с АНВ, с удивлением вспоминает, что того высоко ставил Маяковский, сожалея, что не сообщил об этом самому АНВ при жизни. Олеша явно не ведал, что поэты были приятелями еще по дореволюционной Москве, а затем встречались за границей.

В то время АНВ могли упомянуть примерно вот в каком контексте: “Учеба, спорт, книги — все отошло на задний план. Вечеринки, танцплощадки, пластинки — вот что их вытеснило и заменило. Лирика Вертинского с преждевременной для шестнадцатилетних мальчиков грустью, фокстроты и “буги-вуги”, толчея у магазинов грампластинок…”*. (Речь адвоката Богуславской, 1955 год.)

Вам интересно, к чему, по мнению адвоката, могло привести увлечение Вертинским? К тому, что ее подзащитный, “угрожая ножом”, снял у одной гражданки с руки часы марки “Звезда”. Вот тебе и печальный Пьеро!

Могу привести другой пример того, к чему приводит увлечение АНВ. Лето 1956 года. Саратов. Душные сумерки. У старшего брата в гостях Женя Спиридонов, мастер спорта по фехтованию, коллекционер, красавец — словом, по-современному, мачо, который приносит с собою “бобины” пленки для магнитофона “Днепр-3”. Чего только не слышал я, ошиваясь у узеньких запертых дверей в комнату брата: и “Бублички” густым баритоном Юрия Морфесси, и “Девушку из Нагасаки”, которую “исполняет артист Виноградов”, и бесчисленные фокстроты и танго Петра Лещенко — и все-таки замер, впервые услышав оттуда совершенно диковинное, невозможное и завораживающее:

Было мне тогда девять лет, но за полвека притягательность слышанного на “Днепре”** не исчезла, но возрастала.

В юные года я охотился за нотами и пластинками (импортная редкость — в СССР выпустили первые “гиганты” лишь в 70-е), за рассказами тех, кто бывал на концертах АНВ. Я тиснул в “Волге” (1973) довольно пустой очерк об АНВ, но и это было событием — настолько редко его имя появлялось в печати. Мне стали писать “вертинисты”. Я возмечтал о книге, куда бы вошли воспоминания самого АНВ, воспоминания о нем, тексты его и ноты. Писал тем писателям, кого мой проект мог бы, по-моему, заинтересовать. Ответили двое — Нагибин и Каплер.

Посылал заявки в издательства, писал Лидии Владимировне на дом, дочерям на театры — Вахтанговский и “Современник”. Молчание их было естественно: неведомый молодой человек из провинциального Саратова не внушал серьезного к себе отношения. В ЦГАЛИ, в фонде АНВ, переписывал его тексты, письма ему, сожалея, что волею Лидии Владимировны значительная часть фонда была закрыта, особенно досадно, что было недоступно собрание отзывов русской и зарубежной прессы о нем. Постепенно оброс материалами. Особо охотился за нотами и однажды в Москве испытал легкий шок. В самом начале Арбата в витрине книжного магазина красовался мой АНВ на обложке сборника нот, выпущенного, как выяснилось, в Польше с репертуаром Збигнева Свенцицкого из Кракова. Написал в издательство, прислали адрес его, сам же он не ответил, и спустя какое-то время от поляка-переводчика я узнал, что “Збышек спився”. Затем и записи его заполучил. Пел он репертуар АНВ сильным, чистым, резковатым голосом, не подражая автору, порой явно не понимая смысла, перевирая слова — скажем, вместо “Вы меня свезете хоронить” — “Вы меня свезете за гранит”. Вообще десятки исполнителей репертуара АНВ, будь то БГ или Олег Погудин, в пении, словно бы кот, обжигающий лапы у горячего куска, отпрядывают назад. Не надо никому и никогда петь репертуар Александра Вертинского.

Самым же неожиданным было обретение (подарил приятель) отпечатанного на машинке репертуара АНВ на 1951 год с разрешительным письмом Гастрольбюро за подписью директора Сулханишвили. (По определению АНВ “бюрократа, перестраховщика, труса и ничтожества”). Однажды держал в руках ноты, отпечатанные деникинским ОСВАГом.

Ну, и так далее, вплоть до нагой свободы, когда Вертинский все более плотно и законно стал вписываться в русскую культуру в качестве классика.

Лидия Владимировна просит уважаемого читателя не судить ее слишком строго: “Я не литератор”. Это излишне — вряд ли у кого достанет совести упрекать короткие заметки ее в недостаточной литературной профессиональности… А отметить более или менее интересное — отчего же.

Главы “Харбин” и “Шанхай” — история детства, как и все истории детства, привлекает свежестью чувств, определений, деталей, вроде “эксгумации” трупа обезьянки с целью узнать, что же там под землею с нею происходит; история юности с экзотической для будущей гражданки СССР службой в британской пароходной фирме.

Но это, так сказать, предисловие к жизни, в которой главным событием был и остается брак с А.Н. Вертинским. Много ли заинтересованный читатель узнает о нем из этих воспоминаний? Нет.

Разумеется, любопытно узнать и то, что, “идя навстречу” грузинскому происхождению Лидии, старый влюбленный подписывает свои письма “Сандро”, и то, как он перепродает водку, чтобы оплатить больничные счета родившей жене, и то, как в долгом пути из Читы в Москву, переоценив свою славу, сообщает по маршруту о том, что новорожденная Марианна нуждается в молоке. Расчет провалился — никто не выходил на морозные перроны с детским питанием для дочери кумира. И т.п.

Или про звонок в ЦК (возможно, миф) побывавшей на концерте АНВ Розалии Землячки с целью потребовать от него новый репертуар. И — как во всех мифах тех лет — Deus ex machine — сам вождь сказал: “Зачем создавать артисту Вертинскому новый репертуар? У него есть свой репертуар. А кому не нравится — тот пусть не слушает”.

Причины того, что АНВ в СССР запретили исполнять сочиненную им еще в Шанхае “симфоническую поэму с оркестром на стихи Марины Цветаевой “Стенька Разин”, Лидия Владимировна видит в скупости Гастрольконцерта: “и под рояль Вертинский делает полные сборы”. Вероятно, часть правды в таком объяснении есть — на Родине Вертинский под оркестр не пел. Но уверен, что более сыграла роль совершенно правильно уловленная каким-то чиновником несуразность сочетания манеры и голоса певца с воплями разбойника. “Побелел Степан аж до самых губ… Закачался… Зашатался... ох, томно! Поддержите, нехристи!”

Здесь видится аналогия с песней о Сталине “Он”.

Надо сказать, что текст АНВ на голову выше большинства тогда сочиняемых о вожде (недаром он висит на всех “патриотических” сайтах, но достаточно сопоставить голос, манеру, грассирование АНВ со строками “Чуть седой, как серебряный тополь, / Он стоит, принимая парад. / Сколько стоил ему Севастополь? / Сколько стоил ему Сталинград?!”, чтобы создалось впечатление вполне комическое. Подобное тому, что уже возникало при исполнении тех песенок, что сочинил АНВ на стихи советских поэтов, вроде “Куст ракитовый” (сл. П. Шубина), где он задорно выпевал: “Гысью магш! команда подана, / Слышен шашек пегезвон, / За Советский кгай, за Годину в бой уходит эскадгон!”.

Лидия Владимировна прибегает к обширным цитатам. Наталия Ильина об их свадьбе. Константин Рудницкий и Матвей Грин о первых концертах в Москве. Макс Поляновский о позировании АНВ Меркурову для памятника Достоевскому.

Самой же ей не слишком удаются описания их московской жизни. “Мы прекрасно и весело провели этот праздничный вечер”. (У Утесова.) “Где мы тоже с удовольствием провели вечер”. (У Руслановой.) “Побывали мы в гостях и у замечательного певца Ивана Семеновича Козловского”. “Бывали мы в гостях у Василия Осиповича Топоркова”. “Мы <…> ходили в театр” — перечисляются спектакли. “Увлеченно слушала оперу”. “Восхищалась балетом гениальной Улановой”. “Наслаждалась игрой таких артистов, как <…>”. И т.п. Жизнь, насыщенная встречами с легендарными людьми, пестрая, яркая и страшная действительность Москвы рубежа 40—50-х годов предстает в облике сухой справки: были, смотрели, познакомились. Жаль.

Претензии не к Лидии Владимировне, а к тем, кто обязан был ей помочь. Ведь порой человек хранит в своей памяти множество деталей, эпизодов, фактов, но сам не в состоянии донести их до читателя или слушателя. И здесь надобен хороший профессионал, который мог бы “разговорить” собеседника, “вытащить” из него самое яркое и ценное. Книга издана во всех отношениях профессионально, со вкусом оформлена, с минимумом ошибок. К существенным недостаткам я бы отнес отсутствие именного указателя, или — коль уж его нет — сколько-нибудь упорядоченных сносок. Не выдержано элементарное правило: или вовсе их не давать, или постараться дать максимум. А то поясняется, например, что такое ЦДРИ, что Евгений Самойлов — актер, а Александр Корнейчук — драматург, но не откомментировано множество фамилий и имен, упоминаемых в письмах. К примеру, “Всеволод Никанорович” — конечно, писатель Иванов, с которым АНВ сблизился в Шанхае и который, по моему разумению, сыграл большую роль в возвращении певца на Родину; то, что этот человек обладал советскими связями по вполне определенной линии, несомненно — бывший пресс-секретарем у Колчака, он уже в 1931 году получает советское гражданство, продолжая жить в Китае. Или некто Хесин, который, по словам АНВ, “погорел”, и довольно сильно. “Оказывается, что открылась целая “панама”. Они получили неск. миллионов “авторских” за Льва Толстого. Деньги выдавались фиктивным “родственникам” и делились “по карманам”. А был он такой веселый, любезный парень и всегда давал мне авансы!” Имеется в виду, конечно, Григорий Борисович Хесин, в то время начальник Всесоюзного управления авторских прав. Но это примеры из тех, что мне, находящемуся, в общем-то, в теме, известны; а сколько упоминается имен и фамилий, которых не угадать, тем более обычному читателю, которых у книги будет немало, судя по высокому по современным меркам тиражу.

Конечно, “жанр” уж очень щекотлив — письма мужа жене. Старого мужа горячо любимой молодой жене. Всегда было неловко читать “актрисулю”, “собаку” у Чехова, “щена” у Маяковского. А “твой вечно муж Федя”, что подвигнул молодых хулиганов (но не дикарей по определению Н.Я. Мандельштам) ввинтить его в советский роман в образе отца Федора… Оставим же без комментариев естественные чувства, владевшие старым артистом в разлуке с семьей, ведь они у всех одинаковы — люблю, скучаю, целую.

Самое характерное в письмах АНВ жене — подробные описания условий, в которых приходилось старому певцу разъезжать по необъятным просторам родины, на которую он так стремился. И — то ли потому, что жалобы сдобрены изрядной порцией юмора, то ли потому, что человеку, выросшему при Советской власти, легко эти условия представить, им веришь. “Мы сделали Кузбасс! “Кочегарку” С. Союза! Ну, и работа! Ты не представляешь! Вода черная. Как чернила. Мыться нельзя! <...> Есть нечего. Пить воду — нельзя! <...> Денег у них много. Но что с ними делать? И они пьют… Водки как дешевого напитка не держат. И они пьют коньяк, самых дорогих сортов по 80—90 р. бутылка, который туда нарочно присылают <...>! На моих концертах сидят уже пьяные и, в зависимости от настроения, или матерятся, или плачут и за кулисами говорят “Можно поцеловать вам руку?” О, Русская Земля! Страшный, великий, непонятный народ!” О пьяном, хулиганившем на концерте в зале: “А я пока ждал, стоя на сцене и разговаривая с Брохесом. Пьяного вывели и заперли в пустой комнате клуба. Уже уезжая, я слышал его вой… и, конечно, длинный, изысканный мат. Бедняжка! Ему набили морду, да еще он заплатит рублей сто штрафу! Дорого ему обойдется концерт Вертинского! Он, наверное, проклинает меня”. Самому же Вертинскому новый образ жизни давался нелегко. Достаточно сравнить его последние шанхайские фотографии 1943 года и советские конца 1940-х, чтобы увидеть разительное превращение гладкого джентльмена в изнуренного старца.

Крайне любопытно следить за “советизацией” АНВ. Проклиная осточертевших аккомпаниатора и администратора, он пафосно восклицает: “Что за мелкие людишки! К счастью, в поездке приходится встречать и других людей. Настоящих. Наших, советских”.

Александр Николаевич словно бы не понимает, что эти самые “настоящие” писали на него телеги, приходили пьяными на концерт, требовали исполнить белогвардейские “Лимончики”. (“Это Утесов их пел!” — обиженно восклицает артист). Но это еще цветочки по сравнению с его комментариями к советской ноте Англии и Франции (1951): “Ну что ж, наше дело предупредить. Если будет война, то через две недели мы будем стоять на берегу Ла-Манша и в упор расстреливать Англию. А через некоторое время от нее вообще ничего не останется! Кроме английского языка и Шекспира…”. Или: “Страшные силы пробудили к жизни большевики! Никак нельзя ими не восхищаться! Во что превратилась старая, отсталая Россия... В могучую индустриальную державу…” (1955). И т.д.

Возможно, писалось это не для жены, а для третьего — для читателя чужих писем; но вот что читаем в письме Казимиру Лисовскому по поводу его стихов: “И меня бесит, что ты еще веришь во всю эту чушь! Впрочем, иначе их бы не напечатали! Ты растрачиваешь свое большое дарование на воспевание казенных земель и безрадостных событий. Какие-то эвенки! Убогие радости. И даже не радости, а прозябанье. Оторвись! Пошли к е… матери всю эту демагогию <...>. Они уже усрались со своими “идеалами” и сами не знают, куда им повернуть!” (1956, но до ХХ съезда).

Завершают “Синюю птицу любви” главы о работе самого АНВ, жены и дочерей в кино и глава “Планета Вертинских”, где слово берут дочери, внук и внучки — талантливое потомство великого актера. Кино, театр, живопись — вот их занятия, и особенно впечатляет написанное внуком АНВ Степаном (лицом невероятно схожим с АНВ), создавшим ресторан, сочетающий в оформлении, меню и музыке “идеи — Китай, белоэмиграция, Александр Вертинский, декаданс”. Из интернетовского сайта ресторана можно понять, что ресторан “Вертинский” процветает. Думаю, Александр Николаевич был бы доволен.

** “Здесь вчера записывали на пленку магнитофона мой концерт. Я получу всю бобину этой записи. Надо будет купить магнитофон. Стоит 2500 р., называется “Днепр””. Вертинский — жене, сент. 1952 г.