Наталия Никитайская, Евгений Ихлов, Ревекка Фрумкина, Наталья Рубанова

Женский портрет в мужском интерьере

Случайно так сложилось, но на столе редактора отдела публицистики почти одновременно появилось несколько коротких эссе, так или иначе связанных с гендерной проблематикой. У нас в стране наблюдается, скажем прямо, некоторое лицемерие по “женскому вопросу”: как правило, ему отводят место в своего рода почетном гетто накануне 8 Марта, а потом опять благополучно забывают — до начала следующей весны. Наши авторы — писатель-фантаст Наталия Никитайская, публицист Евгений Ихлов, психолог, лингвист Ревекка Фрумкина, прозаик Наталья Рубанова — каждый по-своему “поворачивает” тему: гендера, феминизма и просто присутствия женщин в мужском (по преимуществу) властном мире.

Писатель Хольм ван Зайчик возник на читательском горизонте, что называется, в одночасье. Еще вчера его не было, а сегодня уже совершенно неприлично не знать имени и произведений этого драгоценного перерожденного. Что ж, таковы пути славы. И не парадоксы ее побудили меня взяться за перо, не высокие материи. А совсем-совсем другое. Куда более простое и практически необсуждаемое. Женский вопрос, вот что меня заинтересовало. Женский вопрос в творчестве выдающегося писателя Хольма ван Зайчика.

А когда в свет вышел роман “Дело Судьи Ди”, завершающий вторую цзюань цикла романов Хольма ван Зайчика “Евразийская симфония”, стало понятно, что не поговорить на эту тему уже нельзя.

Все-таки Ордусь — не просто порождение авторской фантазии, но страна, которую автор преподносит как своего рода желанный образец для государственного обустройства, где и плохих людей нет, и чиновничья машина работает слаженно и четко, где религиозные конфессии живут без вражды, где граждане вольны и свободны, — в общем, некий идеал.

Однако так ли уж здесь все граждане обладают всеми свободами жизненного выбора? Ведь, как ни кинь, а никуда не деться: среди граждан попадаются и гражданки. Вот тут-то и появляются сложности и противоречия. Потому что так уж устроено в Ордуси, что воспитанная женщина всегда идет на шаг позади мужчины. Даже поговорка такая существует: “Женщина без мужчины — что слуга без хозяина, мужчина без женщины — что сокровище без присмотра”. Если сказать проще, женщина — это служанка, а мужчина — сам в себе сокровище!.. Чудесно, не правда ли? Многообещающее основание для личностного развития женщин в этой прекрасной стране!

Как-то в телевизионной передаче “Глас народа” известный поборник многоженства Руслан Аушев примерно так аргументировал необходимость этого самого многоженства: “Если одна жена — ну, случилось такое несчастье, — пострадала в автокатастрофе... Кто же возьмет на себя заботы о доме и о детях?”...

Писатель Хольм ван Зайчик упорно и последовательно развивает идею многоженства как наиболее рациональную семейную традицию. Но в небывалой по гармоническому, духовному и культурному развитию стране Ордусь и оправдательные аргументы в пользу многоженства находятся более оригинальные, чем у известного политика.

Необходимость во второй жене у одного из любимых героев автора возникает, когда первая жена должна на долгое время уехать в дом отца, чтобы родить герою ребенка. Несколько месяцев Богдан Рухович Оуянцев-Сю должен будет прожить один — он остается “совершенно без присмотра”. “Сокровище без присмотра”, помните? И вот он, вот — рождается аргумент, чтобы обзавестись второй женой, хотя бы и временной:

“Мужчина должен быть женат... Постоянно или временно, на одной или на пяти, смотря по доходам... Но не бегать по вольным птичкам и цветочкам, а быть женатым! Чтобы душа была чиста...” Главное здесь — чистота души, вот ведь в чем дело! И именно при помощи этого аргумента призывает молодую европейскую женщину во вторые жены мужу первая жена. Тут же, впрочем, спрашивая: “А готовить вы умеете?”. Потому что слова “женщина” и “служанка”, как уже стало понятно, — синонимы. И кому нужна вторая жена, не умеющая готовить?!

Почему Жанна, француженка, женщина третьего тысячелетия, соглашается на подобное предложение, не совсем понятно — и объяснимо разве что волей автора. Вот уход ее в дальнейшем со своего почетного поста — куда более реальный поступок.

И все было бы ничего, если бы какой-нибудь другой герой Хольма ван Зайчика подыскивал бы для своей жены второго мужа, так как герою предстоит долгая отлучка из дому. Ведь как сказано в романе “Дело жадного варвара”: “Для мужчины все, что не подвиг, то суета... А от подвигов... частенько умирают”. (Да, именно так вот залихватски и сказано!). Соответственно, должен был бы, по логике вещей, заботливый муж проявить рвение и обеспечить своей жене взамен себя, может, и на смерть уходящего, надежное прикрытие! Чтоб тоже чистоту души соблюдала, а не порхала бы “по вольным птичкам и цветочкам”! Но нет... Невдомек как будто ван Зайчику, что если муж уезжает в длительную командировку или, не дай Бог, попадает в автокатастрофу, или принимает смерть от пули, или превращается в наркомана беспутного, или попадает в заключение (за дела несообразные), то жена-то остается одна со своим домом, со своими детьми и, наконец, со своими плотскими желаниями.

Впрочем, возникает, возникает у Хольма ван Зайчика и идея многомужества. Но кто ее проводит в жизнь? Извращенный, выживший из ума человек. Даже скорее не человек, а карикатура. Такие карикатуры создаются обычно на идейных противников, на врагов. “Бывший красавец-сердцеед, а ныне полупарализованный после мозгового удара и иссохший от чрезмерных жизненных усилий калека” — вот он, Мандриан. А вот в чем Мандриан огорченно сознается: “Последовательниц у меня негусто... Честно вам скажу: все больше старые девы, которым и одного-то мужа порадовать нечем, ни духовно, ни плотски...”. Нужны ли тут комментарии? Надо ли заметить, что среди мужчин, которым поголовно разрешено многоженство (помимо разве что католиков), навалом таких, которым и одну-то жену “порадовать нечем, ни духовно, ни плотски”? Оставим мелкие придирки. Ведь несмотря на то что сцена посещения Багом “впавшего в уныние борца с косностью женского мышления” напоминает опровержение критики, сильно задевшей автора, Хольм ван Зайчик здесь верен себе в главном. А главное для него — разделение мира людей на два: на мир мужской и мир женский. Вот и тут выясняется, что нормальные женщины — сами! — выступают против многомужества, вопреки даже тому, что светские законы им этого не запрещают, поскольку там об этом ни словечка не сказано. Далее по тексту: “А почему? Потому что во всех основных религиях запрещено. Мужчинам разрешено, а женщинам — запрещено”. По разным законам жили, например, свободные люди и рабы в древнем мире или, опять-таки, негры на плантациях и сами плантаторы — много можно привести таких примеров. А в стране Ордусь исповедуются разные законы и правила поведения для мужчин и женщин.

Хольм ван Зайчик настойчиво пытается доказать, что такое отношение к проблеме взаимоотношения полов — самое правильное и даже непререкаемое. Он полностью отрицает равноправие их (полов) не только, скажем, в личной сфере, но и в сфере профессиональной.

В последнем романе Хольма ван Зайчика “Дело Судьи Ди” заходит речь о наследовании трона. Не будем отвлекаться на саму проблему наследования, да и трона тоже, как перспективу развития образцового государства, а приняв правила игры, установленные автором, поговорим о гендерных проблемах. Среди наследников владыки в романе самой профессионально пригодной к государственной службе считается принцесса Ли. Но “принцессы не могут наследовать правление, это против законов Неба”. И получается, что несмотря на уже проявленные “незаурядный ум и зрелое государственное мышление”, несмотря на умение “находить общий язык с самыми разными людьми” и стойкость в стремлении к поставленной цели, трона принцессе Ли не занять, и остается только сожалеть, что она не родилась мужчиной. Это герои ван Зайчика и делают — сожалеют, хотя, впрочем, и не очень-то глубоко, а просто-таки даже весьма поверхностно. Потому что им ли не знать, что для мужчин — одни законы, а для женщин — другие. Какая разница, что для государственной пользы было бы наиболее разумным назначение принцессы — Небо не велит. Даже отголоска мысли о том, что неплохо бы и пересмотреть неправильные, устаревшие законы Неба, у героев не возникает. А если и возникнет в следующем романе Хольма ван Зайчика, то, будьте уверены, носителю таких мыслей либо серьезное, убедительное поражение пережить, либо быть изображенным, вроде Мандриана, в карикатурном виде.

Или вот такое сопоставление, менее значимое, но все-таки... Мужчина, когда долг или веление души призывает его к долгой отлучке из дому, просто ставит об этом в известность свою семью. Женщина же должна в таком случае отпроситься у мужа, получить его милостивое разрешение. Так отпрашивается Жанна у Богдана Руховича в Асланiв. И, разумеется, попадает там в переделку, а Богдан Рухович ее, разумеется, спасает. И тут, как видим, разные законы для представителей разных полов.

Объяснений для такой разницы Хольм ван Зайчик далеко не ищет. “Законы Неба”, “основные религии не позволяют” — проще говоря, так уж повелось. В этом ряду убедительных аргументов в пользу царящего в Ордуси неравноправия особое место занимает цитата из Корана. Ее произносит тесть Богдана:

“Мужья стоят выше жен, потому что Аллах дал первым преимущество над вторыми и потому, что они из своих имуществ делают траты на них. Добрые из жен покорны и во время отсутствия мужей бережливы на то, что бережет Аллах; а тех, которые опасны по своему упрямству, вразумляйте, отлучайте от своего ложа и ДЕЛАЙТЕ ИМ ПОБОИ (выделено мной. — Н.Н.); если же они вам послушны, то не будьте несправедливы в обращении с ними”.

“…Какие верные слова, ата! — проговорил минфа”.

Эх, Зайчик, Зайчик! Прочно же он прикрылся! Кто же это может сказать, что в таком святом тексте какие-то слова неверны! Вот если бы приведена была аналогичная цитата из “Домостроя”, где еще и расписано подробно, по каким частям тела разумнее всего “учить” жену, тут уж не избежать бы автору обвинений в мракобесии, дремучести и попросту в мужском шовинизме. А так только и возможно воскликнуть: “Какие верные слова!” — и утереться. И вперед — к побоям! Или назад — к побоям! Или окунуться в реальное наше настоящее, когда только в России и без того ежегодно от домашнего насилия погибает от 10 до 14 тысяч женщин, а избиению подвергается не менее 36 тысяч, причем понятно, какое это избиение, если оно попадает в статистику! Справедливости ради стоит отметить, что сами главные герои романов Хольма ван Зайчика женщин своих не бьют, но ведь: “Какие верные слова, ата!”. Это-то как понимать?! Зачем же цитата?! Да все для того же: для научного обоснования подчиненной роли женщины.

Впрочем, если уж герои шовинисты, то они шовинисты и никак не могут избежать саморазоблачения. Причем автор, заметим, героям этим ну очень симпатизирует, если не сказать, что он их идеализирует. Однако вкладывает в уста и мысли Багатуро Лобо, например, ряд проклятий, весьма примечательных:

“Переродиться этой Зирке червяком!”

“Переродиться всем вам трупными червями!”

“Переродиться всем вам вирусами вашего поганого СПИДа!”

“Переродиться ему... американским скунсом!”

И:

“Переродиться мне женщиной!”

Многоговорящий ряд! Впечатляющий! А место женщины-то как прямо определено! Но, удивительно, никого это не задевает. Даже представить себе невозможно, какой поднялся бы дьявольский шум, если бы, призывая проклятия на свою голову, пожелал бы себе в сердцах Багатур переродиться евреем, или негром, или даже цыганом — досталось бы автору на орехи, и поделом. А тут — женщиной! Обычное дело. Пустяк. Ну, правда, найдется ли мужчина, добровольно пожелавший переродиться женщиной?! Вот и стоит она — женщина — в этом червячном ряду полноправным зловредным вирусом. И сколько бы высокопарных или сюсюкающих слов ни потратил до и после этого “Переродиться мне женщиной!” Хольм ван Зайчик, — ничем уже этой червячной сущности женщины в Ордуси не исправить.

Ум, талант и свобода женщины — исключительно для того ей даны, чтобы попасть в кабалу к мужчине и верно и безропотно ему служить.

Европейка Жанна, например, демонстрирует такое “уважение” к мужу:

“...Перечить мужу или даже просто уточнять его слова при посторонних... пусть даже близких друзьях... как-то несообразно”, — однажды говорит она Богдану.

А дальше очень характерная реакция мужа:

“Богдану словно теплого кунжутного масла налили в душу. Он с трудом сдержал улыбку”.

Улыбнемся и мы, не сдерживаясь. Есть чему. Вот она — мужская мечта. Женщина рядом — это хорошо, но помалкивающая в тряпочку, а если вякнет чего не так и при ком-то, можно ведь и побои ей делать, закон позволяет.

И все это мракобесие насаждается в мире Ордуси, где декларируется создание “максимально достойных междучеловеческих отношений”. Так, по крайней мере, уверяет автор предисловия к “Делу о Полку Игореве”.

Но читайте внимательнее, внимательнее. И обязательно вычитаете, что речь идет о “максимально достойных междумужских отношениях”, где женщины выносятся за скобки, потому что человек у Хольма ван Зайчика, как в украинском языке, чоловик — мужчина, муж.

Люди, причастные к публикации романов Хольма ван Зайчика в России, утверждают, что среди откликов преобладает один: “Хочу в Ордусь”.

Не знаю, не знаю. Вряд ли пробудится во мне такое желание. Куда хотеть-то? Туда, где отношение к женщине недалеко ушло от средневекового? Туда, где выдается лицензия (пайцза) на ненаказуемое убийство? Или туда, где при виде пары “отдельно валяющихся усеченных (отрубленных. — Н.Н.) рук” герой “смущенно” думает: “Богдан будет дуться... И чего это я так увлекся”... Прекрасные такие думы. И мало чем отличающиеся от подобных же “душевных переживаний” героев множества макулатурных боевиков!

Только, пожалуй, и остается что пожелать — от всей души — неоднократно перерождаться самому Хольму ван Зайчику в созданной им идеальной Ордуси, но с его умом, талантом и стремлением к свободе перерождаться непременно женщиной в семьях минфы или железного бека. Вот взглянуть бы хоть одним глазком — каково-то ей там будет?.. В одном же можно не сомневаться: кое-что в своем творчестве, имея опыт подобных перерождений, Хольм ван Зайчик обязательно бы пересмотрел, появись у него такая возможность.

Для всякого пишущего фантастику существует множество вариантов преобразования действительности. И все зависит от того, на что автор нацелен: то ли он ищет новые пути развития для всего человечества и каждого человека, будь то мужчина или женщина, то ли пытается воскресить социальные модели прошлого, считая их совершенными. Но есть в человеческом сообществе такие модели взаимоотношений, которые, сколько их ни идеализируй, никогда не будут восприняты как идеал. Больше того, переболев однажды, возвращение, например, к инквизиции или к “охоте на ведьм”, или к крепостничеству человечество может воспринять только как рецидив именно болезни. Так и с подчиненной мужчине ролью женщины. Мир медленно, с трудом, со скрипом и скрежетом зубовным, но начинает прозревать: нехорошо это, болезнь это, пора излечиваться. Вон даже католический папа просит у женщин прощения за отношение к ним католической церкви! А Хольм ван Зайчик, наоборот, считает такое положение дел единственно правильным. Что ж, это его, автора, свободный выбор. Непродуктивный, правда, но чем-то автору дорогой.

Как говорится, вольному воля…

Проблема гендерных взаимоотношений, как и любая проблема борьбы за коллективные права и, следовательно, основанная на групповой идентичности, предельно мифологизирована.

Во-первых, сексуальная (гендерная) идентичность возникает в том нежном возрасте, когда восприятие мира носит необычайно сильный “манихейский” характер: мир делится на “нас” (хороших, правильных, понятных) и “их” (дурных, неправильных, непонятных). Следовательно, другой пол подсознательно воспринимается как враждебное сообщество, которое надо либо победить (психология “львов”), либо обмануть (психология “лис”).

Во-вторых, если проанализировать стереотипы восприятия “иного” пола, то с удивлением обнаруживаешь, что они напоминают стереотипы этнического “чужака”. Например, в глазах мужчин-“простецов” женщины отчетливо обнаруживают черты “торговой диаспорной нации”: хитрые, трусливые, вечно твердящие о своих обидах, заключающие тайные союзы и заговоры против нас, неспособные выполнять сугубо “наши функции”. Словом, “все бабы — су...”. С другой стороны, в глазах женщин-“простецов” мужчины выглядят как варвары-кочевники — грубые, неотесанные, примитивные, суеверные (все мужики — коз...). Муссирование соответствующих тем имеет ярко выраженный психотерапевтический характер — вроде обмусоливания жидо-масонского или гомосексуального заговора в определенных средах.

Процесс эмансипирования угнетенной группы всегда сопровождается разрушением негативных стереотипов и требованиями создания благоприятных условий для наверстывания упущенного в приобретении статусных позиций — тем, что потом стали называть позитивной дискриминацией. Дети буквально с детского сада должны узнавать о реальных психологических различиях полов, понимать, насколько ложны стереотипы восприятия окружающего мира. Уже дети (и, конечно, взрослые) должны понимать, что есть подсознательное восприятие признаков “чужака”, которое очень мало соответствует действительности. Женщины и мужчины должны уметь не рефлектировать над истинными различиями своего мировосприятия, например, по поводу большей конкретности восприятия мира в женской ментальности, благодаря которой идеологические абстракции оставляются “сильному полу”.

Вернемся к преодолению стереотипов. Антисемитизм если не исчез, то, по крайней мере, серьезно ослаб и трансформировался в тот момент, когда “оседлые” европейские народы убедились в способности израильтян быть хорошими солдатами и хорошими крестьянами (свойства, которые не считались присущими “диаспорному этносу”). Эмансипация женщин максимально высока в социуме, где женщина может быть хорошим солдатом. То, что из женщин получаются отличные танкисты и летчики (с точки зрения общественной мифологии — одни из самых “маскулинных” позиций), доказал опыт американских войск в Ираке и израильской армии, не умаляя совершенно незаменимой роли женщин как инструкторов. В России никакого подлинного социального равноправия женщин не будет, пока перед женщинами не откроют все военные специальности. Сегодня женщины в России, как это было сказано в одной из передач Би-Би-Си еще четверть века назад, — “рабыни рабов”. Провал демократического проекта привел к общественно-гражданскому инфантилизму. Этот инфантилизм провоцирует мужчин на такое социальное поведение, которое воспринимается как “женское” (приспособляемость, хитрость, интриги). Поскольку “женское” (гендерно-диаспорное) — фольклорно “низшее”, то психологически мужчины пытаются его компенсировать брутальностью: индивидуальной (от этого речь, как бы помягче сказать, насыщенная “агрессивной гомоэротикой”) и коллективной (отсюда имперское великодержавие, вождизм). Если хотите настоящего равноправия — проводите такую экономическую политику, которая даст женщине возможность содержать себя и хотя бы одного ребенка. Это еще больше ослабит формальный брак, но зато поможет создать “неоклановую” структуру: несколько мужчин и детей дружат — как бывшие и настоящие партнеры и члены семей одной женщины.

Отдельный вопрос о формально-правовых преимуществах. Если государство настолько озаботилось искусственным выращиванием гражданского общества (определяя, например, что негоже кандидату в депутаты быть беспартийным, сколько человек должно быть в партии, какая доля региональных активистов должна быть в партийном списке), то несложно добавить и еще пару условий. Например, не меньше трети партийного списка должны составлять женщины, женщина должна обязательно быть сопредседателем партии. Если мы честно махнем рукой на гражданскую самостоятельность, — такие симулякры в перспективе помогут гендерному равноправию. Но это только при том, что мы считаем каждую особь — полномочным представителем всей общности. И тогда полтораста дам в строгих костюмах (все — выходцы из чиновно-номенклатурной элиты) будут считаться “полноправными представителями российских женщин в парламенте”. Но очевидно, что адекватно представлять не женщин, но проблемы социальных групп и подгрупп (матерей-одиночек, интеллигентных пенсионерок, молодых женщин-клерков, обучающихся на вечернем отделении...) должны только те, кто выиграл соревнование в своей группе и у мужчин политиков.

Не люблю феминисток.

Не читаю феминистских текстов и не размышляю на близкие феминисткам темы.

При этом, выражаясь в модных нынче терминах, в своей жизни я довольно-таки полно реализовала феминистский проект. Судите сами.

Я хотела получить лучшее по своему времени образование, — и я его получила.

Полюбила одного человека, когда мне было двадцать, — и вот все эти годы мы вместе.

Хотела заниматься наукой, — и делаю это уже полвека.

Люблю красивую посуду и люблю встречать Рождество с елкой, в вечернем платье и при свечах, — и все это у меня есть.

Я работала и дружила преимущественно с мужчинами, — и они были верными и надежными друзьями и коллегами. Мне не нужно было напоминать им, что я все-таки женщина, потому, что они были настоящими мужчинами. Наверное, по той же причине мне никогда не приходилось доказывать им, что я тоже человек.

Я всегда могла рассчитывать, что кто-нибудь поможет мне дотащить до дома неподъемную сумку с книгами. Но если я возвращалась заполночь с очередного сборища, где в компании моих учеников и друзей слушала музыку, то мой всегдашний попутчик Юра не выходил из метро, чтобы проводить меня до подъезда, а ехал дальше в свои Химки — просто потому, что иначе он мог бы опоздать на последнюю электричку.

Зная, что в такой поздний час я буду идти по плохо освещенной улице одна, мой муж спокойно ложился спать, потому что встречать и провожать меня нужно было только в аэропорт или на вокзал.

И все же мир, где я жила и работала, имел четкий гендерный акцент — это был мужской мир.

Хотя на всех отделениях филфака женский контингент абсолютно преобладал, в молодой лингвистике эпохи “бури и натиска” безусловными лидерами были мужчины. Что естественно, если вспомнить о той роли, которую в этих процессах играли математика и кибернетика: именно математики оказывались в роли авторитетных наставников. Тогда мне крепко помог мой ровесник, ныне — известный математик, профессор В.М. Золотарев. Нам было лет по двадцать шесть — для математика возраст расцвета, для филолога — “годы учения”. Я же как раз решительно забросила романистику, которую изучала в университете, и начала заниматься математической лингвистикой. Необходимой мне математики я не знала (теперь-то я понимаю, что лингвистики я не знала тоже, но это отдельная тема). Через полгода совместных занятий Володя сказал мне: “Что вы все жалуетесь, что у вас нет математических способностей. На мехмате у вас, как у всякой нормальной девочки, была бы твердая тройка”.

Это была искренняя похвала: считалось, что нормальная (то есть толковая) девочка-математик большего просто не стоила. Чтобы подняться на следующую ступень, студентка мехмата должна была быть особо одаренной. А я и вовсе окончила филфак (хоть и с отличием), поэтому была польщена, хотя по теперешним понятиям мне следовало бы если не возмутиться, то хотя бы потребовать объяснений.

Л.Я. Гинзбург еще в молодости писала о том, что ей свойственно рационалистическое отношение к своим привязанностям: чем сильнее переживание, тем выше потребность в его логическом прояснении и оформлении. У меня подобная потребность появилась позже. В молодости я была “как все”, а все мы были веселы, увлечены работой, многие (сейчас мне кажется, что большинство) были замужем или женаты. Это не мешало высокой концентрации романтических флюидов, сопровождавших прогулки по ночной Москве, которыми нередко заканчивались наши дискуссии и семинары.

“Флюиды” я не случайно назвала именно романтическими, а не эротическими. Слова “эротика” и “сексуальность” среди нас не были в ходу. Они отсылали к иным, неповседневным реалиям: эротика — это что-то из Гамсуна, Бодлера или Дебюсси (в конце 50-х Кузмин и Цветаева нам были практически неизвестны). Сексуальность, соответственно, — из Фрейда, о котором большинство из нас в то время скорее слыхали, нежели его читали.

Невозможно представить, чтобы в описываемой среде самая привлекательная женщина была оценена именно как “самая сексуальная” — и не только в 50—60-е годы, но и позже. Для моего слуха эпитет “сексуальная” в этом контексте и сейчас звучит оскорбительно, потому что редуцирует женщину к ее функции объекта вожделения. Мне представляется, что даже эротичной естественно называть не Майю Михайловну Плисецкую, а ее героиню в “Кармен-Сюите” или в “Болеро”.

Хождения с чужими женами/мужьями в Консерваторию, на выставки или в походы, если один из членов пары не разделял соответствующего увлечения, были совершенно обычным делом. При этом промискуитет не только не поощрялся, но был в известном смысле hors de question — не потому, что мы были особо нравственными, а по той же причине, по которой в норме сексуальные притязания не адресуются кровным родственникам. Распад отдельных супружеских пар вызывал соответствующие толки, но и тогда все же преобладало огорчение и недоумение: неужели все проходит?

Сказанное не следует понимать как бесполость или отрицание своей женственности. Напротив того. Все мы смотрелись в зеркало и смотрели друг на друга. Я помню, как в начале 60-х в обеденный перерыв я на пари отправилась в огромную столовую Министерства электростанций СССР (мы временно работали в его здании) с браслетом на ноге (!), что по тем временам выглядело столь же вызывающе, как если бы Екатерина Андреева читала новости Первого канала с кольцом в носу.

Мы охотно пользовались духами и вовсе не готовы были ходить в чем попало, даже если весь гардероб состоял из двух юбок и трех блузок. Помнится, самая лучшая моя блузка была мне широка в вороте, и потому я закалывала его с изнанки крошечной английской булавкой. Зато покрой этой блузки позволял носить небольшую старинную камею, подаренную мне отцом на двадцатипятилетие. На этом фоне подчеркнутое равнодушие к своей внешности, свойственное одной из моих тогдашних коллег, воспринималось как нечто близкое к высокомерию.

Спустя много лет я призналась, что тогда ей завидовала — не подумайте, что по “идейным” причинам. Просто чтобы купить что-либо дельное, будь то хорошая сумка или качественная пудра, нужно было затратить очень много времени, что, правду сказать, изрядно утомляло — но главное, это было время, несправедливо отнятое у работы!

Мы действительно работали много. При этом наши мужья и вообще наши “мальчики” готовы были к поискам фотобумаги “Бромпортрет” или эстонских лыж, но не рубашек или шапок, так что “девочки” были, что называется, при деле. Мужчины относили белье в прачечную, тащили с рынка картошку и должны были уметь обращаться с молотком и отверткой. Большинство бытовых обязанностей продолжали считаться женскими, но это был добровольный выбор с обеих сторон: муж покорно обходился без того набора блюд, которое в России принято считать “обедом”, и мирился с тем, что в праздничный вечер жена отправлялась с их общим приятелем в Консерваторию слушать Мравинского.

Человеческие отношения в этом кругу были, выражаясь ученым языком, действительно субъектными: по крайней мере, они оставались таковыми до вторжения наших войск в Чехословакию в августе 1968-го. Аресты, обыски, вызовы в КГБ многое поломали. Давление обстоятельств искривило саму конфигурацию взаимоотношений — и семейных, и дружеских, включая судьбы тех, кого не сослали и даже не выгнали с работы. (Я писала об этом в мемуарных очерках “О нас — наискосок” (см. в моей книге “Внутри истории”, М., 2002.)

Душевно я оказалась хотя бы отчасти защищена тем, что, начиная с 1967 года, у меня дома собирался семинар, участники которого были объединены вначале общими интересами, а потом — общими задачами. Началось с того, что время от времени кто-то хлопотал за очередного мальчика или девочку, которые не могли определиться в жизни, хотя уже окончили вуз, притом не обязательно гуманитарный. На все такие просьбы я отвечала словами “пусть придет”, которые впоследствии были возведены в ранг семинарских mots.

И они приходили. Некоторые — надолго, кое-кто — навсегда. Прошло много лет, прежде чем я поняла, что наука как таковая была нужна совсем немногим из них. И все же наше сообщество было прежде всего научным семинаром, потому что мы собирались не с целью просто с чем-то ознакомиться — нам хотелось всем вместе нечто сделать. Вот этой “командностью” наш семинар и отличался от кружка. Беспощадность, с которой участники готовы были критиковать любого из своих друзей и коллег, исключала всякую салонность. Я же как руководитель и вовсе была в наиболее уязвимом положении, поскольку не имела права на ошибку.

Обобщенный портрет постоянного участника семинара примерно таков. Это был молодой человек, преимущественно с математическим или техническим образованием, нередко — с кандидатской степенью, неудовлетворенный либо тем, чем он должен был заниматься на службе, либо просто ищущий путей самовыражения и самореализации.

Самореализации способствовало то, что отношения внутри семинара изначально не ограничивались научными интересами, хотя никаких вненаучных обсуждений на самом семинаре не велось. Но уже убирая складные стулья и запихивая в портфели и сумки тапочки, народ бурно обменивался новостями, книгами и пластинками, в силу чего мне не раз приходилось взывать: “Вы уйдете, наконец?”.

Каждый из нас был не одинок в своих рефлексиях и сомнениях уже потому, что еще с десяток таких же, — молодых, образованных и обаятельных — полагали для себя естественным ехать через весь город, чтобы по три часа вдумываться в слова докладчика, а потом, под перекрестным огнем вопросов и нелицеприятных замечаний, пытаться выразить собственную позицию. При неизбежной смене лиц и обстоятельств именно научным семинаром наши собрания и оставались вплоть до осени 1991 года, когда я закрыла свой семинар, что называется, “железной рукой”. Начиналась другая жизнь, и незачем было делать вид, что все останется, как было.

Существование в группе, где я была ответственной за наши общие удачи и провалы, а членами “команды” были почти исключительно мужчины, тоже можно считать частью реализации моего личного феминистского проекта. Ведь в отличие от женщины — руководителя отдела или лаборатории, влиятельность которой обеспечивается ее местом в иерархической структуре, я располагала только личным символическим капиталом — а значит, связь между мной и моими “семинаристами” была (и осталась) добровольной и симметричной. Именно отсюда — то чувство благодарности и полноты жизни, которое воплощает для меня четверостишие Пастернака, открывающее эти заметки.

А феминизм мне так и остался чужд.

Вот, значит, какие дела (предупреждаю сразу — цитаты будут): листала я Марусю Климову, листала (псевдоним, конечно; под копирайтом-то на обороте титула — Т.Н. Кондратович), и долисталась-таки: “...нет, мне кажется, ничего более банального и пошлого в этом мире, чем любовь мужчины к женщине и наоборот. Не представляю даже, что нужно сейчас предпринять, чтобы хоть чуть-чуть оживить это плоское чувство”. И не то чтоб сразу захотелось мне сие плоское чувство “оживить”, не то, все не то... Что же?

А вот что: книженция болталась в сумке, кошелек похудел на 216 рэ и еще и еще я говорила себе, что до следующего месяца ноги моей в книжном не будет, а “плоское чувство” кривлялось в твердом переплете с немыслимой обложкой, явно претендующей на концептуальность идеи. В метро М толкали Ж и не уступали им места; оба пола казались одинаково уставшими, а потому ушибленными на голову и абсолютно одинаково мечтали о деньгах, которые позволили бы им передвигаться более цивилизованным способом, нежели “лучшая в мире” подземка.

Выйдя через сорок минут на свет белый, я направилась к ларьку, которые еще, слава богу, существуют в столице нашей необъятной многонациональной Родины. Все как всегда: пьянчужка-Ж, клянчащая мелочь на пиво, и стайка М не меньше пьянчужки желающих испить пива. Я, протискиваясь за своим Holsten’ом, пытаюсь отдать продавщице деньги и удивленно обнаруживаю М, оказавшегося у меня перед носом. Он выше и толще в два раза. “Позвольте-ка!” — слегка отталкиваю. М поворачивает ко мне мерзейший свой лик и, как ни странно, уступает место, упоминая, впрочем, “мать”. С нее-то и начнем.

Когда-то в силу биологической предрасположенности Ж была царицей цивилизации (только она “умела” рожать, что само по себе — в любые времена — тайна, несмотря на пресловутое деление клетки, известное из курса биологии) и М использовала для продолжения рода да занятия охотой. Хочется верить, что без удовольствий в те времена, называющиеся, как известно, матриархатом, не обошлось. Потом — для утешения несчастных с порослью на лице — свершилось чудо: смена декораций явила собой патриархат, влачащийся и поныне. Оба общества, понятное дело, построены на принципе угнетения одного пола другим. 1:1. Правда, не совсем ясно, в чью пользу: “третий пол” также не дремлет, “би” вышли из подполья, и неизвестно, кто над кем станет доминировать лет этак через... Стоп. А как же “чувства”? М&Ж, Ж&М... Что такое — М? Кто такая — Ж? С чем едят их — с маком, корицей, заправляют ли острым соусом? И самодостаточны ли они без него?

Если включить случайно ящик, можно услышать такое, например, откровение из телепроекта “Дом-2”, где плохо умеющие говорить малчики-дивачки как бы ищут “свою любовь”: “Все-таки я не думаю... э... что девушки умнее... э... нас”. Или: “А... мне вот больше нравятся стервы”, или: “Он мне больше понравился, он так... эт-та... папрощще...”. Все напоказ, все скучно; не забудьте выключить телевизор. Потом они подрастут и, если уж и найдут свою 0,5 (М/Ж), то говорить, скорее всего, едва ли научатся (во всяком случае, я как-то на сей счет сомневаюсь) — а ведь от языка, от того, как выражаются М и Ж, и зависят во многом их отношения. Плевать, что “мысль изреченная есть ложь”: подростковый мат удручает особенно, если “он” — про “мать” — при “ней”; “она”, дура, лыбится, покуривая, джинсики такие в обтяг, челочка, перекисью осветленная... Не понимает, что все самое гнусное “по-женски” у нее только начинается с этой японы-сан.

Кто поумнее — хотя бы иногда читает. Кто поумнее — хотя бы иногда читает, например, Кундеру. Или Маркеса, который, кстати, несмотря на удачный брак и двоих детей, пишет, что не знал на всем свете более одинокого человека, чем он сам. Одна моя замечательная знакомая, живущая сейчас не в России (да, замуж за иностранца, и платье белое, и все такое), написала по этому поводу мне по электронной вот что: “Все-таки таким людям, в голове у которых чего только не зарождается, нужен какой-то ОСОБЫЙ контакт с другими, потому что их больше других тянет в бездну”. Но что такое бездна? Одиночество? Пустота? Отсутствие любви или просто — смысла?

Про “творческих” помолчим, что ли, хотя так и хочется вспомнить и Шопена с Санд, и Моцарта с Констанцей, и Цветаеву с Эфроном... И... Или каких-нибудь “живых классиков”, чаще всего использующих Ж (или М; но чаще — Ж) как дешевую (подарок на день рожденья, Новый год) рабсилу, умильно склоняющую голову перед их шедеврами. Не будем о грустном: просто пойдем по бабам.

Проституция — жанр типично патриархальный, ведь Ж, доведенная до ручки (ножки?), унижена прежде всего благодаря нивелировке личности; она ниже нулевого уровня, она стала “предметом потребления”, на ней ценник — и все благодаря М; она мерзнет в своих тонких колготках, у нее всегда “минус тридцать” — тоже отношения М и Ж, огромный WC чувств, желаний, комплексов, страстей. Жанр, играющий по собственным волчьим законам. Это давно уже не “Дневная красавица” с Катрин Денев, где мадам Анаис — очаровательная содержательница борделя — все же обладала долей человечности, да и сама — выживала. Проституция: Грязь. Боль. Стыд. Болезни. Унижение. Извращенное самоутверждение: практически поголовно — М через Ж. Деньги. Которые все-таки пахнут, потому как прежде всего душа продается, тело вторично, что бы ни говорили на эту тему: сами подумайте... Поэтизировать свободную лавэ, как это делали многочисленные “творческие натуры” (М) — особенно почему-то вспоминаются всевозможные французские художники рубежа XIX—XX веков и персонажка Сонечка Мармеладова, — все же не будем. Социолог Мишель Пажес в своей “Диалектике отношений между мужчинами и женщинами” называет такую лавэ “увеличительным зеркалом для изучения сексуальных отношений в обществе”. Изучим? Ну хоть с ноготок...

Дальняя родственница одной моей знакомой уехала лет десять назад в Страну восходящего солнца. Известно, зачем: у нас деньги заработать Ж гораздо сложнее, чем М; бизнес-бледи отдыхают, здесь не о них... Известно, что русские Ж котируются среди М с узким разрезом глаз. Дальняя родственница одной моей знакомой до сих пор содержит мамашу и кучу родственников, оставшихся на исторической родине; она купила квартиру, у нее дочь. Возвращаться не торопится — там и проституткам платят иначе: люблю тебя, Россия, “но странною любовью”. Ж — какова б ни была — продаваться не хочет: действительно нравится это лишь особам на стадии патологического мазохизма — но это уже другое. А “не другое” то, что М вынуждает Ж продавать себя: в стране безработица, между прочим, и барышням с в/о после института жить на одну фиговенькую зарплату, особенно если из-под отчего крыла вырвамшись — “Да чтоб ты жил на одну зарплату!”, — ну никак. И не только после института: в Интернете ежедневно продаются студенточки (нимфетки-переростки и старше). Объявления, размещенные в подчас “невинных” рубриках, без ложной скромности испещрены числами: $150, $200 etc.; кто-то согласен на $70 в час; “Хочешь посмотреть мое фото? Жми сюда!” — и выплывает дива с глазами ребенка, и какой-нибудь М (быть может, программист, а может, экономист или еще какой другой -нист) жмет уже на картинку да записывает телефон, а потом едет к диве с глазами ребенка и платит аккурат по тарифу, застегивая ширинку. А потом дива приходит в институт в новом, например, свитере и благополучно сдает свой зачет по творчеству того же Маркеса, написавшего уже “Воспоминания о моих грустных шлюхах”... Вот Феллини тоже к ним слабость питал — все ночами по Риму на машинке километры накатывал, “материал собирал”, бедная Джульетта Мазина, но о талантах мы вроде как не говорим, а говорим, если кто забыл, о насилии, которое испытывает Ж со стороны М: естественный отбор!

Сама логика изнасилования строится на потенциальной доступности Ж: “Плачу — дает!” — думает М. И насилует. Но уже не платит. Ис- и подпорченные жизни, сломанные в чем-то судьбы, смены ориентации, иногда — самоубийства и психушки, ибо не все могут “расслабиться и получить удовольствие”, особенно если в детстве, — д-р Фрейд, д-р Адлер, д-р Фромм, вы уже здесь? — и все из-за... Потом Ж перешагивает и через это (да и есть ли что-то, через что она перешагнуть уже не способна?) и живет с М (муж, мудак, малчик), никогда не забывая о том, что в принципе он — ее, в общем-то, недруг (в бессознанку ушло), использует ее. Увы, так случается чаще всего, ничего не выдумано: послушайте, подслушайте иногда Ж, особенно если та выпьет, а потом — слезы Ниагарой! Это по-настоящему жутко, и помочь — ничем, никак, разве еще налить да сказать банальность, вроде “Нельзя жить прошлым, все еще можно изменить...” — хотя очень часто ничего изменить нельзя: например, дети. Например, двое. Чудо как хороши. Маленькие. Кормить-одевать-учить. Одной не потянуть. С двумя — никому не нужна, да и страшно. А то, что пьет, — ладно, главное, чтоб не бил. Хотя, “если бьет, значит, любит”... Так и живет всю жизнь: с алкашом, дебилом, просто чужим... из-за них, что “чудо как хороши”. Однако д-р Фромм утверждает в своем замечательном “Искусстве любить”, что М и Ж лишь прикрываются детьми и просто боятся что-либо менять: ситуация устраивает — хоть и дерьмо, а свое. “Дерьмо”, кстати, очень красиво звучит по-французски: “merde”, но вони от него, думается, не меньше. Самое время дать слово Екклесиасту: “Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои...”.

Наслаждаемся дальше. М — через одного, я пересчитывала — как огня боится проницательности Ж, еще пуще — интеллекта, смешавшегося по природным (а не “непонятным”, как они любят повторять) причинам с красотой: ну, не может она умнее его быть, ведь “из ребра” же, да и что такое “ум”? “Ум говяжий, цена 1 руб.” — подпись под иллюстрацией в одном из старых “Крокодилов”, давным-давно вынесенных моими родственниками с дачного чердака, сожженных на аллее, принадлежащей коллективным садам “Восход”... И на пресловутом Форуме нестарых еще пишущих (не старых, уже пишущих) в местечке с липким названием — все то ж. Надо же, из девяти М, попавших в шорт-лист соколовской премии, одна особь оказалась Ж — не ваша непокорная неслуга. Гендерная ревность к слову. Бессознательное снисхождение: “баба пишет...” — но только не вслух. Идиотичное разделение ТЕКСТА на М и Ж (последнее именуется в просторечии ЖП — женская проза). Но бывает ли женская алгебра? Мужская физика? Единое поле литературы М и Ж снова не смогли поделить, будто детей при разводе, поэтому — Поль Констан, что вовсе не феминистка: “В течение двадцати лет я должна была доказывать, что, не отрицая того, что я женщина, которая пишет, я прежде всего писатель. В течение двадцати лет ни одна моя встреча с критиками или читателями не обошлась, в той или иной степени, без намеков на то, что я прежде всего женщина. Ни одна встреча не обошлась без сакраментального вопроса: существует ли женское творчество? Вопрос, который тут же разделяет общество на два непримиримых лагеря...”.

Понимаете, к чему клоню? К тому, что не врет ли нам Священная книга и не дописали ли про “ребро” в очень смутные времена чересчур добропорядочные мужи, дабы “бабу с воза”? Об этом можно спорить, а можно — нет: кобыле в любом случае не легче. Как там у БГ? “Некоторые женятся, а некоторые — так”... Но вот, опять я подбираю “падшую” Ж: “баба с возу” — как на ладони — например, в исламе. Вот, пожалуйста: первейший из первых запретов — на свободное общение: “Тот, кто верит в Бога, и в Последний день не должен быть наедине с женщиной иначе как в присутствии ее махрама, ибо сатана будет третьим” (известный мусульманам хадис). Да благословит Пророка Аллах и приветствует! Даже обручальное кольцо связано с покупкой Ж: обычай такой. Колечко оповещало всех М, что эта Ж уже не продается. Так обручение или обречение? А споры о моно/полигамии отпустим: в воздух, в воздух... В воздух, не то ветром чего-нибудь надует — опять же, ввиду удорожания детского питания!

Как глуп этот мир, как глуп... “И скажи [женщинам] верующим: пусть они потупляют свои взоры и охраняют свои члены” (Коран, 24: 30-31). Говорят, в солнечном Азербайджане до сих пор ни одной Ж на улице без ее махрама не увидишь, а все торговцы — исключительно М. Впрочем, то — отдельная песня в этом WC...

“Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами”, — сладкоголосо пел старик Соломон. А вот ушибленный в чем-то на голову — как все, как все! — Лев Николаевич пел по-другому. Позволю себе цитату из его “Исповеди”: “Новые условия счастливой семейной жизни совершенно уже отвлекли меня от всякого искания общего смысла жизни. Вся жизнь моя сосредоточилась за это время в семье, в жене, в детях и потому в заботах об увеличении средств жизни. ...Так прошло еще пятнадцать лет. ...Я писал, поучая тому, что для меня было единой истиной, что надо жить так, чтобы самому с семьей было как можно лучше. ...на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни. Как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние... Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: зачем? ну а потом?”. Однако я в который раз зарекаюсь говорить о “причисленных к лику великих” (ибо по-другому скроены-сшиты, нежели обыватели, хотя на вид все те же: руки-ноги-голова, и нос, и глаза, и уши, и рот даже есть...), тем более что отношения Льва Николаевича с Софьей Андревной — не показатель. Но показатель ли то, что т.н. счастливая семейная жизнь “отвлекает” от “вечных” вопросов? Едва ли, и примеров тому масса. Да и живут “семьями” дольше — другое дело, какой в том смысл... Психологи вот вещают, что недовольство друг другом, плавно переходящее в отвращение, вытекает из плохого сценария подчинения-доминирования, с явным таким запахом отстойной воды (кака така любов?)... Впрочем, у М и Ж даже состав крови разный, и мыслят-то они, бедные, неодинаково. До сих пор удивляет, как только уживаются друг с другом? А ведь живут, и любят даже... “От тож!” — поглаживает седую бороду какой-то дед, подхваченный ветром моего воспоминания: наверное, его уже нет в живых, а с бабкой своей такими вопросами они не задавались — и от этого вот — “дата прекращения брака в записи акта о расторжении брака указывается в соответствии со ст. 25 и п. З статьи 169 Семейного кодекса Российской Федерации” — были избавлены.

Посмотрим же теперь, что в форумах пишут. Возьмем первый попавшийся, высветившийся благодаря всезнающему Яndex’y: Межконфессиональный христианский. Не потому что — а просто. “Скажите, что вы считаете главным, основополагающим для создания семьи? Только, пожалуйста, не отвечайте коротко: “Любовь”, напишите, что Вас побуждает или уже побудило к вступлению в брак? Простите заранее, если мои вопросы Вам покажутся глупыми. С любовью во Христе, Светлана”. — “Скажу, как это лично для меня. Мне нужен просто близкий человек, так как жизнь такая, что один не проживешь... Так Бог устроил. Плюс в этом счастье для человека”. — “То же самое. Вспоминая себя, могу сказать, что просто не хотелось быть одной”. — “Любопытной Варваре на базаре нос оторвали”. — “Ибо ты возвеселил меня, Господи, творением твоим: я восхищаюсь делами рук твоих! Псалтирь 91: 5-6”. В других форумах тоже что-то близкое к этому; опять же, кто что ищет. Тысячи людей знакомятся по Интернету: своя “0,5” подбирается, как работа: стоит грамотно составить резюме, и... вы почти у цели. Многочисленные сайты знакомств предлагают М и Ж самые разнообразные варианты: как Ж для М, М для Ж, так и Ж для Ж да М для М, а также М+Ж для М/Ж, Ж+Ж для М, Ж+Ж для Ж, М+М для М... комбинации разнообразны, арифметика не так чтоб сложна... “Одинокая женщина желает познакомиться...” давным-давно отдыхает: познакомиться очень легко, достаточно разместить анкету на сайте или написать предмету своего интереса по электронной. Не следует забывать копировать некоторые “особо важные” письма и путать e-mail’ы. А лучше вести картотеку, чтобы случайно не перепутать потенциального героя/героиню, как произошло с одной симпатичной дамой, маявшейся “неравным браком”, и та назначила встречу совершенно не тому, по ком вожделела: экземпляр оказался с тем же именем, но не вышел ничем, не говоря уж о рыле. Тем не менее, эта симпатичная дама познакомилась позже с тем, кого так долго искала — всю жизнь и еще пять минут, — и... счастлива теперь; так бывает. Другая дама познакомилась таким же образом, по Интернету, да вот только с бисексуалом, разрывавшимся впоследствии между ней и своим юным возлюбленным и выбравшим все же его; еще одна бросила мужа ради женщины на двадцать лет старше себя... Шутка начала XXI века — “Натуралы говорят: “Мы тоже нормальные””.

Тем не менее, М ищет Ж, а Ж, — несмотря на патриархатик и проч. — М. Архетипические образы прочно сидят в голове, спасибо д-ру Юнгу: просветил-таки. Мужчина и Женщина: зачем-то они ловят взгляды, прислушиваясь к голосу сердца — “А вдруг?”. И все-таки надеются на случайную, не по заказу, встречу: легкую, как туман, чистую, “настоящую” — такую, чтоб “жить вместе и умереть в один день”, ту, которой иногда — слишком часто — не случается, поэтому “Москва слезам не верит” еще долго будет оставаться любимым фильмом наших бывших советских людей. Наверное, пока те не поверят в Любовь. Любую.

...А пока нам предлагается так называемый “Экспресс-анализ резонансных отношений мужчины и женщины”. Вот отрывки из одного демоварианта: “Ваша встреча с точки зрения кармы неизбежна. В этой встрече вы являетесь для него человеком, помогающим ему выполнить свою жизненную программу. Он же, как ни печально, тормозит ваше развитие, заставляя подчинить жизнь его судьбе, не давая возможности проявить себя в полной мере... Ваша кармическая задача в том, что... К экспресс-анализу прилагается компьютерная распечатка вашего гороскопа...”.

...А пока больше всего преступлений относится к “бытовухе”: М или Ж убивают друг друга из ревности. Все это можно списать на слепой инстинкт. И Фрейд, и Сад, и Батай считают (и правильно), что цивилизации без принуждения не бывает, а потому суть эротики — в восстании против границ, пре-ступлении закона. У Фурье любовь — высшее из искусств; он говорит, что зверем человека делает только запрет, рождающий бунт; соответственно, не инстинкты, а их подавление — мысль, конечно, ненова. Но сила притяжения полов только тогда и сила, когда основана на доверии: как доверять, ревнуя? Как любить, ревнуя? Значит, не уверен в себе? “Не уверен — не обгоняй”. И вообще: проверь тягу два раза — помнишь надпись на старой колонке? Теперь-то многие не знают, что это такое, слово выходит из употребления (устар.), словно какая-нибудь “буржуйка”...

А если бы у Ж и сейчас был свой язык? Тот, что М никогда не..., а? Ведь оба пола — даже не параллельные прямые! А если б у М — свой?

...Еще три тысячи лет назад существовал в Китае таинственный язык nushu — едва ли ни единственный из “женских”. Точных свидетельств о его происхождении нет. Не так давно умерла Yang Huanyi, последняя носительница; используя какую-то хитрую кодировку, китаянки раскрывали друг другу секреты, не предназначенные для мужского уха...

Что люди ищут в любви, так часто путая ее с привычкой? Как часто любящие не слышат друг друга? “Я тебя не понимаю, но я люблю тебя, и это сильнее всего” — Рената Литвинова: именно поэтому и сняла “Богиню” — ведь, чтоб сохранить любовь нетронутой, нужно покинуть Землю... Кто знает? В любом случае, поТУсторонний мир не мешает нам быть счастливыми в этом, поСЮРстороннем: если мы сами себе не помешаем. Если научимся — хоть иногда — прощать и не ломать того, “кого любит душа моя”: “Не видали ли вы того, кого любит душа моя?”

[— Екарный бабай! — восклицание, выражающее крайнюю степень чего-либо.] ...Знаю одно, где-то уже писала, повториться не страшно: Земля вертится вокруг своей Любви. Синоним — ось. Жизнь без этой загадочной дамы суха, как тетрадный лист, вечера полупусты, ночи — скучны, а утра — хмурые. Да, забыла! Зима особенно холодная, а лето — мерзко-жаркое! Но я понятия не имею, как все это объяснить и почему писала сначала совсем не об этом...