Леонид Тимофеев

Дневник военных лет

Мы завершаем публикацию фрагментов дневника Леонида Ивановича Тимофеева (1904—1984) — ученого-филолога, известного литературоведа, автора многих книг по истории и теории литературы (предыдущие публикации см. “Знамя”, 2002, № 6; 2003, № 12; 2004, № 7). Л.И. Тимофеев не был на фронте — с рождения он страдал параличом ног. Отказавшись от эвакуации, все военные годы он провел в Москве и Подмосковье. С самого начала Великой Отечественной войны он вел дневник, где записывал и сугубо бытовые подробности жизни, и свои размышления о происходящем с Россией, настоящих и будущих судьбах своей Родины и всего мира.

2-е. Приехал в Пушкино до 16-го. Встретили в Москве 1945 год. Был здесь Евнин, пророчит, что война кончится в 1945-м. Встретил в Пушкине свой 41-й год.

У меня какое-то переходное состояние. Если человек действительно меняется каждые семь лет, то я, должно быть, меняюсь к своему 42-му году… Был на редколлегии “Знамени”, там обнаружена очень талантливая поэтесса — Галина Волянская*, приславшая Н. Тихонову свои стихи из Нальчика. Она пишет ему, что прочитала его стихи: “Они так хороши, что я думала, что Вы умерли”. Она — очевидно — сама воевала. Стихи действительно хороши. Естественна, свободна, богатая душа. Подтвердился слух о С. Ценском: треть его “Северной страды” действительно совпадает с романом на ту же тему Филиппова, вышедшим лет 40 назад. Впрочем, С. Ценскому удалось доказать, что оба романа черпали из каких-то общих источников. В “Правде” напечатали повесть К. Симонова “Гордый человек” (это не повесть, а х…ня), идет его пьеса “Так будет” — жаль, что он пошел так быстро по наклонной линии. Удивительно низко упал у нас литературный вкус.

3-е. По-прежнему в прострации и ничего не делаю. Вспомнил о “сценарии”, который я придумал в Узком для пропаганды Всемирного Союза жен и матерей против войны и границ — за единое государство Земли, и решил его записать наскоро и приблизительно. Что-то в таком духе:

Кабинет государственного деятеля. Старик с лицом мумии. Карта, и на ней рука, бессердечная, сухая, фанатичная, с узлами вен, цепкая. Чертит на карте новую линию границы.

Чудесный уголок Земли. Деревня, сады, беспечная жизнь людей. Пролетающие картины боя. Тишина. Появляется армия. Устанавливается граница. Всё делится пополам с потрясающим и противоречащим природе бессмыслием. Деревня делится на две части. Встают часовые, ручей засыпается, поля затаптываются. Несколько картин охраны границы: старуха идет к <нрзб.> на другой стороне, свирепый часовой и т.п. Далее апофеоз границы: сталь пушки и т.д.

Семья, мальчик лет 6—7, очаровательная мать. Дети играют в войну. Догоняют мальчика, он падает. Кричит: “Ма-ма! Ма-ма!”. Раскинул крестом руки и ноги. Догнавшие прижимают их своим оружием к земле, кричат: “У тебя оторвало руки и ноги”. Игра кончена. Он бежит к матери: “Мама, у меня оторвало руки и ноги!”.

Картина из жизни мальчика. Музыка, любовь, девушка. Жена, счастливая мать на них смотрит.

Карта — узловатая рука: чертит стрелу, пролагающую границу. Другая рука чертит стрелу навстречу.

Война. Юноша уходит на войну.

Сцены ужасов войны. Через них “мальчик”. В промежутках — тихая квартира, мать, сын и жена. Ждут. Бой. Мальчик лежит на земле, в той же позе — на знакомой границе, раскинув руки и ноги у дерева. Тьма — тот же, но бесконечно печальный голос: “Ма-ма, ма-ма…”.

Хирург — показывает на раненого: все отрезать.

Дом. Ждут. Привозят обрубок. Он и жена. Ты свободна. Нет, нет. Ее тоска. Весна. Сцена увлечения. В ее комнату проходит кто-то, похожий очень на мальчика до войны. Комната. Мальчик-обрубок поднял голову, слушает. Страшным движением затылка, спины, шеи сползает с низкого дивана на ковер, ползет к двери жены, ударом затылка открывает ее. Жена падает из рук пришедшего. Лицо обрубка.

Мать — уже почти старуха, ее лицо. Довольно — женщины, отстоим своих сыновей, уничтожим границы, тогда не будут нужны армии и войны. Сцены общественной борьбы. Женские демонстрации. Мужья и жены. Я ухожу, или ты голосуешь за уничтожение границ и т. под. Бойкот военных, рабочие не делают оружия и т.п. Победа!

В том же месте — торжественное уничтожение границы. Ручей опять течет и т.д. Все стоят перед старой границей и боятся перейти ее. Наконец кто-то делает первый шаг — и ничего не происходит. Узловатая рука судорожно комкает карту.

Нет границы, расходятся армии. Люди бросают страшное оружие и начинают сажать деревья и т.п.

Старик-обрубок в коляске около того же дерева. Его везет мальчик, похожий на него. — Вот здесь я и был ранен. — Но зачем ты сражался? — Я защищал границу. — А что такое граница? — Граница — это… — Не понимаю. Зачем это? — Как зачем?

Мелькают картины войны, еще более страшные металлические чудовища и пр. Этот мальчик у того же дерева, на него надвигается бронированное чудище. То же: “Ма-ма! Ма-ма!”.

Проснулся. Вбегает мать. Ничего этого нет, это сон. Голос: “Все это есть!”. Карта, узловатая рука, застывшие на границе пушки и люди — женщины, женщины — картины людского горя, мясорубка — гигантское жерло, перед ним дивизии, ждущие очереди, светлые юношеские лица. Голос — когда же мы превратим это в сон? Матери ждут. Жена: “Уничтожьте границы и армии, тогда исчезнут войны”. Все это, конечно, глупо, но, вероятно, что-то было бы можно сделать.

Если бы я жил за границей, я бы организовал такой Союз и поставил бы этот фильм.

21 ч. 15 мин. Приказ. Маршал Конев прорвал фронт под Сандомиром. Стало быть, началось наше наступление. Конев обычно действует очень энергично. Как обычно, мы наносим не один, а несколько ударов. Одним словом, “все шумно вдруг зашевелилось”. Чехословакия попадает в клещи наступления, очевидно, было совершенно внезапно: авиация не работала из-за плохой погоды!..

Может быть, это и есть “девятый вал”?

14-е. Конев быстро идет вперед. Берут Будапешт. Это — даже страшнее Ленинграда. 1 200 000 населения, город горит, дерутся в каждом доме. Сколько погибло жителей в эти дни. Помню, что в 1941 году я, оставаясь в Москве, считал, что самым опасным для нас будет не бомбежка, даже не голод, а уличный бой. И не пожар или стрельба, а люди, разъяренные боем, врывающиеся во дворы и квартиры, стреляющие туда, где им что-то показалось, расстреливающие кого попало и т.д. Немцы переодеваются в женское платье, отнимают детей и бегут с ними, а наши автоматчики бьют по ним.

15-е. Сегодня было эффектно организовано радио: не дали последних новостей в 9 час., в половине двенадцатого опять не дали новостей, а транслировали вальсы. Затем вальс оборвался, пауза и — голос традиционного Левитана: “Говорит Москва… (в таких случаях он говорит с особенным шиком, как кучер, осаживающий лошадей перед самим барином)… в 11 ч. 45 мин. будет передано важное сообщение”. Поют колокольчики Коминтерна. Уж не Будапешт ли? Или разворот событий на польском фронте? Мы опять вступили в полосу неожиданностей, надеюсь, последнюю. Жалею, что я не генерал, я бы давно уж, как бульдог, вцепился где-нибудь в ляжку Гитлера… Это, впрочем, и делает Конев: он уже взял <нрзб.> и больше четырехсот других пунктов, другими словами, он вышел, очевидно, на оперативный простор и проходит десятки километров в день. Надо ждать скорого развала польского фронта немцев!..

18-е. Взята Варшава. Это, не считая поражения немцев под Москвой, самый неожиданный эпизод войны: никто не думал, что ее так молниеносно возьмут.

Говорят, что Сталин дал Жукову приказ: не останавливаться до конца!

20-е. Итак — наступил момент, когда, глядя на карту, мы начали прикидывать — сколько километров до Берлина!.. Вчера было пять салютов, сегодня — два.

21-е. Пять салютов! События приняли величественный характер. Можно думать о конце войны. Во всяком случае, ясно одно: фронт немцев “снят” целиком от Карпат до Балтийского моря. Если у них было против нас 200 дивизий, то уже во всяком случае четверть из них разбита (по опубликованным данным убито и в плену около 200 000 чел., и это — не по всем фронтам и приблизительно, а сколько бродит уже в тылу наших армий), а половина так или иначе теряет боеспособность, пробежав за 10 дней 200 км. Темп нашего движения нарастает: сегодняшние приказы дважды отмечали: “к исходу дня”, значит — движение идет безостановочно.

Смогут ли немцы раскинуть руки от Карпат до Балтийского моря, чтобы удержать нас? Говорят, что Жуков еще месяца полтора тому назад сказал речь, что мы готовы и пойдем до Берлина, и что немцы знают об этом и готовят сюрпризы вплоть до газов и бактерий, но мы и к ним готовы.

Говорят, что уже отправлен на Дальний Восток весь Ленинградский фронт маршала Говорова, едут туда и госпитали. Был Жигулев, он только что из Восточной Пруссии. Говорит, что раненых у нас мало. И что перевес в технике подавляющий: на км фронта — 500 стволов!..

Вполне возможен крах Германии в ближайшее время.

24-е. Приехал в Пушкино до 30-го. События развиваются в том же темпе: мы уже на Одере против Бреслау!.. Теперь уже должно стать ясно — имеются ли у немцев силы для того, чтобы нас удержать. В 8 ч. дан салют по случаю наступления Малиновского в Чехословакии, очевидно, до 11 разместится еще 2—3 салюта. В 9 ч. веч. салют Жукову: к исходу дня 23-го взят <нрзб.> на бреславльском направлении.

9.45. Приказ Коневу — он взял Оппельн на Одере и <нрзб.>! Все это симптомы, позволяющие надеяться на разгром: Оппельн стоит прямо на Одере, и взятие его — почти что форсирование Одера и создание плацдарма на западном его берегу.

Но мы наступаем очень рискованно: глубокими клиньями, которые могут быть охвачены. Все дело в немецких стратегических резервах: каковы они. Переход через Одер, вероятно, и будет ответом. Если мы перейдем, значит, мы сильнее. Если остановимся, значит — еще не все. А союзники стоят на месте, хотя их наступление все решило бы сразу.

11.45. Левитан объявил о новом важном сообщении и перечисляет станции и длину их волн. Заиграли колокольчики Коминтерна… Приказ Рокоссовскому. Он взял <нрзб.>, расширяя основание своего прорыва. В эти дни отменена передача последних известий, а сводку дают только в час ночи, подчеркивая этим необычность происходящего.

26-е. 9.50. Рокоссовский недаром ждал очереди у микрофона: он вышел к побережью Данцигской бухты, отрезав Восточную Пруссию! Теперь уж немцам, пожалуй, и бактерии не помогут.

10.30. Музыка по радио оборвалась. Очевидно, новый приказ. Так и есть: Левитан уже заговорил. Это — Коневу: он взял <нрзб.>. Таким образом, фронт его прорыва все расширяется.

Радио по-прежнему передает марши, так что возможен еще салют. Кроме маршей, передают хор Пятницкого, образец вульгарности и бездарности, эту раковую опухоль эфира.

Все вообще удивительно. Наша победа над Германией — это прежде всего дело рук технической интеллигенции, сотен тысяч организаторов, определивших более высокую, чем немецкая, культуру производства, распределения, снабжения, подвоза, концентрации и т.п., всего, что нужно для войны. Этих людей Сталин создал за каких-нибудь 15 лет. Как тут не говорить о талантливости нашего народа в целом. А в то же время у нас крайне упала культура в области мысли, искусства, языка, быта, взаимоотношений людей и т.д. “Вот загадка моя, мудрый Эдип, разреши”. Становится Америка, так как старая русская культура, на мой взгляд, больна смертельно.

Дан итог потерь немцев за 12 дней наступления: 295 000 убиты, пленных около 400 000!.. Значит, разбито не менее 100 дивизий немцев. Сегодня Конев и Жуков захватили на аэродромах сотни целых самолетов, очевидно, немцы бегут.

28-е. Запад молчит, хотя мы наступаем больше двух недель!..

Сводка: до Берлина менее 200 км… Так в 1941 году немцы считали километры до Москвы!

29-е. Мы идем вперед в фантастическом темпе. Жуков взял Вольденберг в 160 км от Берлина!.. Смелость, с которой мы рвемся вперед, говорит о нашей уверенности в том, что немцы разбиты, и — значит — смущающая меня мысль, что они отошли, сохранив главные силы, — отпадает.

Сводка — подбито более 200 танков и более 100 самолетов, значит, где-то новый удар: в Венгрии или в Прибалтике.

30-е. Сегодня — первый день без салютов за две недели, просто в 11.30 дали сводку. Но это законная пауза. В Берлине паника и эвакуация. Сегодня в обзоре событий по радио расстояние до него определили в 150 км. Союзники стали нажимать на немцев. Если они перейдут в наступление, все может быстро кончиться. Интересно, что в Москве до сих пор не снято затемнение. Теперь это уже не предусмотрительность, а скорее — рассеянность. Или с нашей любовью к эффектам мы снимем затемнение в день перемирия?

У меня тихо. 1-го жду Соню. Чувствую себя очень плохо и почти ничего не делаю. Но все-таки отдыхаю сравнительно с московским стилем жизни, так что все равно выигрываю.

31-е. В 8 ч. веч. салют Жукову. Он взял Ландсберг — в 110 км от Берлина!.. События опережают самое разнузданное воображение… Карта военных действий удивительно красива: огромный клин с острием, направленным на Берлин! Что все это значит? Боюсь, как Поликрат: неужели осуществляется тот припев, который я столь неудачно повторял больше 3 лет: немцы слабее, чем они кажутся, и сейчас просто разбиты. Все кажется, что у них еще есть козыри, хотя бессмысленность допуска наших сил до Франкфурта — очевидна.

Левитан провозглашает со свирепостью, которую трудно подозревать в этом тщедушном молодом человеке: “Смерть немецким захватчикам”. Теперь это уже не риторика, вероятно — при темпе нашего прорыва немецкое население испытывает то же, что и наше, но в большей дозе: бомбежки дорог, пожары селений, расстрелы. У кого хватит духу остановить людей, большинство которых потеряло родных и друзей, а меньшинство — насмотрелось на чужое горе.

1-е. Этот месяц может стать месяцем с почтенной репутацией: месяцем конца войны. Ясно, что мы идем на Берлин, и вопрос о силе сопротивления немцев должен решиться буквально на днях.

3-е. Боюсь, что он разрешится не в нашу пользу. Салютов нет уже два дня, на фронтах, кроме Жукова, поиски разведчиков. Конев до сих пор не перебрался за Одер. Впрочем, может быть, это оперативная пауза, связанная с налаживанием коммуникаций, так как пройдено более 400 км за две недели с лишним.

Был Панов, привозивший свою новую поэму.

Цены на рынке заметно поднялись: мясо — 200 р. кг (было 120—150), картофель — 12 р. кг (был 7—8 р.).

5-е. Вчера приехал Дельсон. Ночевал. Привез хорошие стихи. Рассказал о суде в Великих Луках над машинистом, который подсаживал баб-мешочниц на паровоз, убивал, сжигал в топке и присваивал вещи. Он убил 28 женщин, в последний раз — двух сразу (ему помогал кочегар), и был обнаружен благодаря тому, что в поезде ехала их подруга, которая стала их искать.

Сводка меня несколько смущает: Жуков уже у Одера (в 6 км восточнее), а Конев и Рокоссовский — стоят, клин очень вытянулся. Очевидно, немцы держат наши фланги и грозят отрезать наш клин. Конев уже дней 10 стоит на Одере. Если наш левый фланг в свою очередь прикрыт Одером, то правый — совершенно открыт, начиная от Грауденца, и это — весьма рискованно.

7-е. Вчера наконец объявили, что Конев форсировал Одер западнее Оппельна. Теперь картина, по-моему, ясна. 8-го еду в Москву. Рассчитываю сесть наконец за “Слово о полку Игореве”.

15-е. С 8-го по 14-е в Москве. Были с Соней у Ант. Ив. вместе с Гудзием. Он почему-то произнес мне дифирамб, причем довольно точно отметил те качества, которые я стремлюсь в себе развивать.

Была коллегия “Знамени”. Поликарпов требовал, чтобы мы не печатали ленинградского дневника Веры Инбер. Коллегия единогласно это отвергла. А американцы пишут, что у нас нет свободы печати!

Говорят, что Жуков уже перешел Одер около Кюстрина и находится в 30—40 км от Берлина. Говорят, что немцы совершили пробный перелет на стратоплане через Москву в Японию: самолет шел на высоте 12,5 км, недосягаемый для наших самолетов и зениток.

Крымская конференция производит большое впечатление: три бога говорят очень внушительно. Перевел 8 строк “Слова” (первые).

Говорят, что по плану в конце февраля должно произойти окружение Берлина.

19-е. Погиб генерал Черняховский. Сыграл ему на трубе похоронный марш. Очень жаль. Говорили, что это исключительно яркий человек. Еще совсем молодой.

Завтра еду в Москву.

Отложил все дела и за эти дни перевел “Слово” полностью. Если вычесть пятницу, когда я перевел только 20 строк, будучи отвлечен другим, то перевод занял у меня по существу три дня: 580 строк. Получилось, на мой взгляд, хорошо. Решил показать Гудзию с кратким введением о принципах перевода.

4-е. Вчера приехал в Пушкино, проведя в Москве 10 дней. Здесь я — до 8-го.

Умер А. Толстой — всего 62-х лет. Очень рано. Последний настоящий писатель. Чего-нибудь подобного его творчеству у нас пока не родилось.

Я говорил с ним, кажется, три раза. В нем не было чего-нибудь подавляющего, он казался немного даже наивным, надо было подумать, что это — он, который написал Петра и др., чтобы восстановить дистанцию между мной и им!.. В нем было много, я бы сказал, животного, взрослого, того, что связано с вином, женщинами, эгоистического, холодного и в то же время — детского, он не производил впечатления очень умного или очень знающего человека. Говоря с Г.Ф. Александровым в ЦК, он явно немного робел и терялся. Где-то в глубине души он звал большевиков “они” и ожидал от “них” всего…

Но когда он читал в Союзе писателей своего Петра, новые главы, он был величествен.

Зелинский уверял меня, что Толстой оставил распоряжение о комиссии по его рукописям в составе — оба Тихонова (Н.С. и А.Н.), Шолохов, Зелинский и я. Если это так — я очень тронут, что он запомнил меня.

Он много и хорошо писал в самые последние месяцы, многое умерло вместе с ним. Жаль… Да и я — плох, во мне все сильнее действуют центробежные тенденции. Не знаю, чем все это кончится. Заключил с “Советским писателем” договор на Блока.

Организованы историко-литературные сборники, которые в будущем году развернутся в историко-литературный журнал (по письму к Сталину литературоведов). Коллегия очень странная и пестрая: Еголин, Металлов, Розанов, Михайлова, Мясников, Петров и я… Почему в ней нет Бродского, Благого, Гудзия — непонятно.

Была Белкина из Восточной Пруссии: говорит о больших потерях, в полках остается по 50 штыков. Дальнобойные батареи — на передовых линиях, такова убыль артиллеристов. Немцы сопротивляются яростнее, чем когда бы то ни было. Черняховский убит случайно залетевшим откуда-то осколком. Немцев не жалеют, танки идут по шоссе сквозь колонны беженцев! Но — детей солдаты не убивают. Уровень жизни в Пруссии поразительно высок. Деталь: коровы только одного цвета: черного с белым, десятки тысяч.

Репродуктор шипит. Объявлено, что будет важное сообщение. Приказ — Жукову! Он вышел к Балтийскому морю, завершив второе окружение немцев в Западной Пруссии.

Письмо к Берии о Гречишникове имело успех: он освобожден и направлен в Смоленск, где будут разбирать его дело. Очень рад.

Быт. Для ученых, деятелей искусств и т. под. ввели такси по вызову. Их — 70 штук, но к маю будет шестьсот.

22-е. Читал лекции по теории литературы в Наркомате гос. безопасности — следователям по особо важным делам. Их — человек 40, и они, и начальник отдела подполковник Шубняков (отдел занят преступлениями, совершаемыми интеллигенцией — писателями и т.д., в случае чего — я приобрел много полезных знакомых) произвели на меня очень хорошее впечатление: в большинстве это культурные молодые и — по крайней мере на вид — хорошие и честные люди.

Теперь, кажется, скоро выйдет моя теория литературы. Видел вдову Толстого Людм. Ильин. Она — тоже сказала мне, что А. Толстой несколько раз говорил, чтобы я был в числе тех, кто будет ведать его наследием. Но завещание его направлено Молотову (он оставил его в запечатанном конверте с надписью — “правительству”), и что будет — еще неизвестно.

Получил медаль “За оборону Москвы”, вернее — извещение о ней.

15-е. Приехал в Пушкино. С приближением к победе уже теряется смысл подробной фиксации мелочей быта: все возвращается, становится обычным. Можно подумать, что война уже кончилась. Все ждут отмены затемнения. Но говорят, что его не отменят, так как у немцев — новый стратоплан, который может долететь до нас за 3 часа.

Приемники начали возвращать с 1 марта. Но мой “6Н1” не вернули: он сдан на нужды армии.

Был на заседании президиума Союза писателей, где “прорабатывали” Сельвинского за его речь о социалистическом символизме. Все это выглядело весьма малокультурно.

15-летняя годовщина со дня смерти Маяковского прошла очень бледно. Комиссия по рукописям А. Толстого сформирована, но без Зелинского и без меня.

Признак возвращения к мирной жизни — приказано всем легковым машинам в Москве обрести приличный вид, машины, неприглядно выглядящие, будут задерживаться. Снова без машины, т.к. ее стали ремонтировать. Приехал сюда на грузовике. Книга моя на днях выйдет.

В Академии педагогических наук меня хотят выбрать в члены-корреспонденты, хотел отказаться, но как-то неудобно. Да и с бытовой точки зрения это даст некоторые преимущества, если, впрочем, меня выберут.

Смерть Рузвельта всех огорчила. В Пушкине многие даже плакали. В Москве заняты преступлением какого-то профессора-нефтяника, который при помощи своей жены и ее подруги (а его возлюбленной) убил свою бывшую жену, разрезал ее на 14 частей и в изящной упаковке разбросал эти части по Москве. А где-то под Москвой — муж и жена решили убить сестру жены, спавшую на кровати, и стали заблаговременно копать яму, чтобы сразу ее зарыть. Пока они копали, их будущая пациентка встала и ушла, а на кровать прилегла их старшая дочь, которую они второпях и убили. Обнаружив ошибку, любящая мать сошла с ума…

В Москве заходил А., с которым я и Соня учились в РАНИОНе. Его у нас застал Вальбе, который потом рассказал, что он в Ленинграде работал в райсовете, собрал у себя больше 100 прод. карточек и в дни голода купался в благополучии. Ему дали за это 10 лет, но он как-то выкрутился и заведует кафедрой. Заходил с ним Соловьев. У него в Кировограде очень много немцев, работающих по восстановлению шахт. НКВД очень внимательно следит, чтобы с ними хорошо обращались, а они мрут, т.к., несмотря на то, что получают они 800 г. хлеба, очень велика разница: в армии они получали 500 г. мяса.

Разгрузка захваченных районов Германии идет бешеным темпом: через Кировоград ежедневно проходит 80 эшелонов из Германии с людьми и оборудованием.

Наконец, стукнули по Эренбургу. За то, что он проповедует абсолютное немцеедство. Это надо было делать два года назад, а теперь поздно.

Союзники берут каждый день по 50 000 в плен и тем самым спасают жизни 10 000 своих солдат, которых бы эти пленные убили, если бы продолжали сопротивление. А мы оплачиваем кровью каждый шаг. Я это доказывал еще в 1942 году.

22-е. Итак, бои идут уже в пригородах Берлина. Судьба Гитлера поразительна. Как никто, он сумел с самого низа подняться на самый верх, и как никто, рухнул. Теперь началось наше восхождение, и вряд ли кто сумеет его остановить. Говорят о начавшихся боях на Дальнем Востоке.

23-е. С юга и востока мы ворвались в Берлин, а у Дрездена вышли на Эльбу. Пожалуй, к 1 мая кончим войну! Очевидно, гитлеровцы и не будут сдаваться, а просто сначала произойдет полная оккупация Германии. На той самой даче, где я слышал треск пулеметов немецкого самолета, обстреливавшего Пушкинский вокзал, где я восторгался взятием Курска, я теперь ставлю красную стрелу на карте Германии около Берлина. Все это — поразительно. Конечно, немцы совершили ряд грубых ошибок, но надо было уметь ими воспользоваться и иметь для этого нервы!.. В этой тетрадке уместились события от обороны Сталинграда до взятия Берлина. Так быстро развивается история.

А затемнение все еще не снято.

30-е. Сегодня ввернул на террасе в патрон лампочку, которая была вывинчена из него тысячу четыреста восемь дней назад — 22 июня 41 года, — и вечером включил свет. Наконец — он наступил, этот день света. Но странно, что нигде я не встретил большого энтузиазма: так медленно происходил поворот войны, так дорого он стоил, так все устали, что уж нельзя как-то непосредственно все это воспринять. Вдобавок — в Пушкине у большинства еще нет электрического света. Моя терраса настолько одиноко засветилась, что я немного постоял и потушил свет.

Завтра — парад. Говорят о снятии осадного положения, но точно об этом я не знаю. Конец войны, очевидно, будет с минуты на минуту.

28-го мне звонили из Радиокомитета, что взятия Берлина ждут с часа на час и что я должен дать свой отклик. Я написал несколько слов, но Берлин все же пока не взят.

Эренбург молчит. Сборники по истории и теории литературы решено прикрыть. Говорят, что в их необходимости выразил сомнение Александров (или даже Жданов)…

Судьба Гречишникова переменилась к худшему: кто-то из вновь найденных на освобожденной территории дал плохие о нем сведения, и он вновь арестован. Сведения дал Н. Трифонов, который в 1941 г. попал к немцам в плен и на глазах у одного спасшегося аспиранта МГПИ был на морозе раздет и с поднятыми руками куда-то уведен.

Зато освобожден Е. Адамов, который имел какой-то неосторожный разговор, при обыске у него нашли какие-то рассуждения о том, что нет свободы мнений, хотя он доказывал, что имел в виду эпоху Николая I, как находчивая дама, которая объяснила рассерженному мужу, что, говоря во сне “Саша”, она видела Александра Македонского. Его отправили в какую-то тюремную лечебницу, где принудительно лечили — по его словам — от психического расстройства (!!), теперь он освобожден и вернулся в Москву. Бог его знает, какой курс лечения он прошел.

2-е. 11 ч. веч. Левитан в третий раз объявил о важном сообщении, при этом с такой значительностью в голосе, что чувствуется, что это он взял Берлин, о котором он сейчас объявит в 11 ч. 5 мин.

Приказ по армии и фронту: взят Берлин! Вот оно — мгновение, которое может остановиться. Пленных — 70 тысяч!

Кончился наш вековой спор с немцами. Теперь уж им никогда не встать, а нам уже никто не будет угрожать с такой силой. Европа теперь, в сущности, наша, как бы там ни голосовали в Сан-Франциско. О чем думает сейчас Гитлер… А год назад еще не было 2-го фронта!..

24 залпа из 324 орудий в честь взятия Берлина — таков эффектный конец войны.

Что-то будет с Японией? В Минске тамошний наркоминдел Киселев на каком-то собрании заявил, что война с Японией неизбежна. Вечером того же дня Маленков позвонил из Москвы Пономаренко и спросил его, по какому поводу он хочет вступить в войну с Японией. Тот очень смущен вниманием, которое без его ведома Центр ему оказывает: сам Предсовнаркома Белоруссии не знает, кто за ним следит!..

Вышел на улицу и торжественно прослушал Салют. Сначала на юге вспыхивает зарево, потом, уже после того, как шесть раз озарялось небо, доходит пушечный гром. Он гремит еще много времени спустя после того, как гаснет последнее зарево.

Странно только одно: остановка союзников на Эльбе. Очевидно, решено было, что до Эльбы дойдем мы сами. Это эффектно, но очень многим стоило жизни. Из меня не вышло бы политика: я всегда видел бы за эффектными политическими жестами жизнь людей, которой они покупаются, и избегал бы жестов. Правда, это дает нам в руки немецкую добычу и, кроме того, престиж, чтобы нам лучше жилось. Но я предпочел бы, чтобы нам жилось похуже, но зато чтобы другим вообще жилось.

3-е. Итак, даже Гитлера и Геббельса не стало, если верить словам немецких пленных. Но военные действия продолжаются. Очевидно, в Германии уже и сдаваться организованно некому. Впрочем, она почти уже вся занята. Конец!

Интересно, что кругом как-то все буднично, или так долго этого ждали, что не воспринимаем это как неожиданность.

Что же показала война?

Что человек способен на величайшие жестокости, на величайшую подлость.

И что он способен на великий героизм, на замечательную душевную красоту.

Что можно уничтожить миллионы людей, а оставшиеся так же мирно пьют чай.

Что принцип “цель оправдывает средства” одержал еще одну Пиррову победу.

И что вообще жизнь есть такой процесс, о котором лучше не думать, чтобы не прервать его. Возможно, впрочем, что после этой кровавой бойни человечество действительно попытается жить нормально, но вряд ли. Надо завоевать весь мир. Тогда все будет очень хорошо. Гитлер испортил эту ясную и простую идею. Если бы он даже и взял Москву — мы отошли бы за Волгу, и он все равно был бы разбит. Поэтому разговор о его ошибках не имеет смысла, хотя ошибки были. Ими я считаю:

1. недостаточную силу первого удара;

2. удар осенью на Москву, а не на юг;

3. неправильную политику в отношении населения и пленных;

4. нелепое сплочение всех сил против себя благодаря истребительной деятельности.

Но — пункты 3 и 4 должны были иметь место, иначе он не создал бы для себя той оголтелой солдатни, на которой он держался. А п.п. 1 и 2 вытекали из его относительной слабости. Другими словами, он был все равно обречен. А мы, вероятно, когда-нибудь это совершим.

Но я-то устал так, что ничего не хочу совершать и с огромным усилием заставляю себя хоть что-нибудь делать.

7-е. Все еще нет капитуляции, хотя о том, что “Hitler ist gefallen”, немцы возвестили с подозрительной поспешностью и назначили гроссадмирала Деница его заместителем.

Говорят о переговорах с Японией, которые мы начали в пику союзникам в отместку за Польшу.

Из лагерей отпускают некоторые категории заключенных, в частности, приговоренных за прогулы.

Вечером приезжал Шервинский, рассказал, что ему в 3 часа звонил генерал Игнатьев о том, что Германия капитулировала. Но по радио ничего не сообщили, а в 9.45 дали салют по поводу сдачи Бреслау. Должно быть, это был последний крик Левитана. Бедняга: слава, нечаянно его пригревшая, перестает нуждаться в его услугах, а он уже привык чувствовать себя ее представителем.

У меня на столе бутылка шампанского, которое мы давно купили, чтобы выпить его в день Победы. Семейство должно приехать, чтобы совершить эту священную операцию. Приятно жить в победившей стране!

Поразительно глупо, бездарно, бесхарактерно кончил Гитлер, как ничтожество, не имевшее мужества вовремя сознаться в том, что все потеряно, и сохранить для своей страны хоть остатки сил. Он цеплялся за жизнь до последней секунды, жертвуя всем, что только было под рукой.

Он ничего не сумел рассчитать: силу противника, степень своей сопротивляемости.

А Сталин — наоборот — показал себя в полном блеске: глубокий расчет, воля, выдержка. Сейчас он единственный действительно великий во всем мире. Пусть побольше ест свой женьшень. Когда через 30-40 лет у нас вырастет интеллигенция, нам цены не будет!

Но странно — почему Гитлер не ввел в действие бактерии?!

8-е. Салюты: взяты Ольмюц и Дрезден. Упорно не хотим объявлять о капитуляции, хотя, говорят, на Западе ее уже отпраздновали! И король Георг скажет речь… О взятии Берлина мы тоже объявили спустя три дня. Впрочем, может быть, так и надо, как говорит у Аверченко девочка, верящая в авторитет взрослого брата, видя, что он сидит на кресле около печки, кресло загорелось, а он увлекся чтением и не замечает этого.

Во всяком случае — конец, конец! Вторая война за мою жизнь, не считая “мелочей” (Балканы и т.д.). Она, по существу, прошла мимо меня, не поставив меня в ситуации, которые потребовали полного напряжения сил, дающего высшее наслаждение. Так я и пропутешествую в виде некоего Печорина современности: “чувствую в груди своей силы”, если не необъятные, то во всяком случае неосуществленные.

9-е. День Победы!

Проснулся утром от шума соседей, которые обычно очень рано уезжают. Включил радио, но поймал только постановление, что 9 мая объявляется праздником Победы, потом пошли марши.

Итак, совершилось. Уж никого не убивают, и тот, кто дожил до этого дня, может жить долго. Хоть мы и огрубели, но эта мысль, что где-то каждую минуту гибнут люди, всегда была где-то в глубине души.

Сегодня заново плачут те, к кому уж не вернутся назад близкие. А сколько их?

Если не считать Японии, я не верю в близкую войну. Ни с Англией, ни с Америкой мы, надеюсь, воевать не будем, хотя как раз сейчас им это было проще всего сделать, пока их армии в Европе!.. Но это вряд ли осуществимо, а потом мы пойдем вперед семимильными шагами.

Мы победили, хотя и заплатили страшную цену. Никогда уж мы не посмотрим на мир ясными глазами. Пусть это сделают те, кто идет после нас, может быть, они действительно будут счастливы в той мере, в какой это возможно на земле.

Кончилась старая Европа, старая культура. Теперь наступило время новейшего массового и портативного мировоззрения, будут грамотны все доярки, но не будет очагов, которые будут выращивать Бетховена или Толстого.

Эпоха портативизма… Будет, вероятно, еще когда-нибудь схватка двух оставшихся претендентов на мировое господство, техника требует единства и, если в этой схватке мир уцелеет, портативизм захватит все. В конце концов людям, вероятно, станет лучше и проще жить, автоматизировав и мир вещей, и мир идей. А категория “грустящих” постепенно вымрет.

С утра в Москве торжество. Качают военных, иностранцев, танцуют. Жалею, что я оказался здесь.

Выпили шампанское, которое ожидало своего часа больше трех лет. В первый раз пили вино за эти годы — без примеси крови, которая где-то лилась.

В 9 ч. вечера выступил Сталин. Он говорил как-то устало, не подчеркивал наших особенностей. В 10 дали салют 30 залпов тысячи орудий. Здесь было очень красиво: кругом поднялись прожектора и стали ходить друг другу навстречу по всему небу на фоне зарева неба над Москвой. Радио работает плохо — только музыка, нет ни информации, ни выступлений. В Москве толпа около Мавзолея, но на трибуну не выходил никто из членов правительства.

10-е. Первый день мирной жизни. Это новое состояние как-то мало ощущается, потому что ощущение конца войны возникло давно, три дня ходили слухи о капитуляции и пр. Но все-таки — кончилось.

Радио работает отвратительно бездарно. Никакой информации. Только музыка да выступления разных светочей нашей культуры вроде Анны Караваевой, которая очень выразительно объясняет, во имя чего мы начали войну. Вот одна из таинственных фигур нашей литературы, вознесенная неизвестно за что.

11-е. Умер А.С. Щербаков — виднейший государственный деятель. Я его немного знал и очень был ему признателен, когда он распорядился вернуть мне мою машину. Но он не вызывал у меня впечатления какой бы то ни было значительности: ума, культуры и т. под. Несомненно, что он был очень энергичным и работоспособным человеком, меня всегда несколько удивляло его быстрое движение. Но — вот — все же он виднейший государственный деятель. Очевидно, так надо!..

В “Правде” — портреты всех маршалов, Черняховского нет!.. Как мы быстро умеем забывать… Радио перечисляет десятки тысяч пленных, которые взяты нами с 9 по 11 мая, более 560 000 солдат и офицеров и 45 генералов!

Не могу понять — как вышло, что немцы так бездарно рухнули, попался сам Геринг, а Квислинг сам пришел в участок… Это странно — где же “оборотни”? Они не сумели даже спрятаться и убежать, и эта тупая и зазнавшаяся сволочь, заброшенная судьбой на самый верх и получившая от техники мистическую власть над своей страной, погубила миллионы людей и невозвратно разрушила то, что было создано веками. И больше того — погубила наши души. Так теперь устроен мир — он концентрирует накопленную силу в личности, и личность становится богом. Хорошо, если бог умен и добр, а если он сумасшедший Гитлер, — он губит все. А потом оказывается, что он гофмановский карлик.

Напротив моей дачи, с тех пор как мы тут живем, жила Наталья Ивановна — толстая, живая женщина. Она умерла в ночь на 9-е от удара. Был Евнин. Пожаловался, что у него перемежающаяся хромота, грозящая гангреной, пришел с палочкой. А Ант. Степ. говорит, что эта болезнь смертельна!.. И что жить ему совсем мало. Ужасно неприятно. Он один из немногих моих хороших людей.

Как я ни раскис, а все-таки всерьез еще не проверял в себе — готов ли я умереть (безотносительно к заботам о близких).

В Москве был ряд несчастных случаев при праздновании Дня Победы, в метро задавлено несколько женщин, по которым прошли те, кто очень спешил на салют. Тут есть что-то античное, боги умертвили какого-то старика, когда чествовали его сыновей, чтобы он покинул жизнь в момент, когда переживал высшее счастье. Только он умер более комфортабельно.

30-е. Пушкино.

Как и всегда, о хорошем писать труднее, чем о плохом, о войне было легче, чем о мире. Собственно, надо было бы кончить мои записи. Но я уже привык к ним, да и война так постепенно кончается, что еще не ощущается мир. Все говорят о Японии: будет, не будет.

Возвращаются из Берлина писатели, которые держали в руках зубы Гитлера (его узнают по зубам, медицинское описание которых сохранилось.)

Все еще я не привык к вечерней освещенной Москве.

1417 дней войны…

22 июня я, сидя в саду, думал, что вот сегодня гибнет где-то множество людей. И это длилось в течение тысячи четыреста семнадцати дней. Только теперь можно подумать, что это кончилось. Но —

Сегодня по небу на огромной высоте, оставляя в небе белый след, прошел самолет, гораздо более современной конструкции, чем другие высотные самолеты, которые я видел. В Америке самолеты с ракетными двигателями проходят 2000 км в час. Фауст-патроны дают направленную взрывную волну. Ракеты-снаряды в Германии были уже подготовлены к полету в Америку за 6000 км. Эта техника кружит голову людям и снова дает им надежду превзойти всех и подчинить себе Землю. Ничто не изменилось, и, может быть, я еще увижу 3-ю мировую войну, если даже дележ мира после войны сейчас закончится мирно.

3-е. День победы над Японией!

Вчера Сталин сказал, что мы 40 лет ждали, чтобы смыть черное пятно 1904 года. Тем более я, ибо это год моего рождения.

Война с Японией кончилась действительно моментально, я уже перестал вести свой дневник. Жизнь входит в свою колею. А ход войны был предрешен. Кроме того, записывая события post factum, избегаешь глупых пророчеств, которыми я так обильно заполнял свои записи…

Итак, мы полные победители. Сталин может себя чувствовать спокойно, он сделал все, что хотел, и вошел в историю шагами гиганта, если только будет эта история.

Изобретение атомной бомбы открывает для нас широкую дорогу к тому, чтобы вообще превратиться в туманность! Джинс* писал, что, когда он видит в небе новую туманность, он думает: “Опять какой-то сумасшедший физик на той планете научился разлагать атом…”.

Это, очевидно, предстоит и нам.

Впрочем, говорят, что современная атомная бомба дает только 1/10 возможной взрывной энергии.

Но пока надо ждать перехода к мирной жизни и благосостоянию. Говорят, что уже было заседание работников, выдающих карточки, где было сказано, что в ближайшие месяцы откроется рог изобилия.

1 сентября в Кремле я получил из рук Куусинена орден Трудового Красного Знамени, который все же, несмотря на какие-то препятствия, дошел до моей груди. Все это было торжественно, но так как одновременно с лицами почтенными награды вручались толстой заведующей столовой Дома ученых и подавальщице оной, — ритуал этот не всегда мотивирован. Не все благополучно и с русским языком награждающих. Но в общем все хорошо и солидно обставлено.

На днях видел интересный сон, в коем объяснял некоему ревнивцу, что такое ревность. Мысль моя состояла в том, что человек обречен на душевное одиночество. Любовь — дает иллюзию выхода из этого одиночества: находится человек, который как будто сливается с тобой, и он — один во всем мире. И вдруг — его отняли, и круг — замкнулся, отсюда — горе. Поэтому под старость ревность должна слабеть, ибо старость избавляет от иллюзий. Если она остается в старости, — источник ее уже иной: жадность. Не помню, впрочем, успел ли я его убедить.

Немцы готовили тоже атомную бомбу, но не успели ее сделать. Интересно состояние Гитлера, который понимал, что это единственное, что может его спасти, ускользает из его рук с каждым часом нашего приближения к Берлину. И еще — пример “домашней” стратегии — мое брюзжание на излишнюю спешку с нашим наступлением: спешить-то действительно надо было!..