Ольга Бугославская

А. Смирнова, Т. Толстая. Кухня школы злословия

Путь к сердцу

Как, похоже, справедливо заметил В. Пелевин, в современных условиях у каждого “может быть три роли — покупателя, продавца и товара на прилавке”. Обычно продавец, сумевший удачно раскрутить какой-нибудь товар, немедленно приступает к расширению своей деятельности. Либо за счет новых товаров, либо перепродавая старый в новой упаковке. В этом смысле происхождение большей части именных марок водки, духов, линий продуктов, равно как и литературных воспоминаний, “Секретов красоты от...”, “Секретов здоровья от ...”, “Кулинарных рецептов от ...” и так далее совершенно одинаково. Это всегда некий side business на базе уже раскрученного бренда.

В этой ситуации на нашем небосклоне появляются фигуры, представляющие рыночный аналог, не побоюсь этого слова, возрожденческого идеала личности. Титаны рынка проявляют равный талант во всех областях, где возможен обмен товара на деньги. Некоторые приходят к тому, что уподобляются крупным компаниям, в чьих уставных документах в пункте “Виды деятельности” перечислены все мыслимые занятия — от добычи нефти до организации детских праздников.

Все короткие пути к сердцу покупателя давно известны. Один из самых верных пролегает через желудок. На ниве раблезианства потрудились уже многие. В частности Дарья Донцова, некоторое время назад выпустившая наспех скроенный сборник рецептов. Популярную кулинарную начинку использовали и промоутеры телепередачи “Школы злословия”, которая с этого года выходит на НТВ, для книжной версии своего проекта.

В рамках “Школы злословия” и ее “Кухни...” отношения продавец — товар несколько усложнены. Канал “Культура”, сам являющийся товаром на телевизионном рынке, выступает в качестве продавца программы, ведущие которой “готовят” и предлагают зрителям-читателям своих гостей, а те в свою очередь — рецепты более или менее оригинальных блюд. Последние могут рассматриваться и отдельно, и в качестве дополнения к самим гостям. Заявленной целью проводимых интервью является в широком смысле “очеловечивание” героев программы. “Школа злословия” таким образом, приглашая гостя, берет на себя создание его “человеческого” образа, параллельного уже существующему официальному имиджу. В результате рядом с Починком-министром возникает Починок-интеллектуал, с Дибровым-телеведущим — Дибров — щедрая душа, и так далее. В процессе такого “очеловечивания” персонаж подвергается изящной литературной обработке, поэтому получающийся образ оказывается не столько реалистичным, сколько художественным.

Книга построена как ресторанное меню, где есть гости-закуски, гости-супы, основные блюда и десерты. Specialitiеs заведения — наиболее удавшиеся в художественном отношении образы — распознаются по красочным наименованиям, которые должны говорить об их внутренней сути. Среди традиционных блюд под названием “Журналист”, “Режиссер”, “Телеведущий” попадаются изыски вроде “Русалки”, “Человека-легенды” или “Инопланетянина”. Полагаться полностью на названия не стоит, они могут не вполне соответствовать содержанию. Например, представленный в качестве простого спортивного журналиста Василий Уткин оказывается несоизмеримо более масштабной личностью — спортивным мыслителем. Очищенный от всего наносного Дмитрий Дибров из телеведущего, в качестве которого он заявлен, превращается в “самую лучшую бабушку”. А вот Глеб Павловский, охарактеризованный как “падший ангел”, таковым во время беседы себя не проявляет. Возможно, здесь имеется в виду некий inside joke для посвященных.

Техника “очеловечивания”, правда, работает не во всех случаях. Например, очеловечивать принятым в “Школе злословия” образом Михаила Леонтьева — значит назадавать множество вопросов, которые изначально совершенно не к нему. В результате собеседники всю дорогу говорят о разном и неадекватно реагируют на реплики друг друга.

На мой сугубо субъективный взгляд, “Школе злословия” не удалось раскусить и Виктора Геращенко. Вывод А. Смирновой о том, что бывший главный банкир, который не очень успешно, но упорно ищет место в новых властных структурах, руководствуется соображениями прикольности, не представляется, скажем так, убедительным.

В ряде случаев “очеловечивание” оборачивается обсуждением малоинтересных подробностей, которое в конечном счете ни к чему не приводит. Разговор с Генри Резником свелся к выяснению двух вопросов: почему известный адвокат “сходит с ума по желтым ботинкам” и существует ли взаимообусловленность между этим странным предпочтением и профессиональной деятельностью. Так ни к чему и не придя, стороны перешли к дискуссии о том, как Резник мог бы взяться за возможный иск о клевете одной ведущей к другой. При этом с самого начала иск о клевете перепутали с иском об оскорблении. Так скоротали еще половину интервью. Книжный вариант к тому же сильно пострадал от того, что из него исключили замечания Татьяны Толстой об известном деле Андрея Бабицкого и об адвокатской деятельности как таковой.

В номинации “Самое неудачное выступление”, мне кажется, победил Альфред Кох. Может быть, это впечатление связано с тем, что в книгу не включили все самые выигрышные для Коха фрагменты интервью, где он рассказывал о конфликте вокруг НТВ. В результате получилось, что он “играл, но не угадал ни одной буквы”. Не задалось у него с самого начала: “Сам факт существования национального характера — это в существенной степени миф”. Здесь, очевидно, должно быть что-то одно — либо факт, либо миф. Затем произошла некоторая неразбериха с чертами русского национального характера. В качестве наиболее неприятных из них были выдвинуты неупорство и пассионарность. О неупорстве сказано: “Очень хорошо, так сказать, (русские) поджигаются, начинают, выкапывают котлован, ставят ограду кругом, монтируют кран. Потом остывают, поворачиваются, уходят”. Конечно, если бы Альфред Рейнгольдович потрудился привести исторические примеры подобных случаев, то можно было бы разделить его негодование. А так представляется, что русским свойственно как раз обратное. С пассионарностью Кох в десятку тоже не попал. Во-первых, с ней плохо сочетается вялое неупорство. А во-вторых, пассионарность — не есть желание всех спасти, как заявлено в интервью. Термином Льва Гумилева здесь ошибочно обозначена “всемирная отзывчивость” и потребность “всемирного счастья” русского человека, о которых говорил Достоевский. Татьяна Никитична, которая обычно таких вещей не пропускает (Арбенина: Деепричастный оборот у меня всегда ассоциировался с пассивностью. Все. Толстая: Пусть не ассоциируется больше), в данном случае отреагировала, на мой взгляд, странно: с радостью признала в Альфреде Кохе писателя.

Зато хорошо получилось с Василием Шандыбиным. Отвлеченные вопросы на тему об ассоциациях привели к построению образа дуба-скрипки. Дела не портит даже тот факт, что это произошло по недоразумению.

Процесс “очеловечивания” представляет собой также прохождение теста на соответствие. В главных пунктах политические, этические, эстетические позиции гостя и ведущих должны совпасть. В противном случае Т. Толстая и А. Смирнова умело направляют беседу в часто невыгодное для гостя абсурдное русло. Так произошло, например, в интервью с А. Прохановым и И. Глазуновым. Проханов, сумевший подыграть и абсурдное направление усилить, словесную дуэль по меньшей мере не проиграл. А вот Глазунов попался и провел эмоциональную битву с ветряными мельницами.

Пространство “Школы злословия”, как пространство художественное, наполнено собственными персонажами, сквозными мотивами, темами и так далее. В нем существует, например, собирательный образ начальства как темной невежественной силы почти фольклорного характера. Она обитает где-то “там”, и приличный человек должен этого места сторониться.

Один из постоянных акцентов “Школы злословия” — нелюбовь к советской власти. Чувствуется, что если “кто-то кое-где у нас порой” эту нелюбовь на уровне двадцатилетней давности в себе не поддерживает, Татьяна Никитична ему этого не простит.

Ведущие широко применяют театральные приемы, относящиеся, по-видимому, к эпохе до Станиславского, когда сказать “Не верю!” было некому. Чтобы усилить положительность того или иного образа, включается сильно преувеличенное восхищение, сопровождающееся наигранным самоумалением: “Правда, мы по сравнению с Гайдаром — это палка-копалка рядом с компьютером”. В искренность здесь очень мешает поверить несоответствие похвал тому, что, собственно, демонстрируется гостем. Когда выясняется, что Александру Починку известна фамилия Ван Гог, А. Смирнова произносит буквально следующее: “Так нет, это я в восхищении, я просто онемела от эрудиции, от ...”.

Что касается предложенных в книге рецептов, то во многих случаях они помогли развернуть персонажей в неожиданном ракурсе. Владимир Лукин, вопреки ожиданиям, проявил себя в вопросе кулинарных предпочтений как неприхотливый, но искренний жизнелюб. Напиток из водки, хрена, меда и изюма, который Владимир Петрович рекомендует приготовлять в максимально возможных количествах, говорит о душевной широте и силе крестьянского начала, какие логично было бы предположить разве что в Василии Шандыбине. Так что утонченный дипломат стал поближе к народу.

Олег Тиньков, порекомендовавший варить яйцо 4 минуты, после чего обтереть его салфеткой и подать, полностью просоответствовал Хоботову из “Покровских ворот”: “Кулинар!”. Не очень далеко ушел от Тинькова Валерий Тодоровский, который предложил яйцо не только сварить, но и нарезать.

Зато нетривиальностью рецепта поразил Михаил Леонтьев. Его архиерейская уха, как и всякий настоящий изыск, настолько проста и непритязательна на вид, насколько сложна и многодельна в приготовлении. Кроме того, создается впечатление, что сам зачин рецепта: “Свежего петуха варить в огромной кастрюле” — исходит из тех глубин души, где спрятаны до поры до времени древние хищные инстинкты.

Очень кстати предложил грузинское блюдо главный архитектор Москвы Кузьмин, которому досталось от ведущих за Зураба Церетели.

Наложение ролей, образов, смесь искренности и актерства вкупе с прилагаемыми кулинарными рецептами создают многофункциональный продукт, годный для интеллектуальных упражнений и просто полезный в хозяйстве.