Мария Степанова. Физиология и малая история. Стихи. Мария Степанова
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 9, 2024

№ 8, 2024

№ 7, 2024
№ 6, 2024

№ 5, 2024

№ 4, 2024
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Мария Степанова

Физиология и малая история

Об авторе | Мария Михайловна Степанова родилась в Москве в 1972 году. Автор книг «Песни северных южан» (2000), «О близнецах» (2001), «Тут-Свет» (2001), «Счастье» (2003). Премия «Знамени» за лучший дебют (1993), шорт-лист премии Андрея Белого (2001), премия Бориса Пастернака (2005). Постоянный автор «Знамени».


Балюстрада в Быково

Русская готика.
Куполы-лампочки. 
Девочки-лапочки.
Церква и мальвы. 
Мирного скотика — серого котика, 
Спящего на неприкрашенной лавочке, 
В грязны уста целоваль вы.

Парк зарастает тесно, упорно. 
Речка-линючка в дряхлых заплатах. 
Туберкулезницы в длинных халатах. 
Бабочки белы летают попарно, 
Быстрыми взмахами нас пересекши. 
Сядем, как голуби, пить и клевать
В смирной глуши облысевшей, 
Родственной, словно кровать.

Чьей-то могилой лежишь, безымян, 
В радужном мусоре этих полян —
Холмиками, островками. 
Можно не двигать руками,
Тихо дышать, не отражать, 
Словно рука, еле держать
Писчей бумаги обрывки
На травянистом загривке.

Но — балюстрада-эстрада, с какою
Хочется сделать, одну не оставить! 
Пообнимать, как подушку, рукою. 
Или собой, как скульптурой, заставить.

Всласть выжимать её прелесть
В тазики воображенья. 
В голову вдвинуть как челюсть. 
Делать простые движенья, 
Выйдя в не-опытно поле блаженного, 
Словно отца, призывая Баженова
Полузабытого-вещего, 
Линию эту проведшего,

Мерить и мерить её перешагом, 
Дактилем и сантиметром. 
Стать её тайным приспущенным флагом, 
Явным волнуемым ветром.

Славы желаю! 
Способ придумаю
Быть или вйдомой
Или ведумою, 
Словно девица — натурой, 
Падшею архитектурой.

Чтобы её и меня поминали вдвоём
(Словно поп-группу, автографы же не даём).

Чтобы её и меня совмещали в тетради
(пушкин-у-моря, степанова-на-балюстраде).

Чтобы ни мне и ни ей не остаться одной
(Вот она дремлет, как пьяная кошка во рву),

Чтобы её и меня сосчитали роднёй
(Вот она дышит заразой больничных палат),

Чтобы она была скобкой, в которой живу, 
Чтобы зелёненький воздух над нею и мной
Был нам един слуховой-духовой аппарат.

Стать предприятием с ней на единых паях. 
Чтобы любая руина в полнощных краях
(В трещинах дырах порезах репьях) 
Знала, как Лувр и Асторию, 
Малую нашу историю.

Тир в парке Сокольники

1
Ракета пролетает по орбите,
И пулею могу её убити.

Вокруг сидят, похожие на латы, 
Раскрашенные филины крылаты. 
И разный зверь идёт на водопой. 
А главная мишень певица, 
Не человек и не девица, 
Ничто с огромной головой,

И лампочки в очах немыслимого блеска. 
И выстрелы в ушах немыслимого треска.

Потом я подстрелила сильный
Театрик розовый и синий, 
Он электричеством просвечен
При попадании в него, 
Как человечье естество. 
Ещё теперь очеловечен
Медведь с братком у наковальни. 
…Всех этих мы атаковали.

Теперь скажи, что как положено
Мы до Сокольников доехали
И ели там одно морожено
С двойным вареньем и орехами, 
Что не вишу в зелёной будочке
В своей недальновидной юбочке, 
В своих наручных украшеньях
Большой мишенью во мишенях —
Вишу, готовая пропасть.

А больше некуда попасть.

2

Ты помнишь — в нашей будке сонной
В девяносто третьем году
Бухал пушечный воздух хмельной-невесомый
И за всех отражался в пруду.

Как в двенадцать лет или постарше, 
Небо бычилось в октябрьской синеве, 
И целовались парочки, восставши, 
А многие и прямо на траве.

Я всё скажу за карусельна коника. 
За музыку из «Приключений Электроника». 
За каждый танковый бабах, 
Блуждающий в столбах,

Как в горах, где души половина
Сходит плавно, словно лавина, 
А вторая на эхо уходит сама, 
И за ней половина ума —

И мама, мама, что мы будем делать
С единственной оставшейся сестрой, 
Когда уже не восемь и не девять, 
А она не вернулась домой.

И мама, мама, что мы будем делать, 
Когда наступят зимни холода, 
И часовые шмотки делят
И рвут подкладку из пальта?

И горы, горы блестят чередой заноз.

Радио не отвечает на твой запрос.

Я список кораблей перевела на морзе.

А в морге поцелуй — как Русь и на морозе: 
Не в губы — в лоб и нос.

3

Ползёшь по склону горы не день, не четвёрт
Лежишь за скулой скалы пастилой во рту. 
Коричневый и зелёный в глазу растёрт.
За ними брать высоту.

И словно бог вылупляется из бедра, 
Короткий сон увидишь не в голове, 
В котором батя тебе говорит: балда, 
Давай побывай в Москве.

А ты и есть в Москве, на её губе, 
Поросшей нежным пухом, весёлым мхом, 
Пьян как фонтан, и денежка при тебе, 
Душа поёт потрохам.

А ты в Москве, дозорном на колесе, 
И крыша тира, где настрелял на все, 
Из мягкой зелени утлая, как ладонь, 
И ты говоришь «огонь».

А ты Москвы, её глубины-длины
Серёдка, кормчая ось, моржовая кость, 
И жизнь в тебе широкая, как штаны, 
Упорная, будто гвоздь.

Но я тебя матерю материнским ртом. 
Говорю, что кругом не то.

Не то мы пиво клинское повторим
И соберёмся снова за пузырём —
Под ясным клёном, с девками по бокам, 
Просящимися к рукам —

Не то мы оба, кто-то из нас живой, 
На стенке тира виснем вниз головой, 
Один прибит за пятку, я за бедро, 
Как в картах, того, таро.

И слышим: нет вертолёта — к стене припав, 
Как липнет к стойке в четыре утра пятак, 
Под кем-то к нам приближаемое пиф паф.

Но нас уже нет и так.

Несколько положений
(стихи на подкладке)

1
	Я пишу эти строки, лёжа. 
	В тёплом пледе. На тёмном ложе. 
	Неглиже и с кремом на роже.

	Я пишу эти строки, глядя
	Не наружу, во двор тетради, 
	Ни — вовнутрь, где при всём параде,

	Принаряженные, живые, 
	На пустынные мостовые
	Шли дивизии мозговые, 
	Но — сюда, в родно переносье, 
	Где проходит незримой осью, 
	Вдох за выдох, одно-голосье.

Вы ж, от темечка и до пятки, 
Позвонки, перепонки, прядки, 
Все места, где хвостом вертела, 
Все углы, где играла в прятки, 
Добиваясь, чего хотела, 
Тётка молодость с тёлкой тела,

Побывайте-ка одиноки: 
Нос в подушку, в подвеки оки, 
Ноги в стороны, руки в боки. 
В нёбном гроте, как стадо, зубы. 
Белый лоб. И срамные губы. 
Постромки. Полустанки. Трубы.

Я, свернувшееся в кулак. 
Тела спяща ночной ГУЛАГ.

2

	Я повествую о любом сиротстве, 
	Злопамятстве, беспамятстве, юродстве.

	О сладости и слабости, тщете
	И жбре, о невечной мерзлоте.

	Но что, когда Роландов рог услышан, 
	И по долинам эхо, и по крышам

	Ответное и родственное ох, 
	Какому и отдать последний вздох?

…Пока мы спим, как брат и брат, по кругу, 
Как саркофаг, где спят рука о руку,

Спят под холмом в коровах и кустах, 
С этрусской спят улыбкою в устах — 

Любовь мала и кажется болонкой, 
И тоже спит, протянута полоской

Едва длинней, чем туфля с каблучком, 
В полночный час лежащая ничком.

Когда ж проснёмся, и проступит явность,
И встанем составлять двуликий янус

На экспериментальный полигон, 
И впереди — последний перегон, — 

Любовь распространяется, как пьяцца, 
Война и голод. 
И радио при арии паяца
Прибавит голос.

3

Я так одна. Никто не поднимает
Ни на вершок, ни на ещё немножко, 
Хотя и ветер ивой обнимает
И вглубь суёт, как в тесное лукошко,

Хотя своё сегодня отхромала
В спортзале синкретической природы, 
Где образцы извёстки и крахмала
Работают над будущим породы,

Где море отфильтровывает пену, 
И ржавчина наращивает яды, 
И ящерицы слушают Шопена, 
Как тренера, и делают, что надо.

И уясняет лиственная масса
Под собственный революцьонный топот
Прибавочную стоимость по Марксу
И Дарвина не олимпийский опыт.

И амфитеатральною шкалою
Разви- и разветвляются творенья. 
Я там была, как фига под полою, 
Почти тайком, как съедено варенье:

Под лампой, обучающей разжаться, 
Входить в зенит, ложиться размножаться, 
По пятилетке в позах Аретино
Работать план и украшать картину.

Затем, что ночь — дежурная аптека, —
В стекле, огнях и медицейских сёстрах
Доступных вариантов картотека — 
Безлюдных, людных, обоюдоострых.

Затем Натура на не всякий случай
Сует под нос альтернативны виды: 
Скала-и-плащ, и дева перед тучей
В заплечных птицах бури и обиды,

И Пушкин падает в голубоватый; 
И кто лежал в долине Дагестана; 
И хулмы заволакивает ватой, 
Чтобы рыдать над ними перестала,

Перенимала образ огорода
И не гордилась жребием единым: 
Задрав копье, скакать за господином —
На рукомышцы-мельницы природы!

3 июля 2004
(в твой день рождения мы посещаем кладбище)

1

Я сейчас распечатаю пару
Глянцевых фотографий, 
Пачку сигарет италийских, 
Порнокомиксы в целлофане, 
Нежную оболочку мозга, 
Под которой дымчато-серый, 
Дышащий, как источник, 
Источник того-сего.

Кладби€ще плавает в воде
Пирогом из кирпича. 
Как водомерки, тут и там
Пароходики снуют. 
И принудительно угрюм
Малолетка кипарис, 
Едва отбрасывая тень
В соседство иных теней.

А там, в России в Духов день, 
И в родительскую, и вокруг, 
Под мелкий дождик собрались
У дружественных могил, 
И свечки ставят, и хлеб крошат, 
И сыплется скорлупа, 
Чего покойник, насколько помню, 
Ужасно не любил.

Ну да, цветная скорлупа
Осыпается мозаич. 
Неукоснительный стакан
С прозрачной недождевой. 
И видно многих, стоявших там, 
Сквозь многих стоящих там; 
Пришиты крылышки к стопам, 
А бывают и за спиной.

…И здесь, где горлинки урчат
За каменною стеной, 
В тяжёлом солнечном луче, 
И мяукает альбатрос, 
На весь горизонтальный зал
От греков до лютеран
Едва находятся ходить 
Четыре живых ноги,

И здесь, где только пыль и плющ
И помпейская синева, — 
Венок фаянсовых цветков
Как малый розовый рот, 
И шкалик водки в бедной траве, 
И стопка медных монет
Передусмотрена: обещать
Кому-то возвратный путь.

Здесь всё не так, как хотел бы тот, 
Кто здесь хотел лежать. 
Здесь всё не так, как хотела бы — там, 
Где хотела бы лежать,

и тем не менее очевидное чувство не-собственной правоты 
раздвигало время и место, словно праздничный стол.

2

Врачи, актёры, молодые вдовы
Визитные-и-карточки свои, 
Записки о коварстве и любви, 
Признания, что наскоро готовы, 
Слагают на могильную плиту, 
Сей подоконник милого предела, 
Но за пределом больше нету дела. 
И больше нет. Лишь денежка во рту.

Америка, где умер он, Европа, 
Которую похитил, спал с какой, 
И родина — с протянутой рукой, 
Завешено лицо, открыта попа, 
Танцуют аллегорией весны, 
Составив лбы, над ним в старинных позах, 
Но каждое надгробье — край десны. 
И что ни дерево — то посох.

Прими букет прозрачных авторучек, 
Одним чернилом оживленных тел, 
В чередованье вымыслов и тучек
Над долею, какую не хотел: 
Остаться божеством, которых тьма — 
Из светотени, мрамора и храпа
Союзником вертумна и приапа, 
Безлицым покровителем письма.

На острове, на малом островке
В одну ладонь архангельского чина, 
Как в пироге печётся, что почило, 
О ком едва ли по одной строке, 
И в каждой строчке больше цифр, чем литер, 
Тем более — чем литер языка, 
Что мне темнеет, влажный как доска, 
Какую вытер.

Чемпионат Европы по футболу

1
Бело-синяя Греция выбивает, 
Голоногая Чехия выбывает. 
Перекатят поле, считаясь славой, 
С португальским кем-то орёл двуглавый. 
Англия, не глядя, поля туманит. 
Рыжая Германия мяч чеканит, 
Наблюдая встречу союзных латвий — 
Молодых, потеющих в полотняном
Исполинских женщин, единой клятвой
Собранных на воздухе уплотнённом. 
Их черты волнуются перед бурей, 
Как всегда при сходке футбольных фурий.

В заводских дворах, в городках военных, 
В корпусах фабричных, накрытых лавой, 
Толпы дискоболов неизваянных, 
Тронутых, как сыпью, возможной славой. 
В городских посёлках тёмно-живое, 
Переуготованное для спорта, 
У тебя на линзах блестит плотвою, 
Бледными телами ныряет с борта. 
Вот они мелькают в разрывах лета, 
Каждый встречный мак им анализ крови! 
И пока разматывается лента
И дорога взмахивает под брови, 
Набирай коробками, как печенье, 
Маленьких солдат октябрят команчей
И веди раздельное обученье
Протестантской схеме футбольных матчей: 
Во врата ворот, как во створки лядвий, 
Мы проводим мяч меж Россий и Латвий!

…И его восход как въездная виза
Под любовно небо Евросоюза.

2

В день июньского солнцестояния
Я как солнце стояла в Германии.

…Цыган, просящий на опохмелку, 
Индус, торгующий серебрами, 
Раскосый мальчик, кормящий белку, 
Обозначаются номерами,

В каких — без смысла — произнесенье
Моя забота о всех-спасенье.

Над милой сердцу долиной Майна
Туча крупная, как Украйна, 
И над полем нескосовым тень, 
Победный ветер, ясный день. 
И губы в помаде нескусанной тоже
Доходят до дрожи.

Неторопливые министры
Покидают овальный зал
Безмолвно и очень быстро, 
Как Сади некогда сказал.

Горяча
Ума Турман
В жёлтом и физкультурном
На подхвате у собственного меча.

Рекламный переплеск, винный блеск
Затопляют мультиплекс.

На и над берлинской койкой
Прямодушно и топорно
Входит в то, что было полькой, 
То, кто был студент из Варны. 
Теперь их вытачки и шлицы
(Колени локти ложесна) 
Имеют отчие границы. 
Их забыты имена.

И школьная не в лад наскрипывает парта: 
Меняется европ таинственная карта!

В журнальных верстбх, цветных небесах
Стреляют ногами мужчины в трусах, 
У них ослепительны бутцы
И лица, как чайные блюдца. 
И каждое след платком утереть, 
К душе-пришивать, вдвоём-умереть, 
И в третий восстать и не умереть.

Как надо, как в песне поётся.

Я все номера таскаю во рту, 
Я сплюну в ладонь и вновь перечту: 
Двенадцатый, надцатый, пятый, 
Двадцатый, двадцатый, двадцатый!


Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru