Лев Айзерман

Бегство от свободы

из записок учителя литературы

В мае 1994 года я проводил в своих трех одиннадцатых классах так называемое репетиционное сочинение: в тот день все уроки отменялись, и в течение шести академических часов выпускники писали сочинение, пробуя свои силы в экзаменационных условиях. Среди других мною была предложена тема: “Нужна ли человеку свобода, и если нужна, то какая”.

Эту тему выбрали 42 человека. Шестнадцать из них писали о значимости свободы. “Для меня это слово значит многое. От него веет силой, любовью и радостью”. “Свободный человек — это когда человек может все, но при этом остается человеком”. “Свобода должна быть милосердной и человечной”. Тридцать один ученик написал об опасностях, которые несет свобода. Были сочинения, в которых звучали обе мысли. Приведу сохранившиеся у меня и никогда еще не публиковавшиеся выдержки.

С огромным сожалением должен заметить, что ни “Один день Ивана Денисовича”, ни “Реквием”, ни “Верный Руслан” не звучат сегодня для наших учеников так, как они звучали для нас. А про повесть Солженицына мне многие говорили: “Выходит, и там жить можно было, и работали на ТЭЦ так хорошо”.

Это написано семнадцатилетними — возраст, по Пушкину, “юности мятежной”, когда из всех ценностей мира одной из самых необходимых становится свобода. Откуда же это, как назвал свою книгу Э. Фромм, “бегство от свободы”? Откуда этот страх перед свободой? Почему в сочинениях выпускников школы опасность свободы звучала куда сильнее, чем опасность несвободы?

С.А. Левицкий, философ русского зарубежья, свою книгу о свободе (она вышла у нас в 1995 году) назвал “Трагедия свободы”. В предисловии к изданию 1958 года Лосский писал, что “особенно ценны в книге указания на то, насколько свобода есть великий, но вместе с тем и роковой дар: мы, люди, грешные существа, находящиеся вне Царства Божия, легко подпадаем всевозможным соблазнам, и тогда получаются крайне различные извращения свободы, описанные в книге”. Почему же в сочинениях, написанных перед самым окончанием школы, свобода прежде всего предстала не как великий дар, а как роковой дар?

Попробуем хотя бы пунктирно восстановить атмосферу тех лет, что предшествовали времени написания этих сочинений.

Это были годы упоения свободой. Возвратились книги, которые мы если и читали, то тайно или о которых вообще ничего не знали. Сняли с полок запрещенные кинофильмы. Перестали глушить “враждебные” голоса. Впервые состоялись выборы, на которых был не один кандидат. Стремительно заполнялись полки магазинов. (На автобусной остановке недалеко от Подольска на мой вопрос, когда будет поезд на Москву, мне ответили: “Не знаем, мы теперь в Москву не ездим: все есть в нашем магазине”). Полная и подлинная легализация Церкви. (Помню, как несколько лет я не мог купить Библию.) Первые негосударственные школы (сам работал по году в двух таких). Возможность свободно поехать за границу. Нормальная, не унизительно-издевательская эмиграция. Разные школьные учебники по одному и тому же предмету…

И вместе с тем буйство и даже безумство свободы. Распад страны. Разгон Верховного Совета. Сгорают трудовые сбережения граждан. Остатки денег исчезают в “МММ” и “Властилине”, в других “пирамидах”. Бешеный рост отпущенных цен. Производство переходит в частные руки, и гигантские предприятия продаются за бесценок. Стремительный рост социального расслоения. Вызывающее, демонстративное, наглое поведение нуворишей. Из страны уезжают тысячи ученых. Открываются казино, притоны с почти легальными девушками по вызову. На книжных развалах — порнография. Рост наркомании. (В 1985 году меня впервые выпустили за границу, по приглашению друзей, в Грецию. Перед отъездом я дал себе слово, что буду там говорить только правду про нашу жизнь, а вернувшись, только правду про жизнь в Греции. В первый же день мы пошли гулять, и я увидел человека в каком-то странном состоянии. Мне сказали, что это наркоман, и спросили, есть ли наркоманы в наших школах. Убежденный в том, что говорю правду, я сказал: “Конечно, нет”. А в последние годы я не раз хоронил своих бывших учеников, умерших от передозировки.)

И вот в 1993 году, за год до того как мои ученики писали сочинение о том, нужна ли человеку свобода, пламенный борец за демократию Валерия Новодворская взывает: “Я бы предложила Борису Николаевичу слово “демократия” забыть. Россия показала свою неспособность к демократии”.

Перечитывая сейчас выдержки и вырезки из газет и журналов тех лет, я убеждаюсь, что школьные сочинения моих учеников отразили то, над чем билась общественная мысль лучших людей. Вот примеры.

В начале 1995 года “Новое время” печатает потрясающую по силе предвидения статью Ивана Ильина. (К сожалению, не сказано, когда она была написана. Ее автор умер в 1954 году). Вот что пишет Ильин о России после падения коммунистического режима: “Что мы сейчас видим, так это то, что если что-то и может нанести России после коммунизма новые тягчайшие удары, то это именно упорные попытки водворить в ней после тоталитарной тирании демократический строй. Ибо эта тирания успела подорвать в России все необходимые предпосылки демократии, без которых возможны только буйство черни, всеобщая подкупность и продажность и всплывание на поверхность все новых и новых антикоммунистических тиранов. Свобода совсем не состоит в “развязывании” граждан или в “разнуздании” народа, но в замене внешней связанности, идущей “сверху”, внутренней самосвязью, самодисциплиной… А народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическими опасностями: анархией и деспотией. Если он воспримет свободу как вседозволенность и начнет злоупотреблять ею, попирать все законы, вторгаться в чужие жилища, грабить чужое имущество, убивать своих действительных и мнимых врагов, разрушать, жечь и громить, то настанет анархия, которая поведет страну и государство к гибели; потом сменится тиранией”.

Через несколько месяцев мы читаем в том же журнале уже современного философа Григория Померанца: “Свобода вообще опасна, гораздо опаснее, чем тюрьма. Порядок свободы никогда не может быть таким твердым, как в тюрьме или казарме. Свобода требует постоянного внимания к разрушительным силам, выпущенным на волю, постоянной борьбы со злоупотреблениями свободой”.

Конечно, мои ученики этого не читали. Но они дышали воздухом времени. И вне этой атмосферы их сочинения не могут быть поняты в полной мере.

Прошло десять лет. В этом, 2004 году, заканчивают школу те, кто пришел в нее в сентябре того года, в мае которого мои ученики выразили свои мысли о свободе. Было интересно сопоставить их рассуждения с тем, что думают нынешние выпускники. Правда, я теперь понимаю, что предложенная мной тема по своей форме была не совсем удачна. Но сравнивать можно только сравнимое, так что пришлось предложить одиннадцатиклассникам ту же самую тему. Однако своих одиннадцатых классов у меня не было, и я попросил коллег из других школ задать своим одиннадцатиклассникам те же вопросы, а именно: “Нужна ли человеку свобода, и если нужна, то какая”, пометив, написана работа девушкой или юношей.

И вот, передо мной 116 работ — 54 юношей и 62 девушек. Принципиальных различий между работами тех и других нет. Так, к примеру, юноша выступает за свободу секса, а девушка отстаивает права однополой любви. Лишь в одном — в критике сегодняшней нашей жизни — мужские голоса несколько преобладают.

Из 116 человек 104 написали о свободе как о важнейшей ценности жизни. “Безусловно, человеку нужна свобода”. “Свобода однозначно нужна, и даже ставить такие вопросы бессмысленно так же, как и вопросы необходимости питания, сна и тому подобное”. “Безусловно, свобода человеку необходима. Если человек всю жизнь живет по определенным правилам, четким предписаниям, малейшее отклонение от которых считается ужасным преступлением, он не может стать полноценной личностью”.

Конкретизируя свое понимание свободы, авторы сочинений больше всего говорили о внутренней свободе, свободе выбора пути жизни. Очень многие — о праве высказывать и отстаивать свою точку зрения, как человек понимает то или иное действие, о свободе на право иметь свое мнение, о свободе выражения своих мыслей. “Каждый человек может сказать все, что он думает, и высказать свое мнение о ком или чем-нибудь”. “Человек обязательно должен говорить о своих мыслях, даже если они отличаются от иных существующих”. “Каждый человек имеет право на то, чтобы высказать свои мысли в коллективе, в котором он находится: в семье, в обществе друзей, на работе”. “Свобода нужна человеку для высказывания своих мыслей, потому что, если мы будем держать свои мысли в себе, то превратимся в серую массу и не будет ярких индивидуальностей”. “Я хочу говорить все, что придет мне на ум по тому или иному вопросу, не опасаясь, что меня выгонят, уволят, посадят”. “Если бы не было свободы, то не было бы столько разных мнений, не было бы столько замечательных поэтов и их произведений”.

Четверо отстаивают “самую свободную из всех свобод” — личную свободу. “В плане интимных отношений нужна абсолютная свобода, свобода любви”. “Человеку нужна сексуальная свобода, чтобы два человека могли нормально общаться друг с другом и чтобы никто не лез со своими советами и поучениями”. “В нашей стране очень отрицательно относятся к однополой любви. Но это тоже своеобразная свобода”.

Двадцать человек писали о том, что в нашей жизни существуют такие ограничения свободы, которые мешают нормально жить. Говорилось и о дедовщине в армии, и о том, что “никто не застрахован от слежки, неправомерного задержания”, и об ограничении свободы слова: “Нужно знать, где что сказать и кому. Иначе можешь не дожить до пенсии”.

Но больше всего говорили о деньгах, которые определяют степень свободы, и в этой связи о невозможности получить то образование, которое хочешь. “Никакой свободы! Везде требуются деньги, деньги, деньги. Шагу не пройдешь! Все как будто сошли с ума!” “В нашей стране определенная свобода есть, но она диктуется деньгами”. “Заработная плата стесняет возможности человека и в какой-то мере стесняет его свободу”. “Для большинства россиян свобода действий упирается в деньги: деньги дают любые возможности”. “Человек из детского дома выбора особого не имеет, куда идти дальше. А сын какого-то депутата выбор имеет большой, куда идти учиться”. “В нашей стране послешкольное обучение стоит больших денег”. “Не у всех родителей мешок денег. Мало ли чего хочешь, иди туда, куда поступить дешевле”.

При этом один из написавших уповает на государство: “Человек должен ощущать поддержку со стороны государства. Если он будет точно знать, что оно охраняет его спокойствие, то он будет чувствовать себя свободным”. Другой иронически относится к власти: “Народ борется за свободу, но, когда достигает этой цели, “хорошие” люди, пришедшие к власти, еще более ограничивают эту свободу”.

Из тех, кто выступает за свободу, 24 автора сочинений не видят в ней никакой опасности. А двое вообще уверены, что она должна быть полной и абсолютной: “Человеку нужна полная свобода, чтобы он ни от кого не зависел, ничего не боялся и делал, что хотел. А на данный момент он зависит от государства и его законов, сначала от школы, потом от работы, а потом от пенсии. Это не жизнь, а каторга”. “Человек волен строить свою жизнь, как он хочет, никто не вправе судить его за путь, по которому он идет для достижения своей цели. Главное для человека — свобода”.

Большинство же (92 из 116), сказав свободе ДА, тут же говорят НО.

“Нужна ли человеку свобода? Да, нужна. Но от безграничной свободы человек может погубить себя”. “Свобода нужна людям, но в ограниченном количестве”. “Человек не может быть свободен во всем и от всего”. “Свобода должна быть такой, чтобы не вышла никаким боком на другого человека”. “Свобода нужна всем, но каждому в своем количестве”. “Мы должны быть ограничены в свободе”. “Я считаю, что человеку не стоит давать полную свободу действий”. “Если свобода не полная, как у нас в стране, то на улицу можно хоть как-то выйти”. “Все хорошо в определенном количестве. И свобода тоже не должна быть абсолютной. Все в мире должно быть в умеренном количестве”. “Свобода творчества должна ограничиваться некими рамками приличия. Плоды же творчества, выходящие за пределы этих рамок, должны изолироваться от общества”. “Может быть только ограниченная свобода”. “Излишек свободы развращает нас”. “Свобода прекрасна лишь в умеренных рамках”. “Свободу, как лекарство, нашему израненному обществу надо давать дозированно”. “Свобода должна быть предоставлена всем, но в определенном количестве. Как и в любом другом деле, здесь главное — не переусердствовать”.

Не могу не привести размышления одной одиннадцатиклассницы.

“Нужна ли мне свобода? Нет!

Боюсь, я одна из тех людей, которые привыкли подчиняться другим людям. Именно привыкла. Я ведь не способна что-то сделать сама. Я не определилась в жизни, кто я… и кем я стану. Я не знаю, что мне делать после того, как я окончу школу. Я жду, когда мне прикажут, чтоб я пошла в то или иное училище.

Если мне дадут свободу, то, боюсь, я стану или алкашкой или ранней матерью. Я благодарна матери, что она меня не отпускает гулять, если и отпускает, то только до 6 вечера. Если мне дадут свободу в одежде, меня выгонят из школы или опять же изнасилуют за вульгарность, ведь от одежды зачастую зависит твое поведение…

Я абсолютно не имею свою точку зрения, у меня ее просто нет. Я знаю, что многие люди боролись, отдавая свои жизни, лишь за одно право — быть свободными. Я считаю себя довольно ненужным человеком, ведь ничего хорошего в жизни не сделала. Хотя… были у меня хорошие поступки с моей стороны. Я спасала девчонку от смерти, я помогала многим людям морально… но я не сделала ничего хорошего для страны.

Знаете, я б себя неплохо ощущала какой-нибудь рабыней. И при этом называла своего управляющего благодетелем, пусть он меня бил или плевал в мою сторону”.

Я позвонил в школу, выяснил, что это не розыгрыш, не бравада, а написано искренне и честно.

Но кто же должен определять степень отпускаемой человеку свободы и предоставлять каждому возможность для ее реализации?

“Я считаю, что свобода — это независимость, но в рамках Уголовного кодекса Российской Федерации”. “Являясь гражданином, человек как бы заключил с государством договор о передаче ему части своей свободы взамен на защиту и обеспечение нормальной жизнедеятельности”. “Уровень свободы в стране определяется руководством согласно целям и средствам”. “В нашей стране просто не может существовать полная свобода и необходим контроль. Даже свободу слова нужно ограничивать, так как если каждый будет иметь право нести с экранов чушь, то мы просто перестанем быть культурным обществом. Всего должно быть в меру. Свободы тоже”. “Свободы не может быть без личности, которая будет стоять над всеми людьми”. “Только руководящая рука руководителя-царя может наш народ держать в рамках”. “Пусть уж лучше будет жесткий порядок в стране и люди не будут бояться выходить на улицу. Я считаю, что на сегодняшний день Россия не готова к свободе и ей нужен жесткий порядок”.

И лишь четыре человека написали о том, что “свобода человека накладывает на него определенную ответственность”, что “одной из главных характеристик свободы является ответственность”. “От нас зависит, в каком мире мы проснемся завтра”. “Свободными люди не рождаются, а становятся или нет в процессе своего жизненного пути. Человек может считать себя свободным, если он умеет думать, несет ответственность за свои деяния перед собой, считает невозможным помыкать другими людьми, обладает гражданскими правами”. И только трое считают, что надо помнить тех, кто завоевал свободу, нужно ценить ее, защищать и отстаивать.

Как видим, опасность и даже трагичность безраздельной свободы одиннадцатиклассники чувствуют и понимают куда лучше, чем опасность и даже трагичность несвободы. Их страх перед разнузданностью, абсолютной свободой мне понятен. Но полное отсутствие страха перед опасностью утраты свободы, легкая готовность принять любые ее ограничения тревожат и настораживают.

Естественно, это тоже отражение и выражение духа времени. Ну, ладно, Жириновский перед выборами президента вещал, что во главе России должен стоять человек типа Ивана Грозного или Сталина. Но вот и Андрон Кончаловский заявил, что русскому человеку свобода не нужна. И как раз в те дни, когда одиннадцатиклассники размышляли о свободе, а именно 6 марта 2004 года, на страницах “Известий” о свободе говорил и Фазиль Искандер. Приведу очень выразительную и типичную для наших дней выдержку из его интервью Бенедикту Сарнову.

“…Абсолютная свобода невозможна — она приводит к анархии. Сочетание экономической свободы с общей диктатурой на несколько лет, возможно, было бы полезно… Мне кажется, что демократия может закрепиться в стране, где у народа есть традиция добровольного самоограничения. У нас же была традиция насильственного самоограничения. И вот после страшного насильственного самоограничения, возьмем хотя бы советскую эпоху, вдруг выпала полная свобода, и огромное количество людей просто превратились в жуликов, воров, даже убийц. Мне кажется, что… у народа должно быть время, когда человек свои низменные инстинкты не из высших соображений… затаптывал, а просто из страха перед возможностью суда, тюрьмы”. (Вот до чего мы дожили: за особую диктатуру на несколько лет (!!!) выступает автор “Созвездия Козлотура”, “Сандро из Чегема”, “Кроликов и удавов”). А Бенедикт Сарнов, одну за другой выпускающий книги о том, как тяжело и страшно было жить и писать в эпоху тоталитаризма, ему поддакивает: “Я не могу с тобой не согласиться”.

Да, мы сегодня страдаем от вседозволенности. Но ведь вместе с тем нам и не хватает многих свобод. Учитель литературы, я буду говорить только о школе, и прежде всего о преподавании литературы.

Конечно, то, что написали одиннадцатиклассники, — это в большей мере декларация о намерениях, взгляд несколько абстрактный. А как же дело обстоит в действительности? В прошлом учебном году две учительницы моей школы (в восьмом и десятом классах) дали своим ученикам анкету, которая должна была выявить, что они думают о своих правах в школе. Познакомившись с ответами, я был обескуражен.

Ученики писали о том, что учителя порой орут, срывая на них зло, что у школьников есть право на то, чтобы им объяснили то, чего они не поняли на уроке, право на то, чтобы учитель, выставляя в журнале плохую оценку, не оскорблял ученика, а объяснил ему, в чем ее причина. Ребята считают, что “ученик может высказать свое мнение”, что “учитель не должен ставить оценку по своему предмету не за знание, а за поведение”, что “ученик имеет право задавать на уроках вопросы”.

По существу, речь идет о самых элементарных педагогических нормах. Выходит, в реальной школьной жизни ученики остро чувствуют не избыток свободы, а недостаток ее. Чего стоит одно это “право задавать вопросы в рамках дозволенного”.

Теперь о том, что мне, как учителю словесности, ближе всего. Как вы помните, одной из главных свобод, за которую так ратовали одиннадцатиклассники, была свобода всегда и везде высказывать собственное мнение по любому вопросу. Но сегодня в преподавании литературы нет более трудной задачи, чем научить школьников писать в сочинении свое, лично продуманное и прочувствованное. Большинство сочинений списываются из многочисленных типографских шпаргалок, скачиваются из Интернета. Как многолетний член окружной медальной комиссии, как член экспертной группы (она решает все спорные вопросы) городской медальной комиссии могу сказать, что даже среди представленных на медаль сочинений, отмеченных личностным началом, своеобразием, не более 10 процентов. Все остальное — добросовестно подготовленное и отвечающее требованиям школьной “пятерки” воспроизведение сказанного в учебнике, учителем, а то и в шпаргалке.

К сожалению, даже учитель словесности нередко вынужден, наступив на горло собственной песне, идти по несвободному пути. А ученики уж тем более. Я мог бы привести тому сотни примеров. Вот, в частности, такое пособие: “240 экзаменационных вопросов и ответов по литературе для школьников и поступающих в вуз”. Или “Примерные билеты и ответы по литературе для подготовки к устной итоговой аттестации выпускников 11 классов общеобразовательных учреждений”. Так для чего же думать, мучиться, для чего даже читать самим произведения, когда все готовые ответы можно купить в магазине?

Распечатка из Интернета: “Имеются в продаже сочинения, написанные по опубликованным на сайте Министерства образования Российской Федерации темам. Все сочинения медального уровня, написаны учителем высшей категории (стаж работы 20 лет), который уже более 5 лет этим занимается. Все, кто пользовался данными сочинениями, получили за сочинение оценку “отлично”… Адрес электронной почты для заказа сочинений (такой-то). Вопросы, касающиеся оплаты, смотрите внизу страницы”.

Теперь об этих самых министерских темах. Когда в прошлом году в марте опубликовали 500 тем, я написал в “Учительской газете”, что с 1 апреля в России прекратится преподавание литературы. И администрация школ, и ученики, и их родители будут требовать только одного: темы, темы и темы. Натаскивание по этим темам станет единственным занятием на уроке литературы. Однако в конце марта этого, 2004 года вновь опубликованы эти темы, правда, их чуть меньше — всего 379.

Но поскольку мы размышляем о свободе, то обратимся к так называемым свободным темам. Вначале небольшое отступление.

В последние годы все мы, работники образования, от министра до учителя, охвачены энтузиазмом модернизации. Но модернизация, необходимая в любой развивающейся сфере жизни, бессмысленна и даже опасна, если она не опирается на лучшее, проверенное, исходное, фундаментальное, что было до нас. В этой связи приведу цитату из книги А.Д. Алферова “Родной язык в средней школе” (3-е издание, 1916 года): “Если вам случится ставить перед учениками какую-нибудь общую тему, то… никогда не следует ставить ее в виде определенного утверждения, которое ученик должен доказать, а всегда в виде вопроса, оставляющего свободу учащимся ответить на него утвердительно или отрицательно, например, не предлагать доказывать, что “один в поле не воин” или что “цель оправдывает средства”, а спросить: “Правда ли, что один в поле не воин?”, “Верно ли, что цель оправдывает средства?”.

Теперь можно перейти и к нашим министерским темам 2004 года — 74 из них так называемые свободные. Все они построены по одной модели: афоризм, цитата, чье-то высказывание, которое нужно доказать на материале одного или нескольких произведений русской литературы XIX или ХХ века (сие оговорено в скобках). Не буду сейчас подробно рассказывать про скандал, который разразился после экзаменов в прошлом году, когда журнал “Русская словесность” показал, что многие из этих тем списаны из книги “В мире мудрых мыслей”, да еще к тому же в препарированном виде.

В 2002 году в комментариях к одной из тем было сказано: “Тема № 8 дана в традиционно “свободной” формулировке, требующей, однако, опоры на литературный материал, а не на жизненные впечатления учащихся”. Каково, а! Можно себе представить статьи Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского, Страхова, Аполлона Григорьева, Дружинина, Иннокентия Анненского без опоры на их “жизненные впечатления”?

В 2003 и 2004 годах формула эта снята. Но по сути все осталось по-прежнему. Нигде не оговорено ни право учащихся спорить с предложенной формулой, ни возможность обращаться к лично увиденному и пережитому. Сам такой подход убивает всякую свободу мысли: то, что требуется доказать, уже сформулировано, обсуждению не подлежит, утверждено министерством. Школьные сочинения уже по этой причине обречены на догматический характер даже в том случае, если предложенные цитаты были бы абсолютно верны. Но они к тому же нелепы. Вот примеры.

“Нет более просветляющего, очищающего душу чувства, как то, которое ощущает человек при знакомстве с великим художественным произведением”. Это, конечно, не так. Вспомните хотя бы стихи Пушкина о любви (“Я помню чудное мгновенье…”), стихи Тютчева и Ахматовой, “Даму с собачкой” Чехова, рассказы Бунина или “Войну и мир” Толстого.

“Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись”. Для меня лично это непреложно, и напрасно мой друг-одноклассник беспокоился, что, уехав встречать Новый год в Израиль, я не вернусь в Россию. Но ведь миллионы людей разных национальностей, в том числе и многие русские, истинно любящие Россию, тем не менее покинули ее. И можем ли мы упрекнуть ученого, который уезжает, потому что сегодня лишен возможности реализовать себя на родине?

“Сила влияния нравственного выше всяких сил”. К сожалению, очень часто это не так. И сегодня, к примеру, власть денег часто оказывается сильнее нравственной власти. И заставлять писать на эту тему — значит, развращать и растлевать юную душу цинизмом, ложью, фарисейством.

“Простота есть необходимое условие прекрасного”. И это далеко не всегда так. Поэзия Тютчева и Пастернака, проза Платонова прекрасны, но не просты. Достоевский, по его собственным словам, изобразил в князе Мышкине положительно-прекрасного человека. Но прост ли он? Как и Андрей Болконский, и Пьер Безухов. Прекрасны Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов. Но как же непросты они.

“Человеческое всегда и неизбежно должно восторжествовать”. Увы, увы. И как можно заставлять это утверждать, когда слишком часто сегодня оно не торжествует.

“Любить истинно может только вполне созревшая душа”. Работая в школе 52 года, я-то знаю, что это не так.

“Война с чрезвычайной быстротой образует новые характеры людей и ускоряет процесс жизни”. В принципе, это так. Но все произведения о войне, будь то “А зори здесь тихие...”, или “Судьба человека”, или “Сашка”, или “Сотников”, даже “Василий Теркин”, говорят о другом — о том, как во время войны в человеке раскрывается то, что было в нем заложено. На каком же материале раскрывать эту тему?

“Война есть одно из величайших кощунств над человеком и природой”. Опять же, в принципе, это так. Но как с таких позиций подходить школьнику к книгам о Великой Отечественной войне? Да еще в преддверии шестидесятилетия Победы.

Кстати, об этом и об этих конкретных темах все было сказано во время их обсуждения еще в прошлом году.

31 марта 2004 года в рамках педагогического марафона, организованного издательским домом “Первое сентября”, проходил День учителя литературы — самое представительное ежегодное собрание словесников. Я пошел на самую большую секцию (несколько сот человек, полный большой зал), посвященную экзаменам в этом году. Открывая ее, я говорил о том, что обсуждать сегодня здесь экзаменационные темы 2004 года — это все равно что женщине на девятом месяце беременности решать, рожать ли ей. Все давно решено. И, как показал опыт прошлого года, ничего уже нельзя изменить.

Обсуждать сегодня экзаменационные темы стыдно. Дело не в частных огрехах. Дело даже не в том, что тема “Трагизм образа Базарова” неграмотно сформулирована. Трагичной может быть судьба Базарова, но не его образ. В созданном Тургеневым художественном образе нет трагизма. Можно сказать “счастье Наташи Ростовой”, но нельзя — “счастье образа Наташи Ростовой”.

Главное в другом. Все, что можно сказать о темах этого года, было сказано в прошлом. Разве не было тогда доказано, что тема “От своих предшественников Блок отличается тем, что к судьбе России он подходит не как мыслитель — с отвлеченной идеей, а как поэт”, абсолютно ложна? Ибо тогда получается, что и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов, и Фет, и Тютчев — подходили к теме России с отвлеченной идеей. Но тема эта осталась и в этом году.

Разве не было сказано, что тема “Стихотворения Маяковского все время на острие комического и трагического” не для школьников? Но и она осталась.

О каких христианских мотивах в поэме Блока “Двенадцать” хотят прочитать в ученических сочинениях составители тем? Ведь эта поэма о принятии революции, о принятии даже “черной злобы”, ибо в ней выступает “святая злоба”.

Особенно страшно то, что предложено в так называемых свободных темах, о чем я написал выше.

Тут дело не только в темах сочинений. Так же написаны, утверждены и изданы некоторые учебники. Так же составлены печально известные контрольно-измерительные материалы (КИМы) в ЕГЭ по литературе. Таковы же пороки утвержденного стандарта по литературе и опубликованного нового учебного плана, который, по существу, ведет к ликвидации литературы в школе.

Наивный человек, я думал, что после того, что было в прошлом году, когда многие темы были списаны из сборника “В мире мудрых мыслей”, когда ученикам предложили проанализировать стихотворение Пушкина “Отцы пустынники и девы непорочны”, в министерстве одумаются. Увы, я ошибся. Мне остается лишь повторить последнюю строку из романа “Разгром”: “Нужно было жить и исполнять свои обязанности”.

Потом выступали учителя Москвы, Московской области, Карелии, Белгорода. Все говорили о полном произволе со стороны чиновников от просвещения, о том, что результат, которого требуют от учеников на экзаменах, противоречит самой сути процесса постижения литературы и что учителю придется ориентироваться не на знание литературы, а на натаскивание. И хотя на секции “Анализ лирического стихотворения” было много интересного, все равно на душе осталась горечь. А тот факт, что из Министерства образования, которое расположено рядом с соседней станцией метро, на форуме словесников никто не появился, для меня стал в один ряд с тем, что в тот же день Дума обсуждала законопроект, по которому запрещались пикеты и митинги рядом с государственными учреждениями.

Это я все к тому же — размышлениям о свободе и несвободе. В данном случае учителей и учеников. Ведь через школу проходят АБСОЛЮТНО ВСЕ.

В одном из номеров “Новой газеты” Станислав Рассадин напомнил слова Герцена о том, что под солнцем свободы не только травка зеленеет, но и зловонные миазмы из сточных канав поднимаются. Увы, это так. Но не будет солнца свободы, — и травка зеленеть не будет. И потом, — только солнце свободы может противостоять миазмам.

И наконец, последнее. Существует мнение, что одна из главных причин необычайного успеха телевизионного сериала “Семнадцать мгновений весны” в том, что, может быть, того и не осознавая, советский зритель узнавал в Штирлице себя: ведь Штирлиц одно думал, чувствовал, но говорил другое, по-другому действовал.

Лет тридцать назад я отдыхал в санатории в Крыму. Почти весь срок моим соседом был член-корреспондент Академии наук УССР, директор одного из ведущих институтов Киева. С горечью говорил он мне о том, как прижимают на Украине украинский дух, как фальсифицируется история Украины. При этом я хорошо понимал, что, скажем, на партийных собраниях он вынужден был громить украинский национализм, значит, тоже был Штирлицем.

А после него моим новым соседом стал начальник милиции одного из райцентров. Как-то он спросил меня: “Как вы думаете, когда умрет Брежнев, кто станет во главе страны?” Мне стыдно об этом сейчас писать, но я испугался, решив, что передо мной провокатор. Однако вскоре понял, что моего нового соседа жгло желание хоть с кем-то поделиться тем, о чем у себя в районе он не мог сказать никому, даже, наверное, и собственной жене. “Понимаете, — говорил он мне, — мы раскрываем преступление, все улики налицо. Остается одно: арестовать преступника и передать дело в суд. Но тут на меня жмут: кончай это дело, хватит. И так каждый раз, когда нити идут наверх”. И он был Штирлицем.

Когда в школьную программу по литературе ввели трилогию Брежнева, я, конечно же, не говорил того, о чем трубила вся печать — что это выдающееся художественное произведение. Но не мог же я кинуть своих учеников: “Давайте запишем в тетрадь план, по которому вы будете отвечать, если вытащите билет с вопросом об этих произведениях”. Естественно, я понимал, что написал это не Брежнев. Но на уроках сказать этого не мог. И я был Штирлицем.

Как бы ни относиться сегодня к перестройке, но несомненно, что она ощутимо поколебала советское двоемыслие. Хотя и породила свое, перестроечное двоемыслие. Редактор одного известного в то время издания как-то сказал мне: “Я так замарал всех своих сотрудников перестройкой, что им назад ходу нет”. И тем не менее во многом стало свободнее.

Но не возвращается ли сегодня Штирлиц в нашу жизнь?

Не так давно на семинаре учителей я ознакомил его участников со своей только что напечатанной статьей, после чего они спросили: “А вам ничего не будет за это?”

Особенно горько видеть, как вновь вторгается страх и двоемыслие в души учащихся.

Один учитель рассказывал мне, как он попросил своих учениц написать, за кого из героев “Горя от ума” они вышли бы замуж. Учитель этот, конечно, понимал, насколько вопрос некорректен и непедагогичен. Понимал и то, что в ответах будет и элемент бравады. Но, тем не менее, ведь и в каждой шутке есть доля правды.

На первом месте был Скалозуб. Еще бы: “И золотой мешок, и метит в генералы”. Многие предпочли Молчалина. Опять же: “Он дойдет до степеней известных”. Несколько человек выбрали Фамусова. И только одна, — то ли святая, то ли дура, — Чацкого. Между тем при поступлении в вуз все будут бичевать фамусовское общество и объясняться в любви Чацкому. Да что вуз — вот в 2003 году в Москве на экзаменах по литературе именно этого и потребовали от выпускников. И написали, как надо (из трех классов лишь один мой ученик оскоромился). Вот и в 2004 году есть темы: “За что и против чего борется Чацкий?”, “Поколение “отцов” в комедии А.С. Грибоедова “Горе от ума”, “Фамусов и жизненная философия “отцов” в комедии А.С. Грибоедова “Горе от ума”. Вряд ли стоит говорить, что сегодня философия “отцов” во многом и философия “детей” — хотя бы в ее молчалинском варианте. Но поверьте мне, старому учителю, все будет написано так, как надо. Ведь ученику “не должно сметь свое суждение иметь”, по крайней мере выражать его в сочинении. На подготовительных отделениях будущим абитуриентам постоянно говорят: “Забудьте слова “мне кажется”, “я думаю”, “по моему мнению”. “И не выпендривайтесь. Пишите, как все”. Так что будет, как у всех.

В сентябре 2002 года я пришел в школу после болезни и узнал от своих коллег о художествах нового учителя. Расскажу лишь один, не самый страшный, эпизод, поскольку он касается десятого класса, в котором я вел литературу. Недовольный внешним видом учениц, вполне нормальным, на мой взгляд, он сказал: “В таком виде можно прямо на Тверскую идти”. Тогда взорвался один из десятиклассников:

— Как вы смеете так говорить о наших девушках!

— А ты, жертва пьяной акушерки, вообще заткнись!

Я пошел к директору школы. Она мне сказала, что у нее уже был этот учитель и клялся, что ничего подобного никогда больше не повторится. Вскоре школа с ним рассталась.

После уроков я попросил остаться нескольких девушек из этого класса. У нас состоялся такой разговор:

— Как же так, вас оскорбили, оскорбили вашего товарища, а вы всё съели!

— А что мы могли сделать?

— Я понимаю, что дать ему по морде вы не могли. Но в знак протеста всем классом уйти с урока можно же было.

— Мы боялись…

— Да неужели вы думаете, что ваш классный руководитель, я, другие учителя (и в этом классе учились несколько детей учителей нашей школы), администрация школы, ваши родители не защитили бы вас?

— Мы боялись.

В начале того марта 2004 года, о котором у нас идет речь, я получил первый номер журнала “Русский язык в школе” (он выходит 6 раз в год). Там была моя статья про сочинения трех одиннадцатых классов о поэзии. В одном из этих классов и произошел описанный выше инцидент. О, как тонко и проникновенно будут они в выпускном сочинении писать о Блоке, Есенине, Маяковском! Это, конечно, тоже очень важно. Ведь их работы свидетельствуют не только о способности понимать поэзию, но и об определенной душевной зрелости. И вместе с тем это всего лишь сочинения…

Не возвращаемся ли мы на круги своя?

Что касается “Семнадцати мгновений весны”, то в июле 2003 года в связи с тридцатилетием выхода сериала на телеэкран он вновь был показан по НТВ. Я не против возвращения сериала, хотя меня всегда смущала эстетизация гестапо.

Но вот возвращение Штирлица в жизнь… Или, может быть, я ошибаюсь?

Я рассказал лишь об одном месяце 2004 года — марте. В начале этого месяца мне исполнилось 75. Но “покой нам только снится”.