Евгений Ихлов

А.Ю. Ватлин. Террор районного масштаба: «массовые операции» НКВД в Кунцевском районе Московской области 1937—1938 гг.

Как и четверть века назад, в России — апогей ностальгии по сталинщине. Я употребляю именно этот термин — “сталинщина” — не случайно. Сталинизм — это доктрина, это апофеоз коллективности и массовой аскезы во имя сверхвеликой цели, авторизованной в вожде. “Потребительский тоталитаризм”, начатый наследниками покойного вождя непосредственно у его гроба, похоронил сталинизм, превратив в своеобразный советский фундаментализм и сделав прибежищем политических маргиналов. Сталищина — это иное, это стиль: помпезное имперское величие (как оно видится в чаду выспренних передовиц левой оппозиции), вера в народного царя, гоняющего вечно злоумышляющих коварных бояр и восстанавливающего попранную справедливость, это сладострастный ужас верноподданного перед ликом обожествленной власти, произвольно (как и полагается благодати) губящей или спасающей простого, как огуречик, человечка. Этот страх у нас любовью зовется. Наверное, в российской душе (в ее коллективном бессознательном) самый сильный страх уже воспринимается как любовь. И есть какая-то упрямая закономерность российской истории — каждый раз, через полтора десятилетия после пика антисталинских разоблачений, общество охватывает сталинская ностальгия. Это случается, несмотря на то, что огромная сумма ужасающих фактов и эмоциональных разоблачений, казалось, доведена до каждого, причем с помощью государственной пропаганды, которая по нескольку лет подряд работает на антисталинизм. Солженицын был издан огромными тиражами, но мечта интеллигенции 70-х, что Россия нравственно преобразится, прочитав “ГУЛАГ”, разбилась, как любимая в детстве елочная игрушка. “ГУЛАГ” перевоспитал западную левую интеллигенцию, но не отечественную: ни правую, ни левую.

Уже давно похоронен культ Ленина, казалось, внедренный в спинной мозг трех поколений, но жив и бодр культ Сталина. И “чекист” — это не бранное слово, это — уважаемая профессия. Годами прокатывались по всем телеканалам кадры чекистских расстрелов и панорамы лагерей, уже завалены книжные магазины белогвардейскими мемуарами (и ни одной книжонки — о большевистских вождях и героях), но все равно чекист — это не синоним гестаповца, палача и истребителя собственного народа, это — звучит гордо. “Мент”, “мусор” — грубые ругательства, оскорбления, которые смываются кровью. А куда более зловещий “чекист” — романтизирован и облагорожен патиной времени. Но вернемся к Сталину. Его символом навеки стал “37-й год”. Не “45-й”, который причудами народной памяти отдан Жукову, хотя, исходя из логики европейца, массовое сознание должно бы приписать своему кумиру именно величайшую военную победу России, а не ее величайший национальный позор. Характерно, что и в массовом сознании символом советского государственного террора стал 1937 год, несмотря на то что за три-четыре года до него власть истребляла в ходе коллективизации значительно больше людей в среднегодовом исчислении, больше гибло и в ГУЛАГе в сороковые годы — как раз стали умирать арестованные в начале тридцатых, прошли геноцидные акции по депортации народов.

Мы живем в смрадное время. Известные правозащитники отказываются считать жертв государственного террора “узниками совести” — слишком пассивны, не боролись за право на веру или за национальное самосознание и освобождение, или за дружбу и родство с “разоблаченным врагом народа” — просто попали в лагеря, как теперь говорят, “под раздачу”. Известные культурологи считают 1937 год моментом высшего народного счастья. И не потому, что официозное искусство в тот год просто лучилось изображениями счастья и всеобщего подъема, а потому, дескать, что архаический русский народ больше всего обожает расправы власти над ритуальным врагом. Власть легитимизируется в народном сознании — путем истребления “вредителей”. Слово “вредитель” здесь обозначает, конечно, не термин сталинской пропаганды, а понятие, введенное культурологом и фольклористом Владимиром Проппом, автором знаменитой “Морфологии волшебной сказки”, — персонаж, призванный мешать главному герою, баба-яга, которая всегда против. Если кто забыл, то в 1980 году, когда значительное число демократических государств решило бойкотировать Олимпиаду в Москве (после советской оккупации Афганистана), вышел забавный мульфильм, где Баба-яга мешала олимпийскому мишке-талисману приехать на Олимпиаду, приговаривая: “А Баба-яга — против”.

Культ Сталина — всегда показатель отката фрустрированного массового сознания к архаике и нарастающей ненависти к правящему классу. “Маленький человек” ощущает полное бессилие в столкновении с сильными мира сего (начиная с продавщицы, увешанной золотыми цацками, которая прячет от него под прилавок колбасу по 2-20) и мечтает о герое, который им всем задаст и восстановит вселенскую гармонию. Но робость маленького человека даже не позволяет ему мечтать об избавителе-мятежнике, свергающем несправедливый гнет. Предел его мечтаний — добрый грозный царь. Говоря языком политологии, лидер, который позиционирует себя в качестве внутрисистемного и, это самое важное, антиэлитарного оппозиционера.

Более того, излюбленным тезисом “почвенных” критиков демократии было и остается следующее утверждение: в тридцать седьмом расстреливали “палачей русского народа” — ленинцев и, главное, троцкистов, и большевики “съели сами себя”, открыв дорогу “патриотам-государственникам”. Поэтому нечего скорбеть о жертвах 37-го — руками Сталина и Ежова свершилось “народное возмездие”.

Когда массовое подсознание возвращается к обожанию царей и генсеков и творятся все новые и новые мифы о том, что сталинский террор был виртуозной кадровой технологией, с помощью которой гениальнейший политтехнолог всех времен и народов выстраивал свою суперимперию, обеспечивая одаренным выходцам из “простого народа” необычайную социальную мобильность, особенно важны любые документальные свидетельства о том времени, о большом терроре. Вот издательство РОССПЭН выпускает тиражом в 700 (прописью — семьсот) экземпляров прекрасно документированную работу Александра Юрьевича Ватлина “Террор районного масштаба: “массовые операции” НКВД в Кунцевском районе Московской области 1937—1938 гг.”. Престижный район Москвы сегодня — небольшой тихий город-спутник столицы 70 лет назад. Здесь располагаются ближняя дача Сталина, Нарышкинский дворец, здесь живописные места для номенклатурных дач и правительственные трассы. Но здесь же и трущобы местного “шанхая”, рабочий поселок оборонного завода № 4. Автор специально подчеркивает важность именно районного звена террора, когда под жернова наркомвнудельцев попадали не наркомы и красная профессура, а совершенно случайные люди, представители рабоче-крестьянских масс. Органам (как тогда уважительно говорили) надо было выполнить план — и на одного героя Гражданской войны, замеченного в симпатиях к Троцкому за 10 лет до этого, под расстрел шли десятки и сотни “шпионов”, лихорадочно набранных из колхозников и работниц местной фабрики. Расстреливали на печально знаменитом Бутовском полигоне, который стал настоящим Бабьим Яром для москвичей и жителей Подмосковья.

30 страниц книги Ватлина занимает перечень арестованных или расстрелянных жителей Кунцева. Их палачи — всего несколько человек, сидящих в доме № 5 на улице Загорского. Я смотрю на фотографии расстрелянных “шпионов” — крестьянские семьи из деревни Мневники, работницы фабрики. Преимущественно, правда, расстреливали “приезжих”, например, “харбинцев” — кто работал на КВЖД и переехал в СССР от угрозы японской оккупации. И, конечно, девушка, знакомая с иностранцем (великая депрессия выгнала в СССР массу безработных специалистов из Германии), беженцы из гитлеровского рейха. Пусть смотрят на их лица те, кто мечтает о “железной метле” и любовно коллекционирует пудовые опусы о “генералиссимусе всех времен и народов”. У меня есть мечта: о местных жертвах красного террора (и героях, хоть как-то сопротивляющихся большевизму) в каждом районе написано исследование. Его спонсируют российские миллионеры, решившие проявить свой настоящий, а не пряничный патриотизм. И каждый российский школьник пишет по этим работам сочинение на тему: “Советский террор: слепая энергия уничтожения”. И пусть моя мечта нарушает лицемерную политкорректность и фальшивое примирение и согласие. Как писал Бертольт Брехт: “Еще способно плодоносить чрево, которое вынашивало гада”. Земной Вам поклон, многоуважаемый Александр Юрьевич.

¹ Гюнтер Гаус (Gьnter Gaus,1929) — немецкий публицист и политик. 1969—1973 — главный редактор журнала «Шпигель», 1973 — Государственный секретарь в Канцелярии Президента. 1974—1981 —руководитель постоянного Представительства ФРГ в ГДР. Автор многих книг, в т.ч. «Личности от Аденауэра до Венера», «Мир Западной Германии», 1988; «Портреты в вопросах и ответах», 1991.