Владимир Елистратов

Людмила Улицкая. Искренне ваш Шурик

Значит так. Жил-был мальчик Шурик. Он был способным к иностранным языкам и очень сильно любил маму и бабушку. А папа Шурика, который не был женат на маме Шурика, сразу после рождения Шурика попал под машину. Жалко папу, но почему-то не очень.

Дальше. У мальчика Шурика есть два главных качества. Первое: ему всегда и везде ужасно жалко всех теть. Ясно почему. Потому что жалко несчастную маму с больной щитовидкой: “эдипов комплекс” и т.д. А дядь — нет, не жалко. Ну их! Второе: у Шурика изумительная половая потенция. Даже завидно. Про таких в народе говорят: “пошел в корень”.

Сочетание доброты, переходящей в полную безотказность, и непроизвольной похотливости героя позволяют автору провести его через целую, я бы сказал, анфиладу альковных перипетий. “Трахается” (это — не мое, это авторское выражение) Шурик напропалую. Он (прибегнем к эвфемизму) “делает это”: а) с Матильдой (женщиной родом из-под Вышнего Волочка, разводящей кошек), б) с Алей (казашкой, больной эпилепсией), в) с Фаиной (начальницей его, Шурика, мамы), г) с Леной (беременной от негра дочерью секретаря уральского обкома) и д) с Валерией (красивой хромой католичкой польско-литовского происхождения и непосредственной начальницей Шурика). Кажется, никого не забыл. Есть подозрение, что он еще “сделал это” с кем-то на вечеринке у своего школьного друга Гии, но Шурик был очень пьяный, “блевал в уборной и радовался, что попадает ровно в середину унитаза”, и ничего не помнит. Мы, соответственно, тоже. Кроме того, он не смог (sic!) “сделать это” с Лилей, еврейской девочкой, которую он по-настоящему, чисто и трепетно любил. Платонической любви секс противопоказан. Подробности же кровавой (в прямом смысле этого слова) попытки “сделать это” с Лилей опускаю. Одно важно: попытка была равноценна обрезанию. Лиля как бы обратила Шурика в иудаизм. Если я правильно понял. Лиля, ясное дело, уехала в Израиль, и они с Шуриком сердечно переписываются. Вот, собственно, и все. Но не совсем. Почему?

Во-первых, потому что это лишь “конец первой книги”. Значит, будем ждать вторую. А потом и третью. И во-вторых, потому что автор — замечательная писательница Людмила Улицкая, а значит, за всем этим разгулом полового сострадания стоит, как, пардон, орган Шурика, что-то большое и мудрое. И довольно страшное. Но об этом чуть ниже.

Что такое “образ Шурика”? Тут можно просто захлебнуться в аллюзиях и параллелях. За что спасибо Л. Улицкой: все-таки умеет мастер не оставить читателя равнодушным.

Шурик — это где-то чеховская Душечка, сменившая гендер, подобно тому как сменила гендер Золушка в Гарри Поттере. Вообще, есть такая “трансвеститская” тенденция в современной литературе: женские архетипы вселяются в мужские, и наоборот. Впрочем, подобные вещи периодически случаются в истории литературы. Например, пишет четверть тысячелетия назад Ридчарсон знаменитые романы “Памела” и “Кларисса”, где героинь все время искушают нехорошие герои, тот же Ловлас. А потом Филдинг пишет не менее знаменитые “Приключения Джозефа Эндруса”, где Джозефа (читай: Иосифа Прекрасного) все время искушает нехорошая пожилая героиня леди Воову. То есть архетипы искушающих и искушаемых поменялись половой принадлежностью. Но у Филдинга — пародия на Ридчарсона. А у Л. Улицкой — нет, все всерьез.

Шурик — это, пожалуй, и куртизанка Манон Леско, которая “делает это” со всеми, но любит сердцем только де Грие, как Шурик — Лилю Ласкину. Не считая, конечно, мамы и бабушки.

Шурик — это, вероятно, и упомянутый уже библейский Иосиф, только падший. И Любовь, кстати, к маме-бабушке у Шурика — совершенно “библейская покорность родителям, легкая и ненатужная”. Шурик вообще какой-то очень то ли неуловимо, то ли, наоборот, навязчиво библейско-ветхозаветный. Весь в фиктивных женах и наложницах, весь в иудейской любви к матери, весь в трогательных мелочах семейно-исторических традиций-догматов… Да еще после обрезания, проделанного Лилей…

Далее. Автор окружает Шурика целым “каталогом” вариантов эроса. Шурик — это своего рода энциклопедия советской сексуальной жизни. Действие в романе Л. Улицкой происходит во времена “отказников”, дефицита продуктов, “Голубого огонька”, экзаменов по истории КПСС и т.п. Привычный антураж романов Л. Улицкой и других писателей, которые “родом из детства”.

С Матильдой Шурика связывает чистая физиология. И как бы символично он приходит к Матильде каждый раз с треской для кошек. Все кушают с аппетитом и обстоятельно.

Аля Тогусова — казашка, похожая на японку, когда очень старается. Про интимную экзотику умалчиваю. Лучше автора не расскажешь. Прочитайте: там все очень подробно описано. Про преимущества кривых ног и т.д.

Фаина — тетя-вамп — грубо насилует Шурика. То есть присутствует садо-мазохистский, брутальный привкус.

История с Леной Стовбой сродни ситуации qui pro quo. Лена должна родить негритенка от кубинца Энрике, сидящего в тюрьме на Кубе. Шурик соглашается быть ее фиктивным мужем, чтобы спасти репутацию Лены и ее родителей. Беременная Лена, опять же, “делая это” с Шуриком, шепчет ему: “Энрике, Энрике…”. А он думает: “Бедная Лена!” (ср.: “Бедная Лиза!”, “Бедная Настя!” и т.п.) Ну и… Как всегда.

Валерия — красавица-инвалид. То есть налицо некий элемент извращения в рамках советских приличий.

Правда, на вечеринке у Гии была какая-то “подозрительная толстенькая карлица с сияющим плоским личиком”, которая утром “неопределенно улыбнулась” ничего не помнящему Шурику, отчего в душу Шурика “смутное подозрение закралось на мгновение”. Ой, чует мое сердце, нечистое это дело с карлицей! Дай бог, чтоб я ошибся! А то уж совсем… Не до скотоложества же дойти бедному Шурику в алкогольном беспамятстве.

В чем же трагические, реалистические, социально-психологические и прочие глубины образа Шурика?

А вот в чем. Шурик, всей душой жалея женщин и, так сказать, всей душой и телом отдаваясь им, незаметно для себя и для них приносит и себе и им горе. Как-то подспудно, косвенно. Он — не ангел, а демон сострадания. Неслучайна первая фраза романа: “Отец ребенка (Шурика. — В.Е.) Александр Сигизмундович Левандовский, с демонической и несколько уцененной внешностью, с гнутым носом и крутыми кудрями, которые он, смирившись, после пятидесяти лет перестал красить, с раннего возраста обещал стать музыкальным гением”. Гением Александр Сигизмундович не стал, демоном он тоже был “уцененным”. Но как бы передал сыну и то и другое, только в инофорах. Сын стал неким “демоническим гением чистого сострадания”. Чистого, как музыка. И совершенно, в общем-то, безвольным человеком. Вернее, волевым в мелочах и полностью ведомым “по жизни”. Шурик — это оксюморон. У него изумительная мужская потенция, но “вечно бабье”, выражаясь бердяевской фразой, — в душе. Он направо и налево сострадает своим титаническим фаллосом и “заботами по хозяйству”, он все время обо всех хлопочет, бегает весь в поту, что-то улаживает… Он никому не отказывает, не может сказать “нет”. Он любит маму. Он — маменькин сынок и заботливый “мамин папа”. Он — горьковский Лука и шлюха-“безотказка” в одном лице. Символично, что папа Шурика попадает под машину именно в тот момент, когда наконец-то решается жениться на его маме. Первое и единственное мужское решение в его жизни. И оно было “сбито машиной”.

И начинаются демонические подмигивания Шуриковой судьбы. В то время когда Шурик романтически бродит по Москве с Лилей, его бабушка умирает. Когда он удовлетворяет Матильду с кошками, его мать чуть не умирает. На его глазах впервые случается эпилептический припадок у Али, а он ей, ничего не помнящей, о припадке не говорит: жалеет. А потом Аля попадает под машину (как Шуриков папа) из-за очередного эпилептического припадка (кстати, на это автору потребовалось полстраницы, хотя до этого Але была посвящена чуть ли не треть романа). Здесь в романе — сюжетная развилка, другая дорога отработана в книжном варианте (столь же стремительно): Аля вылезает из-под этой машины едва оцарапанной и тут же находит себе жениха — мента, которому нужно жениться, чтобы получить жилье.

Насчет “попасть под машину” — явная идейная окольцовка. И потом: это очень хороший способ отделаться от отработавшего свое героя. Под машину — и кирдык. Хотя замужем тоже пропадают без вести…

В душе у Шурика — незаживающий комплекс вины перед всеми. Как у Сони Мармеладовой. И, желая подавить его, он все охотнее и активнее сострадает и жалеет.

Журнальный вариант оканчивается сюжетным многоточием. Думается, что дальше роман пойдет по пути наращивания трагических оборотов. Шурик окончательно “запутается в бабах”. Может быть, кто-нибудь увидит штамп в его паспорте о (фиктивном) браке с Леной и умрет от горя (кто? мать? приехавшая из Израиля Лиля? — не знаю). Энрике, скажем, может выйти из тюрьмы, приехать и увидеть штамп в паспорте Лены. Или их совместную фотографию (плюс — ребенок) после роддома. И покончить с собой. Или убить Лену (архетип Отелло?). Кажется, что автор настроен своих героев “мочить”. Правильно: пусть расплачиваются за “это”. Явно что-то будет делать автор и с религиозной темой. Уже был момент, когда Шурик возвращается домой после операции его мамы. Он — в разбитом состоянии… “А вдруг Бог где-нибудь есть?” — пришло ему в голову, и тут же, как из-под земли, выскочила приземистая церковка”. Но Шурик в этот раз не приобщился к вере, а “ускорил шаг, почти побежал”, подумав боязливо: “А что бы сказала бабушка?”. Ближе к концу первой книги Шурик “делает это” с глубоко верующей Валерией. Чу! Что-то будет! Уж очень Валерия похожа на потенциальную юродивую. Нет, скорее, он уедет к Лиле в Израиль. Там, во-первых, интереснее, во-вторых, не зря же его Лиля, так сказать, “обыудеила”… Куда-то надо будет деть и Фаину-вамп, и Матильду с кошками (на родину ее, в деревню!), и карлицу от Гии… Скорее всего, все они плохо кончат, извините за непроизвольный каламбур. И все из-за Шурика с его сердобольным фаллом.

Трудно сказать, как закрутит свой добротно намыленный дорогим мылом сюжет (это комплимент!) автор. Уж очень автор в этом деле искушен. Шурику еще только 19 лет! Может получиться эпопея. И сериал. Поэтому давайте сверим наши предположения с подоспевшим книжным изданием “Шурика”.

Здесь явлен еще ряд женских персонажей, которых в журнальном варианте нет. Связь с одним из них — сумасшедшей Светланой — чуть не стоила Шурику жизни. Но приехала Лиля. Проездом из Америки в Японию бизнесвумен Лиля на сутки оказалась в Москве — и Шурик впервые смог отказать даме по уважительной причине: не мог одновременно оказаться в двух местах. И Светочка не стала его резать. Повесилась сама. А Лиле он не понравился — хотя это она проговорила уже в самолете, во внутреннем монологе. Асексуальным показался. Что еще? Неожиданно умерла Валерия — но тут же свалилась на голову Шурика ее подруга Софья, алкоголичка со сросшимися бровями. Религиозная тема так и повисла где-то рядом с основным сюжетом. Про штамп в паспорте мама, конечно, узнала — но в таких обстоятельствах, что было ей от этого радостно: девочка Лены оказалась так красива и талантлива, что возлюбила ее Шурикова мама пуще Шурика, и, пока Стовба воссоединялась со своим Энрике, растила ее дочку, которую Шурик водил в балетную школу Большого театра. Но пришлось расставаться: влюбленным наконец повезло — с четвертой, кажется, попытки. И девочка была увезена за границу. Там ее судьба сложилась хорошо. А Шурик вздохнул с облегчением: он уже знал, что и ей не откажет, стоит ей подрасти…

Но дело, в конечном счете, не в закрутке-раскрутке сюжета, а, как говорили в школе, в идейном содержании произведения. О чем же новый роман Людмилы Улицкой? О многом. Можно сказать, обо всем сразу. О евреях, казахах, кубинцах, кошках, сексе, советской жизни… Но в том числе и в первую очередь — о том, что мужик измельчал. Что не мужское это дело — быть сострадательной тряпкой. О драме российского сиротства-безотцовщины. О том, что женщина, хотя ее и жалко, — “это звучит гордо”. О том, что хотя мужики и “делают это” и говорят “про это”, но “это” — совсем не то и не так… Нету здесь любви, Истинного Эроса. “Это” есть, а Любви нету. В общем, роман Л. Улицкой о том, о чем все другие романы Л. Улицкой. О тяжелой женской доле в контексте мужской. О вечном томлении фатально одинокого гендера в темнице повседневности. Л. Улицкая написала нам новую, не безнадежно пессимистическую, впрочем, “Крейцерову сонату” от Л. Улицкой. С умеренно половым уклоном.

Все или почти все, вроде бы, в новом романе хорошо, основательно. Этакая “добротно сколоченная” проза. И читаешь с хорошим, здоровым интересом. Это вообще талант Улицкой — рассказать о неинтересных вещах интересно. Но есть все-таки странное ощущение. Во-первых, это все уже раз сто ты где-то читал. И про советский быт, и про отказников, и про сдачу истории КПСС в институте… Эффект навязчивого дежа вю. И еще: читаешь и чувствуешь себя как бы зрителем боксерского боя, где великий боксер дерется с выбранной им темой вполсилы. То ли силы экономит, то ли не в духе. Читаешь — как будто “делаешь это”, как Шурик, без Любви. Технически все безупречно, но без огонька. Улицкая — ясно — не боксер. Но отчего же не махнуться для красного словца-сравнения — по ее же примеру — гендером? Тем более что женский бокс уже существует.