Дмитрий Стрельников

Шляхтич

Об авторе

Дмитрий Александрович Стрельников родился в 1969 году в городе Алма-Ата в семье ученых-экологов. Выпускник Варшавского университета, магистр биологических наук. В 1996—1997 годах на молодежном канале радио «Юность» транслировались песни и поэма, заняли первые места в конкурсе. Провел несколько авторских песенно-поэтических концертов в академгородке Борок, в Воронеже, С.-Петербурге, Москве и Варшаве. С 1997 по 2000 год редактор молодежной газеты «Reakcja» в Варшаве, внештатный сотрудник Польского радио. В тот же период сыграл несколько эпизодических ролей в польских художественных кино- и телекартинах. Двукратный лауреат Варшавского литературного конкурса имени Марии Конопницкой (1999—2000). Имеет около ста опубликованных фоторабот, в основном — анималистика. Более семидесяти литературных публикаций на трех языках — польском, русском, английском (рассказы, стихи, фельетоны, публицистика, научные и научно-популярные статьи). CD «Навсегда!» — сборник авторских песен, Moroz Music (Мороз мьюзик), серия «Барды России», Москва, 2001. Книга «Trzy dziewiаtki» (сборник рассказов), 2001, издательство Mantus, Olsztyn, Polska. Живет в Варшаве.

          * * *

Если был бы я Чеченом,
Я бы тоже умер в Грозном
Иль ущелии каком.
	Разве только бы не прыгал
	И в безумии не бегал
	С палками и бородой.
Я бы умер не за пару
Не чеченских уж Чеченов,
Я бы умер не за глупых,
Тёмных и душевнохворых,
Не за ярких и безвкусных
Лилипут-мегаломанов.
	Я бы встал, небрит и бледен,
	Встал на землю своих предков —
	Там, где кости их белеют,
	Там, где песни их звучат.
	Я бы встал как Слово Бога,
	Как гроза и как перуны,
	Я бы умер там бесследно
	За чеченский дикий род.
Только так уж получилось,
Что родился я на Волге,
Мои предки новгородцы,
Мать моя — Святая Русь.
Я боярин православный,
Шляхтич западнославянский,
Я охотник самаркандский,
Семиреченский Казак.
И мне жаль Тебя, Чеченец,
И мне жаль Твоей Свободы,
Ты её, как оказалось,
Не сегодня потерял.
Поднимайся же, Чеченец,
Встань на землю своих предков,
Там умри или поддайся —
Воля Неба такова.
      Zalesie Gуrne, 13.03.2000

           Грузия

Тифлис, которого не знаю,
Тбилиси, коего не видел
(лишь «Мимино» и Кутаиси),
Аджапаридзе из общаги,
Брегвадзе Нани, Кикабидзе,
Безликий кто-то из стройбата,
Бурдули, что живёт в Варшаве, —
Ключи скрипичные и ноты
О, Грузия, Твоей души
В Тетради Памяти нетленной.
	Превозмогая праздность, вакуум,
	Золотострастие так многих
	Своих сынов и дочерей,
	Живёшь, о, Грузия, прекрасной
	Бессмертной песнею своей!
	И Я — далёкий и опасный,
	Я — громогласный, страшный Я
	Летаю ласточкою в Небе,
	Когда поёшь Ты, Грузия!
Пусть Бог пошлёт Тебе Покой,
Пусть Бог пошлёт Тебе Любовь,
Пусть Мир пошлёт и Всепрощенье,
Пусть улыбнётся снова Бог.
Я за Тебя молюсь, из сердца
Рубинов горсти вынимая.

          * * *

	Вот лежат дети Кавказа.
Они приехали на танке:
Полуголые, в крови,
В лохмотьях лопнувшей кожи.
Они приехали на танке:
Привязанные за ноги
Стальным тросом.
	Лежат недвижимо
И смотрят удивлённо в Небо
Глазами поцарапанными
В окружении концентрических мышц.
	В чёрных бородах — кровь,
В чёрных бородах — мухи,
Им уже всё равно —
Это занавес муки.
	А ещё лишь вчера
Они искренне так улыбались,
Гульготали на непонятном мне языке,
Танцевали
И, плюя слюнями,
Били наотмашь в лицо
Бледного солдатика из Ростова
(Не бойся Солдат! Ты не один!),
Выкалывали ему глаза
И отрезали кисти.
(Не бойся Солдат! Мы навсегда!)
	А ещё лишь вчера
Они искренне так улыбались!
	Вокруг тел стоят наёмники с автоматами.
Мрачно застыли на фотографии
Во французском журнале,
И думает бледная девочка в Париже:
Как же русские жестоки!

           Улыбка

	Как хотелось мне этой весной
Взять и выехать в Кострому.
Там над Волгой стоять и млеть
От раздолья и песен Её.
Там купить какой домик простой,
Да землицы чуть-чуть: в самый раз.
И построить бы так к ноябрю
Ресторан
Распрекрасный, как «Яр»,
И театр, такой небольшой —
Мест на сто,
К ноябрю бы построить.
И съезжались бы гости ко мне
Со всей Волги и даже с Двины,
А театр бы мой прославился
На весь мир
И на Камчатке даже.
	Как представлю пристань и шум
Парохода, идущего вверх,
Астраханский арбуз и балык,
С бубенцами тройку и масленицу,
Так и хочется сесть в свой «Порше»
И уехать скорей в Кострому.
	И поехал бы я уж давно,
Только сон нехороший один
Не даёт мне покою, совсем
Он мечту растревожил мою.
Снилось мне, что собрался я вдруг
И уехал весной в Кострому.
Разомлел по-над Волгой-рекой
От раздолья и песен Её.
Там купил себе домик простой,
Да землицы немного — на глаз.
К ноябрю уж построил театр
И ресторан
Развесёлый, как «Яр».
Пока строил,
Пришлось руки жать
Мудакам
Из строительной бригады,
Пришлось водку с бандитами жрать
И давать уголовникам на водку.
А когда уж достроил театр,
Из-под дома угнали «Порше».
(Перед тем как угнали совсем,
Били стёкла
Кололи колёса.)
О машине жалел я недолго:
Запылало вдруг всё, что построил.
	Я стоял у большого костра
И зачем-то
Молчал невпопад.
Веселилась, бурля и играя,
Распрекрасная Волга-река.
	Пробудился я в крупном поту,
Посмотрел на пальму в окне,
И улыбка сорвалась, как бабочка,
Полетела над океаном.

           Воспоминание Ивана

В старом словаре (орфографический,
«Просвещение» 1975)
нашел я засохшую веточку туи.
Я статую вспомнил
в парке нашем любимом.
Как двадцать пять лет
мы целовались назад
и хором вздыхал в саду детский сад.
Я помню,
как встал со скамейки и к туе пошел,
и дождик пошёл, как какой рок-н-ролл,
я ветку сорвал, вернулся назад
и с силой хлестнул тебя по глазам.
Я знал — только так ты мне будешь верна,
Слепая кому пригодится жена?

          * * *

Я встретил себя старого
На остановке в Питере —
Седоголово-бравого,
Немножечко не здравого
Средь душпохитителей.
Смотрели мы беспочвенно
Как нет трамваев в городе,
Как всё тут заморочено,
Немножечко испорчено
И ветер бил нам в бороды.
Хотел сказать я дочери —
Ребёнку малолетнему:
«Ты посмотри, как выгляжу
я в старости своей»,
Но Старый Я приветливо
Вдруг испарился в очередь
И лишь морщинка хрустнула
Посредь моих бровей.

           Темы

Темы вечные — тексты глупые,
любовь звонкая — стихи жидкие,
земля сказочна — фотки мелкие,
мечты лёгкие — дни гранитные.
	Перебросить бы, переставить всё,
	не проспать рассвет, не шататься в ночь.
	Написать бы так, как оно и есть,
	да зажить бы так, как мечтается.
Белый стих — не стих для стихающих:
некрасив и прост, да и рифмы нет,
ногти с выемкой — это струны всё,
ночь бессонная — это дом её.
	Что я делаю — знать не ведаю:
	меж приливами и отливами
	успеваю лишь поглядеть в окно,
	в телефон шепнуть чужим голосом.
Неприятно как читать серые
строфы грустные, ниочёмовы,
а всё пишутся да читаются,
бесконечные, как Вселенная.
	Вот забавно как получается —
	рифмы нет, а всё будто связано:
	видеть, что вокруг — маловато ведь,
	хоть чуть-чуть того, что не видимо!
Так глядишь — глаза и откроются,
поцелуются, перекрестятся,
перемножатся вопросительно —
темы вечные убедительны.

           К Лету

Весна ранняя, Осень поздняя,
Зима мягкая, не морозная,
Лето жаркое, Лето знойное,
Лето сладкое, Лето стройное...
Надоел мне снег, хочу к Лету я!
К Лету потному, сексуальному,
На горошинке твёрдого соска
Платье ёжится по-нахальному,
А теплынь кругом: телом дышится,
Небо мягкое и жить хочется,
Беспокойные вздохи слышатся
И сердца не бьют, а колотятся!
Губы нервные, ненасытные,
Глаза мокрые, чуть безумные,
Руки жадные и счастливые,
Бёдра гладкие и упругие.
Хочу к Лету я, хочу к стройному,
Хочу к пряному с колокольчиком!
Без рубахи чтоб там довольному
Под грибным идти тёплым дождичком.

           Ястреб

	Я бежал к электричке,
А она от меня убегала.
Перед ней расплывался
Жёлтый свет на промасленных рельсах.
Я увидел тогда,
Как кружился Он и рассыпался,
Как смеялся
Он, искрами сыпля на землю!
	Ястреб малый. Зачем
Прилетел и сидит на берёзе?
Жёлтый глаз отражает
Летящий стремительно поезд,
Что-то в пепельном сердце
Его жёлтая лапа сжимает,
Протыкает
Когтями и искрами сыпет на землю.
	Не поеду. К чему?
Там давно уже всё позабыто.
Ну, а здесь — гро’бы предков
И души их в странных обличьях.
                       Варшава, 2.02.1999

           Слабь

Вот нахмурилось, и воздух
Липким стал; кружат далёко
С тонким щебетом легчайшим
Стаи ласточек небесных.
В лиственнице редкой, тощей,
Мир, чаруя круглооко,
Совка малая топорщит
Платье пёрышек чудесных.

Умирают и ржавеют
Листья древ, могучих телом.
Чуть согнулась, будто плача,
Вечно модная берёза.
Всё прошло, и никнет солнце,
Но сквозит в чащобе мелом,
Как нежна она, невинна,
Словно мягкие стрекозы.
У меня — всё как обычно:
Я под старою ольхой
Над рекою потаённой
Размножаю комаров.
Выйдет на берег наяда,
Посидит чуть-чуть со мной,
А потом поправит нежно
Тяжку цепь моих оков.

Маленьких лягушек сонмы
Сонно скачут в мухоморах,
Папоротник — змей воздушный —
Так и просится порхать;
Бесшабашные дрозды
Всё трезвонят в коридорах,
Зазывают всех на праздник,
Только мне никак не встать.
                  Варшава, 11.09.1998
				  
           Об уральском поэте

	На двенадцать лет меня старше
И выглядит страшно,
Живёт далеко.
(Хотя это как раз относительно.)
Очки носит просто кошмарные.
И женщины — красивые и умные —
Любят ли его такого?

	Книжек много
(На двенадцати языках!),
А денег наверное нет.
На «Феррари», наверное, не гоняет.
Может, на «Ниве»?
(из наших хороши только УАЗы
хотя жрут ужасно).
Поэт на «Ниве» —
Колхоз, навоз и купорос...

	Любят ли его такого
Женщины красивые и умные?
(Стихи до чего же хороши!)
Любят ли уральского парня
Удивительного?
Или чахнет он в своей удивительности,
Как в причёске своей зияющей?

	Зачем не молод он и не хорош,
Зачем о нём не знает та красотка,
Что страстно так меня желает этой ночью? —

	А я всё думаю:
Ну как же он был прав...
                      Варшава