Елена Крюкова

Волжскою синей водорослью...

Об авторе

Крюкова Елена Николаевна родилась в 1956 году в Самаре. Окончила Московскую консерваторию по классу фортепиано и органа, а в 1989 году — Литературный институт имени Горького (семинар А.В. Жигулина). Работала в Нижегородской консерватории, в Иркутском театре музыкальной комедии, в Иркутской филармонии, в Центре органного искусства в Москве, здесь же — дворником на ул. Качалова и в Столешниковом переулке. Автор книг стихов «Колокол» (1986), «Купол» (1990), «Кровь польских королей (1993), «Сотворение мира» (1998). Живет в Нижнем Новгороде.

              Бабка Ольга

Всего-то пять домов замшелая деревня...
Всего-то пять... всего...
И всю-то жизню проревела ревмя —
Всего-то — ничего...
Сынов зарыла я... и дочку закопала...
А жизнь — дыра в игле:
Не всунуть нить!.. — когда б не этот малый,
Как керосин-светляк в стекле...
Да, этот парень... а седой, однако —
Годов немало-ти ему...
Сосед... худой, поджарый, что вояка,
Глаза — ножом во тьму...
Горит и светится... всё бегает, настырный,
Ко мне: воды принесть,
Печь истопить... ну, отдохни-ко мирно!.. —
Ништо... как ветер — с крыши — жесть —
Так рвётся весь... волосья-то острижены
Ровно у каторжного... инда камень, лоб...
«Ах, баньку, бабка Ольга, жарче жизни
Люблю!..» — и шваркнет — голый — головой в сугроб...
Чудной дак!.. вопрошу: отколь ты мне спаситель
Разэдакий?!. дров резво наколоть,
Полешки ярче воска... где ты житель?..
Уйдёшь — с тобой Господь...
Молчит. Лишь улыбается. И вёдра
Тащи’т с серебряной водой.
Молчит. Не исповедается. Гордый.
Гордяк-то, вишь, какой...
И лишь однажды я в окно видала,
Как он, как конь, бежал
По крутояру, по снегам подталым —
Что ножик, просвистал!.. —
К бегущей насупроть ему фигурке —
Девчонке в круглой шапке меховой —
И обнялись — дуб чёрный и Снегурка...
И покрестилась мелко я: живой,
Живой ещё солдатик седовласый...
А ты, пискля?!. Ему —
Судьба?!. иль так — навроде сердцетряса,
Навроде горбыля в суму...
Но так они стояли, слили лица,
Не в силах разорваться, разлепиться,
Под снегом, бесом сыплющим из туч,
Что я продлила и креститься, и молиться
Тому, Кто выше всех Могуч.

              Любовь среди камней

Ничего я не вспомню из горестной жизни,
Многогрешной, дурной, изъязвлённой,
Кроме моря солёного: брызни же, брызни
В голый лоб, сединой опалённый.

Юность печень мне грызла. И тело сверкало,
Будто розовый жемчуг в рапане.
Все отверстия морю оно открывало.
Прожигало все драные ткани.
Он поэт был. А может, лоза винограда.
Может, рыба — кефаль, серебрянка.
Может, был он глоток винно-сладкого яда,
Был монетою ржавой чеканки —
Я забыла!.. А помню, как, ноги раскинув,
Я слоилась под ним лепестками,
И каменья кололи горячую спину,
И шуршали, дымясь, под локтями;
Как укромная роза, слепая, сырая,
Расцветала — и, влажно алея,
В губы тыкалась тьмой Магдалинина рая…

Ни о чём, ни о чём не жалею,
А о том, что дала обонять ему — мало,
Обрывать лепестки — запретила…
Сыро, влажно и больно, и острое жало
Соль и золото резко пронзило…
Соль и золото!.. — губы, солёные, с кровью,
Золотые глаза — от свеченья
Дикой пляски, что важно зовётся — любовью…
Дымной крови — на камни — теченье…
Ветер, голый и старый, седой, задыхальный,
Под ребро мне вошёл, под брюшину,
И звон моря, весёлый, тяжёлый, кандальный,
Пел про первого в жизни мужчину…

И сидела на камне горячечном змейка,
Изумрудом и златом пылала
Её спинка… — таких… не убей!.. пожалей-ка!.. —
Клеопатра на грудь себе клала…
Озиралась, и бусины глазок горели,
Будто смерть — не вблизи, за камнями,
Будто жизнь — скорлупою яйца, колыбелью,
Просолёнными, жаркими днями…

Так сидела и грелась она, животинка,
Под ударами солнечных сабель…
Мы сплетались, стонали… а помню ту спинку,
Всю в разводах от звёздчатых капель,
С бирюзою узора, с восточною вязью,
Изумрудную, злую, златую…

…Жизнь потом, о, потом брызнет кровью и грязью.
А сейчас — дай, тебя поцелую.
Я, рабыня, — и имя твоё не узнала.
То ль Увидий. А может, Обидий.
Наплевать. Ноги я пред тобой раздвигала.
Запекала в костре тебе мидий.
Ты, смешной, старый нищий, куплю тебе хлеба.
Вместе девство моё мы оплачем.
Вместе, бедные, вперимся в жгучее небо,
В поцелуе сожжёмся горячем.
Нищий ты, я нища. Мы на камнях распяты.
Мы скатились с них в синюю влагу.
…Боже, мы не любовники. Мы два солдата.
Мы две ярких звезды в подреберье заката.
Мы два глаза той змейки-бедняги.

              Кабак

Ах, все пели и гуляли. Пили и гуляли.
На лоскутном одеяле скатерти — стояли
Рюмки с красным, рюмки с белым, чёрным и зелёным…
И глядел мужик в просторы глазом запалённым.
Рядом с ним сидела баба. Курочка, не ряба.
На колени положила руки, костью слабы.
Руки тонкие такие — крылышки цыплячьи…
А гулянка пела — сила! — голосом собачьим…
Пела посвистом и воем, щёлком соловьиным…
Нож мужик схватил угрюмый — да подруге — в спину!
Ах, под левую лопатку, там, где жизни жила…
Побледнела, захрипела: — Я тебя… любила… —
Вдарьте, старые гитары! Мир, глухой, послушай,
Как во теле человечьем убивают душу!
Пойте, гости, надрывая вянущие глотки!
Закусите ржавость водки — золотом селёдки!
Нацепите вы на шеи ожерелья дыма!
Наклонись, мужик, над милой, над своей любимой…
Видишь, как дымок дымится — свежий пар — над раной…
Ты сгубил её не поздно. Может, слишком рано.
Ты убил её любовью. Бог с тобой не сладит.
Тебя к Божью изголовью — во тюрьму — посадят.
Я всё видела, бедняга… На запястьях — жилы…
Ты прости, мой бедолага, — песню я сложила…
Всё схватила глазом цепким, что ножа острее:
Рюмку, бахрому скатёрки, выгиб нежной шеи…
Рыбью чешую серёжек… золото цепочки…
Платье, вышитое снизу крови жадной строчкой…

Пойте, пейте сладко, гости! Под горячей кожей —
О, всего лишь жилы, кости, хрупкие до дрожи…
Где же ты, душа, ночуешь?! Где гнездишься, птица?!
Если кровью — захлебнуться… Если вдрызг — разбиться…
Где же души всех убитых?! Всех живых, живущих?!
Где же души всех забытых?!. В нежных, Райских кущах?!
Об одном теперь мечтаю: если не загину —
Ты убей меня, мой Боже, так же — ножом в спину.

              В Волге, в ночи

Розово над Волгою Луны блистание.
Грозны над Волгою горы лохматые.
У нас с тобой — в Волге — святое купание:
Звёздами твое тело святое обматываю.

Жизнь мы шли к купанию полночному.
Окатывались из шаек водицей нечистою.
А нынче я — голубица непорочная,
И нынче ты — мой пророк неистовый.

В сырой песок ступни босые вдавливаем.
Идём к воде. Меня за руку схватываешь.
Идём по воде, Луною оплавленной,
Оставленными, немыми и бесноватыми.

И звёзды бьются, в ком скручиваются.
И мы телеса невесомые вкладываем
В чернь воды — монетой падучею,
Звездами розовыми — в черненье оклада.

И мы плывём рядом, рыбы Левиафанские,
И мы плывём вместе, рыбы Иерусалимские;
И мы плывём друг в друге, рыбы великанские,
Сазанские, окунёвские, налимские.

Икра небесная мечется, мечется.
Молоки небесные вяжутся удавкою.
Я тобой меченая. Ты мною меченый.
Волжскою синей водорослью-травкою.

И воды текучи. И воды сияющи.
И пахнет лещами, песком и мятою.
Забудь, плывущий, время проклятое.
Прижмись, родящий, по мне рыдающий.

И берег исчезнет. И к пристани не пристанем мы.
Так рыбами станем. Растворимся в солоде
Волны. Так целоваться не перестанем мы
Голыми лицами, мокрыми, на звёздном холоде,
В виду костерка рыбацкого, красного,
В запахах воды мазутной, агатовой…

Два рыбьих ангела. Святые. Несчастные.

Ты нас, плывущих в ночи, по свету счастья угадывай.
Да не молись на нас: зубы выпадут!
Да не крестись на нас: пальцы высохнут…
Два смертных огня: вынырнут. Выплывут.
Вмерзнут окунем в лёд. На морозе — звёздами — выстынут.
                                                Нижний Новгород