Евгений Рейн

После Илиады

Об авторе

Евгений Борисович Рейн — поэт, эссеист, прозаик, сценарист. Родился 29 декабря 1935 года в Ленинграде. В 1959 г. окончил Ленинградский технологический институт, в 1964 г. — Высшие сценарные курсы. С началом перестройки книги Рейна начинают активно издаваться, он выпускает сборники стихов, книги мемуаров и эссе «Мне скучно без Довлатова» (СПб., «Лимбус-пресс»); «Заметки марафонца: неканонические мемуары» (Екатеринбург, «У-Фактория», 2003). Лауреат «Царскосельской премии» (Петербург), 1995, Государственной премии Российской Федерации, 1996, Независимой литературной премии имени Александра Блока, 1999, Пушкинской премии фонда Альфреда Тепфера (Гамбург), 2003. Живет в Москве.

                      На Инките

За Литфондом на Инките тихо,
Полное собрание руин,
Шелестит осенняя гречиха
Да торгует чачей магазин.

Ставит кошелёк турецкий сейнер,
Мандарины падают в траву,
Местного футбола бывший тренер
Здесь один остался на плаву.

В здании пицундского райкома
Он завёл убогий ресторан,
Где живёт, не покидая дома,
Обречённый, жертвенный баран.

Между «Лыхны» и восточным кофе
Я хотел бы выкупить его,
Потому что мне не надо крови,
И вообще на свете ничего.

Только бы глядеть на эти волны,
Смешивая чистый алкоголь,
Только бы гудеть под эти войны
И на эти раны сыпать соль.

В пламени закатного пожара
Всё уже на свете сожжено,
На другом конце земного шара
Нам ещё увидеть суждено,
Как нищают лучшие победы,
Как народы начинают бой,
Как авианосцы и торпеды
Делят эту жизнь между собой.

              Из Абхазии

Долгий волны набег,
Большой Медведицы ковш,
Нам суждены навек,
Как неразменный грош.
Там, где небесный край
Сходится с краем морским, —
Бедный Бахчисарай,
Берег, Россия, Крым.
Сердце туда летит,
Память туда плывёт,
Меж известковых плит
Майский цветок живёт.
Дай мне забвенья, мак,
Опиум дней и лет,
И я зажму в кулак
Золотоносный бред.
Через Эвксинский Понт
На корабле «Арго»
Я перекину фронт
Времени самого.
Звезды уйдут на дно,
А мертвецы всплывут,
Цепь разорвёт звено
Наших державных пут.
Ибо для всех, кто жив,
Есть лишь один исход,
Хуже, когда обрыв,
Лучше — могила вод.
                    2003
					
              Памяти друга

Худощавый, бородатый,
В вечной курточке своей,
Ты доказывал с досадой,
Что стихи — не эмпирей,
Что они — отродье злости,
Что Некрасов им отец,
Ты остался на форпосте
Всех размаянных сердец.
Прямота твоя и грубость
Покрывала смутный гул,
Я любил твою сутулость,
Твой рассерженный разгул.
И когда ты, стоя прямо,
Стих бросал в затихший зал,
Возникала панорама:
Призрак, пристань и вокзал.
И когда ты стал помечен
Несравненною бедой,
Ты остался груб и вечен,
Горький и полуседой.
И теперь я вижу, знаю,
Что ушёл ты в те края,
Где пылает злоба с краю
Несравненная твоя.
        
         * * *

Закатное небо над Невкой
Сливается с жёлтой водой,
И кажется давней разведкой —
Бессмысленной и молодой.
Как будто бы город полночный
Подскажет, поможет, уймёт,
И словно помадой порочной
Подмажет бесчувственный рот.
В волне и вине отражаясь,
Разжалобит твой гороскоп,
Но, жить второпях не решаясь,
Он спишет и это в расход:
Надежду дойти до залива,
Застрять в подворотне чужой.
Закатное небо тоскливо
Сливается с жёлтой водой.
Подсказывал он — я не понял.
Предсказывал — всё невдомёк.
Лишь то, что подбрасывал — поднял,
И всё же присвоить не смог.
                         1981—2003

            * * *

Жизнь на что-то надеется,
Примеряет пальто,
И с упорством индейца
Верит только в ничто.

В ту случайную музыку
На бульваре пустом,
В эту лестницу узкую
В позаброшенный дом.

В эти волны у пристани,
Отсыревший песок,
Взгляд, направленный пристально,
Но и наискосок.

Жизнь на что-то надеется,
На окурок, на спирт,
Может, кто-то поделится,
Может, кто-то не спит.

Может, это рыдание,
О тебе, о себе,
А погибшее, давнее —
Всё уже в высоте.

Жизнь на что-то надеется,
Покупает табак,
И от этого действия,
Не отучит никак.
                  2003
				  
              Чёрная метка

Кончается лето, кончается лето,
Вот-вот нас завалит густым листопадом,
В пустых небесах проступает примета,
Как чёрная метка, пришедшая на дом.

Ты будешь судим и позорно повешен,
На рее твоей же захваченной шхуны,
Но здесь на скамейке ни конным, ни пешим,
Тебя не найти под сиянием лунным.

Бульварная ночь напевает романсы,
Пахуча, как «Опиум» в тёмном флаконе,
И те, кто придут за тобою, опасны,
И служат, естественно, пятой колонне.

Кончается лето, срываются птицы,
Напрасно ты дал вековую подписку,
Сейчас бы добраться до старой границы
И жить помаленьку без страха и риска.

И, глядя оттуда, в жерло телескопа,
Увидеть, что жизнь расплатилась на совесть,
И если тебя приютила Европа,
То там всё погибло — и завязь, и повесть.
                                   2003
								   
              Первое сентября

Под рубашку залетает холод —
Первая повестка сентября.
Был и я когда-то зол и молод,
Мрачен, как осенняя заря.
Выходил на улицу с рассветом,
Покупал «Аврору» на углу,
Принимал сто грамм перед обедом,
Разжимал железную дугу.
Знал всему на свете вес и цену,
Слизывал слезинку на губе,
Грубо выходил на авансцену
На свиданье к собственной судьбе.
Было, укатило, завалилось,
Перешло в необратимый сон,
Словно белоснежный яркий вырез,
Шёлковый под пиджаком фасон.
Первое октября
Тёмный ельник и голый осинник,
Покорёженный, ржавый дубок,
Оттесняющий лето насильник,
Я-то знаю тебя назубок.

Ты приходишь из чуждого мрака,
Точно беженец, полный беды,
И уже по утрам, забияка,
Я твои различаю следы.

Что тебе наши тёплые гнёзда,
Если сам ты вовсю разорён,
И на днях ты покажешь упорство,
Оставляющих почву племён.

Ты, бывает, ещё утираешь
Рукавом этот дождик чужой
И попутно берёшь и теряешь
И ещё отступаешь порой.

Но уже закалённая злоба
Без утайки смеётся в глаза,
И робеет, скучает утроба,
В пять минут облетают леса.

От тебя не отделаться данью,
И смиреньем тебя не смирить,
Только общему вторить рыданью —
Голосить, голосить, голосить…
                             2002
							 
              Перед Эльбой

Огни по Эльбе проплывают мимо,
ночь не сгорает в подтёках дыма,
а набухает огнём, что бумага,
и проступает на ней знак зодиака
подобием водяного знака.
Чем дальше в темень, тем ярче сигналы,
в оправе ночи огни — опалы,
что на невидимых глазу буксирах —
речных старателях плаксивых.
Десятипалубный гигант «Паллада»,
и тот невидим из-под маскхалата,
он рядом с моим окном проплывает,
в невидимый окоём убывает.
И я сижу до утра перед Эльбой,
и тает сумрак ночи последней,
ведь мне в Евразию, а флоту к Гольфстриму,
опять не вместе, а мимо, мимо…
Возьми меня матросом, стюардом,
дай мне поплавать по синим картам,
дай намотать на себя Экватор
и повторять всё «вотер» и «ватер»,
дай мне исчезнуть в живой пучине,
по очень ясной простой причине,
там смерть — не смерть, или смерть — вполсилы,
поскольку нету твоей могилы,
тогда ты времени и морю — сродник,
вовек невидимый герой-подводник.
                                   2003
								   
              На этаже сто первом

Я вышел на балкон над бездною Нью-Йорка,
Ступени пирамид темнели в полусне.
От сумрачных дождей душа моя промокла,
Сумятица огней пылала в вышине.

Сияющая ночь горела в исступленье,
Переворот огней взлетал на небеса.
Восторженная речь превосходила пенье,
И были всех слышней заката голоса.

Темнели над рекой отвесные громады,
И зеркала витрин дробили изумруд,
И не было уже ни страха, ни пощады,
И показалось мне, что это — Страшный Суд.
И я затерян был на этаже сто первом,
И падал мне в лицо закатный, острый луч,
И открывал меня, что пиво и консервы,
Средь тёмных покрывал и откровенных туч.
И я тогда сошёл в теснину у Бродвея,
И на скамейку сел в затоптанном саду,
И падали огни, смеясь и сатанея,
И прыгали назад, в дурную высоту.
И робкая душа над миром возносилась,
И вспыхивала вдруг ответом и огнём,
И на ночной разгул испуганно косилась,
И уходила вспять за дальний окоём.

              Бар «Эмпайр»

В баре отеля «Эмпайр» темно,
Вставлено в ночь золотое окно,
Свечи за стойкой дрожат и плывут.
В баре отеля «Эмпайр» уют.
А за окном — океанская ночь,
Как Атлантида утопла — точь-в-точь,
В баре отеля царит алкоголь,
Сухо горит на миндалинах соль.
Кофе наводит священный ожог,
Да с требухою лежит пирожок.
Я бы хотел здесь остаться совсем,
Возле покрытых плакатами стен,
В восемь утра осветляется мрак,
Перед отелем стоит «кадиллак».
Надо теперь переждать этот день,
Это похмелье надеть набекрень,
Скуку обеда и призрачный час,
Преодолеть головы ватерпас.
Только лишь башни отметит закат,
Надо немедля вернуться назад,
Ты позабыл и порыв и покой,
К вечности душу подшил ты иглой.
Вот и опять темнота за окном,
Синькой и охрой горит окоём.
Что же, стаканы поднимем за бар,
Там, где восходит свечей перегар,
В баре, в котором живём и умрём,
Ночью и вечером, утром и днём.
                                2003
								
              После Илиады

Я прошёл от заката снегов до заноса
По следам македонского молокососа,
Я увидел, как ночь охватили фаланги,
Как пехота прошла через горы на фланге.
И как Дарий бежал, отступая к Дербенту,
Как плебеи платили патрициям ренту,
Я увидел, как конница шла к Каллимаху,
Как хватило Боэцию страха на плаху,
И как у Фермопил посекли Леонида,
Как Перикла настигла беда и обида.
Как Аспазия замертво пала в объятья,
Как Сократ надевал передсмертное платье,
Как Эллада лишилась и блага и лада,
И как Персию обуревала отрада.
Я увидел, как эллины рушили Трою,
Как Ахилл перед строем похвалялся собою,
Как Гомер заводил помертвелые очи,
Я увидел, что жизни длинней и короче.
                                   2003