Юрий Иванов

Изба-читальня. (Владивосток)

Изба-читальня: Владивостокский литературный журнал. — 2003. № 1. — 128 с.

Неисчислимого полку российских периодических журналов вновь прибыло. Непривычно, правда, соотносить деревенское название “Изба-читальня” с крупным портовым городом, стратегическим форпостом на окраине России. Тем более что в самом содержании нового издания мало чего-то сельского, патриархального, да и сказочного (“избушка на курьих ножках”). Может быть, намекается на нестрогий критерий отбора материалов? Ведь в деревенскую читальню книжки приплывают часто случайные, фонд получается разнокалиберный. Действительно, в новом журнале в глаза бросается присутствие недостаточно профессиональных, заведомо вторичных текстов — и в стихах, и в прозе. Главный редактор “Избы-читальни” в то же время убежден, что пророков в нашем нынешнем отечестве с избытком. “Есть они по всем градам и весям, вдоволь врачующие вдумчивым словом измочаленные кривдой расхристанные расейские души...” Не по этой ли причине он так щедр на комплиментарные рекомендации, предваряющие публикацию каждого из более чем двадцати авторов? Вроде бы (так принято) сами тексты в журнале за себя должны говорить. А их оценка — дело читателя. Б.С. Мисюк на себя это взял, ставя порой публикуемых в неудобное положении. В самом деле, зачем все это сообщать об авторе: “Доцент, член-корреспондент Академии проблем качества РФ, отличник высшей школы, ветеран труда, мастер спорта СССР и Украины по русским и международным шашкам”. И это еще не вся богатая биография Савелия Уриха, занимавшегося и переподготовкой офицеров, возглавлявшего городское управление культуры... Видимо, это последняя должность и подвигла удачливого С. Уриха на “литературное творчество”, коим он занят уже семь лет. И сколько успел! “Подготовил 12 стихотворных сборников и 10 драматических произведений. На его стихи приморскими и украинскими композиторами написано порядка трехсот песен”, — информирует главный редактор. И театром успешно занимается... Но в “Избе” представлен такими простодушно-банальными строками о России:

Чувства проповедует С. Урих граждански достойные, добрые, “с болью и тоской” раздумывает о трагедиях Родины, но к поэзии эти зарифмованные строки, наивные, откровенно инфантильные, имеют отдаленное отношение. Столь же ученически назидательны стихи О. Губанова, хотя он и рекомендуется Б. Мисюком как “лирик и поэт, пристальный к слову и юный сердцем”. Последнее, пожалуй, и верно: “Живу, от трудностей не бегаю, / Их даже сам ищу при случае. / Но Век все требует и требует / Чего-то большего и лучшего”. Ну и автор, конечно, за веком поспешает, как отличник, “чтоб стать умнее и начитанней”. По мнению того же Б. Мисюка, О. Губанов “способен производить на свет качественные детективы”, но публикуемый в “Избе” его рассказ “Акимушка” — сочинение в жанровом отношении аморфное. Не очень удачная попытка соединить легенду, автобиографию и очерково-публицистическую речь, которая в конце и возобладала. Привязанность автора к деревенской родине, куда он постоянно возвращается, похвальна, но слишком много неконструктивных жалоб на плутовское время. Цветистый “моряцкий” стиль (“фантом юной Ани Павлушиной о белом фартуке, как парус во Вселенной держал меня на курсе жизни...”) подпитывается неприкрытой сентиментальностью: “Аня, Аня! Звездочка моя недостижимая, в любую пору ясная, сердцу видная и горячая!”.

Явно подставляет Б.С. Мисюк своими величаниями и Полину Котенок, которая, если верить главному редактору, “уникальный прозаик с колоритным языком”, ею, как сказительницей, “Приморье вправе гордиться”. Может быть, но три публикуемые миниатюры демонстрируют скорее полупрофессионализм. Лидия Калушевич, в том же добросердечном изображении, всем взяла: “Она и супруга, у которой дом — полная чаша ее трудами, и мать, у коей сердце полнится нежностью к сыновьям <...> Но она еще и поэтесса, чьему перу подвластно Слово”. Далее следует восторженный гимн в честь ее стихов. Отмечено, в частности, умение автора обходиться “без оскомину набивших речевых штампов, свойственных графоманам”. Однако последние как раз и заметны в публикуемых стихах. Лирическая героиня Л. Калушевич восторгается “трелью соловьиной, когда в душе давно надежды нет”, “принимает сердцем” синее небо и белые облака, задает глубокомысленные вопросы “мирозданию”: “По каким таким законам созидания в этом мире появилась я?”. Не могут не “пленить читательское сердце”, по Б. Мисюку, и такие истасканные строки — “о том, что свет приходит через боль, о том, что жизнь — сраженье за любовь”. Это уже из Елены Александренко, усредненная женская лирика которой говорит сама за себя: “Осколок утренней звезды — / Весь мир в зеркальной той росинке. / В рассвет влюбленно смотришь ты — / Судьбы родная половинка”.

В самом деле, кажется, что большинство стихотворных публикаций в новом приморском журнале — “для славных и доверчивых людей”, как выразился еще один из его авторов, Александр Егоров. У него, как сообщается во врезке, за последние годы вышло девять стихотворных книг. Но цикл стихов, помещенный в “Избе”, просто озадачивает — чудаковатостью лирического героя, самопародийностью его признаний:

Нас убеждают: жили мы не зря...

Спасибо Вам за краски Октября,

Единый строй, восторженные горны,

За красные листки календаря,

За надписи и запахи в уборных.

Мы помним все, судьбу благодаря.

Так и непонятно, где стихотворец серьезен, а где шутит. Разочарование во всем ведет А. Егорова к какой-то двусмысленности высказываний, к ерничеству, выдаваемому за оригинальность. Его герой — “странный тип, один на род людской”. Он “сонеты Апокалипса бубнит. / При тусклом свете ржавой керосинки / Пьет воду ночью, ржавую на вкус”. А порой, от тоски, и “самопальное вино”. Оказывается, “Оно дает такую силу / И продолжение идей, / Что можно голосом Сивиллы / Озвучить прихоть площадей”. Такой предложен юморной вариант понимания долга поэта “во дни торжеств и бед народных”. Напротив, не желает бездействовать другой автор “Избы-читальни” — Юрий Кабанков. Два его поэтических сборника вышли в столице, много печатается он в журнальной и газетной периодике. То есть литератор Ю. Кабанков вполне сложившийся, мастеровитый. Но нас знакомят с его фирменным жанром — “Камнями преткновенными”, с фрагментами из одноименной вышедшей в 1999 году книги, “лирической и философской”. Как можно понять из этих двух страниц, перед нами “вопль о богооставленности, который становится элементом культуры”, анафема “бессмыслице нашего нынешнего бытования”, стилизованные под язык учителей церкви, сплошь наряженные в цитаты из Вл. Соловьева, Бердяева, из “поныне забытого Епифания Пустынника”, святителя Игнатия Брянчанинова, из некоего безымянного “лукавого российского витии...”. От себя приморский вещатель конечных истин добавил только нечто маловразумительное — о “сугубо проникновенной центробежности”. Пойми, что сие означает? Публикуемые далее мрачноватые стихотворные и драматизированные фантазии об “уровне бездны” — из серии: “он нас пугает, а нам не страшно”. Но они хотя бы более внятны, хоть претендуют на “свое слово”.

Подобные мудрствования все же в “Избе-читальне” — исключения. Преобладает литература попроще, прямо-таки выплескивающаяся из моряцко-рыбацких биографий. Таковы очерковые тексты самого Бориса Мисюка с их назойливым использованием специфического жаргона, включая вульгарную, обсценную лексику, с их смакованием всяческих забавных “случаев из жизни”. Спрашивается, зачем автору “приходится натужно юморить”, как он сам признается? Может быть, потому, что “героику труда” советских лет (излюбленная тема прежней литературы Дальнего Востока), морскую романтику Б.С. Мисюк теперь яростно ниспровергает (“вранье много лет сверху донизу”). И кроме разочарования в совковом прошлом, сегодня как бы и ничего не осталось? Оттого и баюкает главный редактор “Избы” лирически утепленное воспоминание, как употребляли они “ад узум”, вовнутрь, с другом Васей, судовым рентгенологом, поначалу “спиритус-ректификат”, затем салициловый, календулу и прочие медицинские настойки, закончив, по причине отсутствия иного, спиртом камфарным, выпадающим в “чудный осадок — густой, чистый творог, ровно в полстакана!”. К поэзии “этого дела” и сводится фактически весь “рассказ второй” в публикации Б. Мисюка. Кстати, стихотворный эквивалент этой “вечной” темы неоднократно напоминает о себе на страницах приморского издания: “Я живу и маюсь долго, / Нынче хуже, чем вчера, / Надоели чувство долга, / Жажда вечная с утра... // Хоть я сам слуга стакана, / Кровь разбавлена вином, / Я плюю на истукана / И зову дерьмо дерьмом” (Е. Мельников). Примечательно, что разговор о значительном, о многострадальной русской судьбе, к примеру, некоторые стихотворцы “Избы-читальни” помыслить не могут без хмельных “ужимок и прыжков”, без необязательных жестов, навроде этого: “Не поддаваясь уговорам, / на всех, кто опочил в тиши, / кладем мы тут же пух с прибором / по мановению души” (А. Семеньков). Наверное, это считается покаянием: “по-русски. Чтоб не понять самих себя...”.

Ну, а есть ли в новом приморском журнале те, кто не упивается своей душевной расхристанностью, “кто жизнью живет настоящей”, по словам Н. Заболоцкого, кто и к литературе относится не как к одной из забав? Их меньше, но такие, к счастью, есть. Можно назвать Евгения Лебкова, неординарны стихи Николая Морозова, в роли современного сказителя, знатока “древлей” речи, продолжателя Николая Клюева выступает талантливый Василий Литвин, сказочная повесть которого “Просвет на тот свет, или Тайна пади Лешего”, написанная короткой, но гибкой, мускулистой фразой. В “Избе” помещены фрагменты новой поэмы В. Литвина, о которой в целом пока судить трудно.

Из новых приморских имен стоит отметить Тамару Алешину — художницу по основной профессии и автора интересных рассказов, составивших ее первый сборник “Жизнь удалась”. Два рассказа из этой книги, перепечатанных журналом, посвящены одиноким женским судьбам, лиричны, элегичны по тональности, но без сентиментального надрыва, отмеченного у других авторов.

Достойный момент: уже в первом своем номере “Изба-читальня” обзавелась разделом “Память”, где печатает наследие ушедших не столь давно литераторов Приморья. Хорошо, что не забыли Юрия Кашука и Александра Романенко, последнюю значимую потерю литературного Владивостока. Это человек с труднейшей личной судьбой. О его тоненькой книжке стихов “Дар равновесия” (Дальгиз, 1984) рецензенту приходилось в свое время писать, высоко оценивая тогда еще малоизвестного даже в Приморье стихотворца. Прощаясь с жизнью, смертельно больной, жаждал одного: “Чтобы душа набрала ускоренье, / Чтоб жить могло мое стихотворенье!”. Меру желаемого итога он хорошо представлял: “Все существо мое должно сгореть”. И оставалось лишь одно утешение — растворение в природе:

О “замкнутом круге Бытия” размышлял и покойный Михаил Гутман, человек и поэт в то же время очень земной, ироничный, с богатой трудовой биографией: почти 20 лет проплавал электромехаником на танкерах Приморского пароходства. Уместно напомнил журнал о том, что “учась в Арктическом училище, он занимался в литобъединении при Ленинградском Доме писателей. Дружил с Бродским, Довлатовым, Риммой Казаковой, Глебом Горбовским <...> Анна Андреевна Ахматова подписала ему, тогда шестнадцатилетнему, свою книгу так: “Талантливому Мишеньке”. В 1990 году книгу стихов М. Гутмана (первую у поэта из г. Находка на окраине России) помог издать в Париже Андрей Синявский. Большой и яркий очерк, посвященный его личности и поэзии, можно прочитать в книге В. Катеринич “Двенадцать сюжетов” (Хабаровск, 2003).

Словом, есть на кого равняться нынешним и будущим авторам нового журнала. В том числе и “литподросту” (раздел с таким названием собрал стихотворные опыты совсем юных поэтесс). Стоит все же в следующих номерах подняться “над суетой, над суесловием”, как поднялась над Владивостоком Крестовая сопка.