|
Виктор Санчук
Всё топография да климат...
Виктор Генрихович Санчук родился 1 января 1959 в Москве. Учился на филологическом и историческом факультетах МГУ, но не окончил их. Работал дворником (1975—1976), рабочим-геологом, техником-геофизиком (1978—1980), столяром-краснодеревщиком (1981—1982), сторожем, лифтером (1982—1986), сотрудником журнала «БХО», газеты «Экспресс-хроника» (1988—1992). Автор книг стихов: «Дорога домой». М., 1990; Памяти С. М., 1994; Осень — зима-97. М., 1998; Стихотворения и верлибры. М., 1998; Страна Ноябрь. М., 1999. Опубликовал стихи в альбоме, изданном совместно с художницей Алисой Целковой. М., 1998. Печатает стихи и рассказы в журнале «Знамя» (1995, № 12; 1996, № 6). Переводит произведения немецких поэтов. Член Союза российских писателей (1996). Живет в США.
* * *
Не смерть земли не власти климакс
(В.О. Ключевского смотри)
Всё топография да климат
(страницы 40—43)
А над долами дальний Будда
Всё так же слушал ветра свист
Печалью окружённый будто
Зимою велосипедист.
1987
Окно купе
Как портянки, намотав берёсту,
топчутся берёзы в ожиданье,
треплются, кучкуясь не по росту:
вновь война ль какая? или в баню?
Крикнуть им? Да только хрен ли толку!
Всё пожрётся вечности жерлом.
Жить! — без сожалений о живом,
с полки брать... и залезать на полку...
И у многих на пути не ста.
Памятью состав — несётся мимо.
Вот он — тлеет порт, как береста.
Вот и в книжке сноска*
*(допустимо).
2000—01
Новорусское (мрачненькое)
Где живые — все сплошь как мёртвые,
и лишь мёртвыми оживают,
эта рваная подворотня мне, —
ночь сквозная и ножевая
всё же ближе, чем светофоровый,
пулестойкий — вдоль по Тверской —
нудный путь, товарищ, который вы
себе выговорили.
Рукой
впрямь махнуть, и уже за речкою, —
ну, квартал ещё, может быть, —
вон общага наша.
И нечего
городить тут слишком, мудрить.
1999
Феокрит
1
Лишённые ушей моллюски,
легко глотаемые внутрь, и
девчушка рядом в светлой блузке,
чьи на просвет краснеют грудки.
«Вдова Клико» — не политура!
О, правда мира! — ты лишь в этом.
Вот вам и вся литература.
Как всё же мило быть поэтом.
Так в юности я знал об этом.
А нынче что ж! совсем чудак
знать стал, раз мелочным предметом
вновь озадачен. Точно так
субъект рожающего пола,
в мученьях превращаясь в мать,
даёт себе порою слово
впредь дядек не пускать в кровать.
Так зарекалась не клевать
г-на одна в лесу ворона,
но оставляя крону клёна,
слетала к куче вдругорядь.
Так собирался я стишат
в башке ни в жисть не содержать.
Но, бесполезны, вновь кишат,
как в древней книге — «ер» да «ять».
2
«Новой войною ООН чревата...»
Плевать! Ты в круизе по странам НАТО.
И в турке и в греке провидишь брата.
Одних, знаешь, куча в родне Митхата.
Других же у Ксенечки, что когда-то
была в подружках. (О, это свято!)
Ну а душа, так она ж пархата:
взлетит, — и что ей до газавата!
И в дури чужой — нет, не виновата.
Достал её клип о судьбе солдата.
Ой, — во избежание (...) мата, —
в эфире смените волну, ребята!
3
Хоть взгляды прятал, хоть лелеял мысль я, —
знал чащ кощеевых, всю эту жуть: «жи», «ши».
Так стало быть, с тобою расплатился,
великий и могучий, о, ужаснейший!
По московитым плитам, ленинградовым
ворвётся, знаю, как снаряд в собор,
в тьму книжников — торговцев краденым —
что в хазу твой ОМОН (который СОБР).
Тогда в волну, в моря от нечестивого
прочь толковища! серфинг-лыжи смажь.
Пусть будущее чистоводной ксивою
ещё Гудзон листнёт мне да Ла-Манш.
Зови предателем. На-рать! На свете я
гребной небесполезно вспомнил труд.
Авианосцами тысячелетия
непотопляемыми вдаль уйдут.
И ощущенье, будто всё ж вскарабкался
ты разводимого моста на створ,
завис в ту ночь, когда вставала раком вся
мостов система, наподобье гор
(там, где землетрясенье, и морщинится
о прошлом негодующе земля).
Так провожающий вдруг на борт кинется
отчаливающего корабля.
1999—00
Марианна (фамилии которой не успел запомнить)
«В день исхода, в ночь инцеста
На пылающей земле»
М.Р.
Словно тот медвежатник, у которого ноготь срезан
(чтоб почувствовать вовремя, когда в сейфе вдруг щёлкнет замочек), —
так и я буду думать: день беды моей в общем — полезен.
Но однако ж признаюсь: больно всё это очень.
Как на привязи злобная сучек свора,
дёргаются и тявкают орудия на позиции,
рвут (ревут) горизонт, что тулуп грязно-синий. Скоро,
будто ватные эти клочки, людьи души взовьются птицами.
Подмети меня, солнечный веник! Я всего тут осколочек мира,
и в таком же — в ней, немочке с Шпрее (мы друг друга ведь здесь по глазам
узнаём): «Знаешь, в старом весёлом Тбилиси — когда-то квартира, —
до того, когда в год Обезьяны влетела в неё «Алазань»...
Там жила одна девушка...» Но вновь памятью сердце залаяло.
Замолчу. И забыл на каком, но понятном одном языке
(она вертит бокал) — и негромко: «Weist du, im Saraejvo»*
и я слышу: трещит огонёк «ultra lights» или что там — в руке.
Мы не знали! (не крали), не брали отмычек. Ключами
так привычно играет рука перед дверью твоею. Входя
в здешний дом (что за город?), уже когда и сентябрь за плечами, —
о, не плачь! То не слёзы, а просто — ну как там... — как прежде
мы здесь — ...nur Geschwister** дождя.
1998
--------------
* Ты знаешь, в Сараево... (нем.).
** только братья и сёстры (нем.).
* * *
Я этот мир собрал из чепухи, —
из шелухи названий и имён,
чтоб, как вовне, не увядать и в нём,
где пустырями правят лопухи, —
чертополохом, тишиной травы...
Так пей же всласть хмельное время-мёд!
Спасение как тень произойдёт
под сенью доморощенной листвы.
Я вещей ложью слов обжёг гортань.
Мне больно сделать истины глоток.
И пыльная со мной сжилась герань,
как вражья власть с землёю чуждых стран.
Так брось же, брось мне через океан —
размером с небо огненный цветок!
1984
Ny — la
An Jens Herlth (nach Kцln, BRD).
В кириллицу, латиницу играется
внутри себя мой на столе нот-бук.
Признаться, мне порой резвиться нравится,
с ним изменяя вечности, мой друг.
Но вот глаза отвёл я от компьютера,
взглянул в окно, а там зависло утро,
дисплеем синим заслонило взор.
В нём, как соринка, словно бы курсор,
скользил по небу «Ту». Туда, знать, поспешал,
где нынче сумерки, там к прежним корешам
приходит в города и накрывает старых —
время вечернее воров и мемуаров,
неразборчивы голоса там, гомон работ,
закатного неба над маем окалина.
И настойчиво так потом — ночь напролёт
на милой земной окраине
среди какой-то очередной весны
с чьими-то чужими адресами квартирными
сверлили мозг мне трудные сны,
словно бы всё прошлое моё демонтировали.
На цветных стадионах я пил гул утр.
Там вратарь, наблатыкавшись брать кручёные,
льнёт к воде в перерывчик...
А мир был кругл —
(среди прочих, — что те же мячи, знать, лишь — чёрные...).
Так когда всё замрёт, смолкнет всяк прораб, —
скопом тех ли ребят, или здешних мачо, —
...мы равно любили зайти в местный паб —
сполоснуть результат очень важного матча...
2000
train «7», queensboro plaza, long island city, ny, usa
Остервенело
В вагоне один вдруг большую осу
Влетевшую сбил.
Растоптал!
Видать, не буддист, отнюдь.
2000
Западное побережье
Андрею и Лизе
Я всё хочу сказать тебе, дорогая,
давай-ка рассудим (и, значит, заявим) честно:
наша жизнь так мила нам, что никакая другая...
А стало быть, в мире когдатошнем — попросту было тесно.
Не было места... Признаем же: слава Богу,
что, как батька в мохнатой шапке — закат из-за моря спицей
тянет, вяжет дороги. «Движение — всё! Цель — сама по себе — немного,
просто, скажем — ничто», — (и не кажется, и не снится).
Пляшет спица спидометра. Скоро проскочим город.
Дальние гор отроги, бары окраин здешних —
всё занавесит чёрным знаменем ночь, — накроет,
как корешей ушедших, тех грешных — из жизней прежних.
Ты молчишь. (— Не грустишь?)... Я давлю на акселератор.
А лишь позовут на общую, — чтоб со звёздками чокаться, — пьянку,
(пусть мне важно укажет патрульный, — как кличут у них тут: — «Патер»?
тогда ты хватай — в две руки — как рассветное солнце, баранку.
2001
* * *
Я киплю, будто суп, а меня
Всё никак не снимают с огня.
А к тому ж, словно крышкой — на го’лову —
Это небо из серого олова.
И в какой-то момент я, Марусь,
Ты пойми, непременно взорвусь.
Всё не то чтобы сгинет дотла.
Но лишишься в хозяйстве котла.
2001
* * *
Нью-йоркскому жителю — другу —
Владимиру Друку
...А возьму, сочиню-ка опус
(вздрогнув — сам себе в удивлении),
как влезаю в большой автобус —
на шофёрское на сидение.
Скучно слыть тут пиитом гордым.
Стану (если уж дальше жить)
я по Новому Йорку-городу
новых йорковцев развозить
(попросивши их не бузить,
не сорить,
алкоголь не пить
и друг другу не лазать в морду).
В зеркала взгляну — на хрен компас! —
в них мне делается заметным,
как вращаешься ты, мой глобус,
с населением разноцветным.
* * *
Облаков шевелятся глыбы;
солнцем Божий лучится лик.
Ты сюда — лишь летучей рыбой!
Из глубин черноты! На миг!
«...А как вырастешь — станешь птицей...
Потерпи чуток, погоди, —
песня радужная случится
из пернатой твоей груди!..»
— обещает так дядька Дарвин...
Но не в этот год и не в тот!
В тучу хренову миллиардин
лет всё это произойдёт.
США
|
