Арсений Данилов

Виктор Пелевин. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда

Творчество Виктора Пелевина можно сравнить с отечественной космической программой. Началось все с запуска серии маленьких сверкающих спутников, с вымпелами, радиомаяками и забавными надписями вроде “Ухряб” на пухлых боках. Потом состоялся полет первого космонавта Омона Кривомазова (позывной Ра). Дальше были уникальный энтомологический эксперимент (каждый из скафандров, в которых насекомые отправились в космос, стал настоящим чудом техники), запуск в абсолютную пустоту названного в честь красного комдива корабля многоразового использования и, наконец, строительство орбитальной станции с лабораторией по производству рекламы в условиях невесомости.

“ДПП(НН)” мыслится в этом ряду как реализация программы по отправке первого космического туриста.

Вряд ли Пелевина к подобному эксперименту побудил исключительно финансовый интерес, хотя эта версия как плавающая на поверхности и была сразу подцеплена легкими перьями, которые с жаром принялись обсуждать, сколько автор выиграл от смены издательства (так или иначе, хочется надеяться, что Пелевин не нарушил собственную заповедь из “Generation П”: “…продавать самое святое и высокое надо как можно дороже, потому что потом торговать будет уже нечем”).

Как мне кажется, тут решался еще один вопрос, который, вполне возможно, задавали себе и руководители Российского Космического Агентства, отправляя на станцию “Мир” американского миллионера. Сможет ли обычный человек, молодость которого прошла не среди гигантских центрифуг и макетов реактивных истребителей, а в аудиториях среднестатистического вуза, принять вызов вакуума?

В качестве объекта этого опыта Пелевин тоже выбрал миллионера, только не американского, а отечественного, простого русского банкира Степу Михайлова.

Главный герой романа “Числа” кардинально отличается от центральных фигур всех предыдущих произведений автора. Его появление Пелевин предсказал еще семь лет назад, когда в предисловии к роману “Чапаев и Пустота” отметил: “…целью написания этого текста было не создание “литературного произведения”, а фиксация механических циклов сознания с целью окончательного излечения от так называемой внутренней жизни”. То, что когда-то представлялось ненужным оправданием человека, не совсем уверенного (во что сегодня трудно поверить) в собственных литературных силах, в итоге оказалось чем-то вроде дорожного указателя.

И если Вавилен Татарский, главный герой “Generation П”, воспринимался как избавившийся от “внутренней жизни” и адаптировавшийся к реалиям современного общества Петр Пустота (“Чапаев и Пустота”), то Степа Михайлов изначально лишен не только способностей, но и стремления к построению сколько-нибудь серьезных умозаключений. Если переходить к пелевинской терминологии, то можно сказать, что его жизнь самая что ни на есть внешняя.

Впрочем, без предполетной подготовки не обошлось. Автор украшает убогий психический процесс Степы Михайлова странным увлечением, которое в конечном итоге становится безобидной, но все же слегка пугающей манией. Заменив мучительную, почти мазохистскую рефлексию мистической погремушкой, Пелевин, как мне кажется, попал в точку, ведь все еще со школьной скамьи знают, что мистика — удел как раз “темных” душ.

“Идея заключить с семеркой пакт созрела у Степы Михайлова тогда, когда он начинал понемногу читать и задумываться о различиях между полами”.

С первого предложения Пелевин начинает игру с числами, весьма увлекательную, временами очень убедительную, временами — как это и свойственно реальной нумерологии — становящуюся неестественной.

Вокруг этой игры строится повествование романа, числа становятся скелетом жизни героя, через украшенную арабскими символами призму он рассматривает все события, происходящие с ним, будь то выбор высшего учебного заведения, продажа партии компьютеров, покупка пакета акций, кровавая разборка в японском ресторане или выбор спутницы жизни (недоброжелатели, наверное, ехидно заметят, что Пелевин всерьез задумался о различиях между полами намного поздней Степы Михайлова).

При этом следует отметить, что жизненная траектория героя изображена автором небрежно. Появляющиеся перед читателям картинки остаются плоскими, что кажется совершенно недопустимым в наш век, когда 3D-технология достигла таких высот. Секс, которого в романе на удивление много, описан примерно на уровне школьного пособия по половому воспитанию. Эротика явно не относится к сильным сторонам писательского таланта Пелевина, хотя, конечно, кульминационная сцена романа с предающимися содомии банкирами странным образом выглядит убедительно — вероятно, из-за неискушенности среднестатистического читателя в подобных вопросах. Политическая сатира также не впечатляет, Зюйка и Чубайка в своих диалогах практически не выходят за рамки текстов без труда угадываемых прототипов, как реальных, так и мультипликационных. Описание финансовых схем только утомляет, заигрывание со спецслужбами выглядит назойливым, а рассуждениям о парадигматическом сдвиге в российской истории не хватает той тонкости, которая была настоящим украшением предыдущих книг Пелевина.

Впрочем — ведь “вся психология о двух концах”, — это можно объяснить и тем, что двумерный внутренний мир Степы Михайлова просто не способен вместить трехмерные объекты. В пользу такой версии говорит многое. Например, интересная аллюзия на “Generation П”: там “освежающе дорого” стоит планшетка для спиритического сеанса, ставшая инструментом получения фундаментального знания, в “Числах” тот же эпитет употребляется по отношению к VIP-проституткам, услугами которых пользуется Степа Михайлов. Не берусь утверждать, что Пелевин сознательно организовал такую параллель, но, как он сам любит говорить, наиболее тонкие духовные процессы происходят именно на бессознательном, ассоциативном уровне.

Так же можно объяснить и общую схематичность практически всех второстепенных действующих лиц романа — автор выводит их исключительно через фильтр Степиного восприятия, которое остротой не отличается (недаром так ярко на этом фоне выглядит перекочевавший из того же “Generation П” PR-технолог Малюта).

Не случайно и огромное количество упоминаний классиков русской и мировой литературы, ссылки на которых присутствуют чуть ли не на каждой странице (даже шпилька в адрес нелюбимого критика, вызвавшая живой отклик у адресата, выполнена в форме аллюзии на Федора Сологуба). Непрерывные апелляции к Набокову, Стендалю, Гессе, а особенно к Достоевскому и Толстому, явно противопоставляются объектам информационно-культурного пространства как самого Степы, так и других героев романа — звучащим по радио песням, голливудским блокбастерам, идиотским театральным постановкам, статьям модных таблоидов и японским мультфильмам, с персонажем одного из которых ассоциирует себя Степа.

В целом “Числа” можно оценить как определенную художественную удачу в рамках выбранной автором темы. Большинству из нас трудно судить о происходящем в душах “олигархов” — счастливое исключение составляют, пожалуй, только следователи прокуратуры, — и то, что Пелевин, со свойственным ему любопытством, попытался заглянуть в самые мрачные глубины такой души, заслуживает уважения.

Остальные произведения, вошедшие в книгу, весьма неоднородны.

Открывающая сборник “Элегия 2” — пример откровенно бестолкового и лишенного стержневой эмоции жонглирования словами. Причем, как представляется, в этом стихотворении зашифрована общая концепция книги: Пелевин, похоже, пытался создать набор ни к чему не обязывающих, но при этом довольно забавных текстов.

Ярким примером такого подхода служит повесть “Македонская критика французской мысли”, выдержанная в давно полюбившемся автору (“Мардонги”, “Реконструктор”, “Оружие возмездия”) стиле: сухим публицистическим языком описываются жизнь и “научное творчество” героя, сформулировавшего явно не нуждающуюся в анализе теорию. Попросту говоря, это откровенно несерьезная наукообразная болтовня, но лично мне она всегда была симпатична: многие из нас любят поболтать на отвлеченные темы, подобный разговор обычно заменяет партию в шахматы, разгадывание кроссворда или просмотр передачи “Что? Где? Когда?”.

Следующие за повестью миниатюра “Один Вог” и рассказ “Акико” представляют собой импровизации на заданную тему, причем качество текста во многом этой самой темой и определяется. (Хотя фотография поправляющих макияж в женском туалете девушек с поведением, которое немного легче стандартных моральных устоев (“Один Вог”), выполнена мастерски).

В несколько иной стилистике выдержаны три других рассказа — “Фокус-группа”, “Гость на празднике Бон” и “Запись о поиске ветра”. Здесь уже присутствуют и идея, и эмоции, и стиль, характерные для того Пелевина, которого мы знаем. Однако напуганный злой иронией предыдущих текстов читатель может и не поверить автору, восприняв эти рассказы как более изощренную шутку, своего рода плевок на купленный в духовном фаст-фуде (как Пелевин окрестил модное увлечение восточной философией) гамбургер.

Но, по-моему, подобный страх нужно отбросить — в конце концов, сам Пелевин может не до конца понимать, что же он пишет. Ему может казаться, что он иронизирует, а на самом деле это не так, и за играющей на губах рассказчика циничной улыбкой спрятано нечто большее, чем просто желание подшутить над доверчивым слушателем. Во всяком случае, когда он говорит так: “Небо над пустыней было затянуто тучами. Их разрывал похожий на рану просвет, в котором сияло что-то пульсирующее и лиловое. Из просвета вылетали сонмы голубых огоньков. Они опускались вниз, закручивались вокруг светящихся цветов и, исполнив короткий сумасшедший танец, с треском исчезали в их металлических стеблях. Изредка один или два огонька вырывались из этого круговорота и уносились назад к небу. Тогда по металлическим цветам проходила волна дрожи, и над пустыней раздавался протяжный звук, похожий то ли на сигнал тревоги, то ли на стон, полный сожаления о навсегда потерянных душах”.

Новая книга Виктора Пелевина получилась неоднозначной. Вне всякого сомнения, она не дотягивает до уровня предыдущих произведений этого талантливого автора. Но, как мне кажется, Пелевин и не ставил перед собой задачу создать что-то “серьезное”. Это был творческий эксперимент, призванный развлечь как читателя, так и самого автора, что “сдвигает” книгу в сторону масскультуры. Неприятно, что этому сдвигу способствуют и другие обстоятельства. Например, в глаза бросается отсутствие редакторской правки — а сборник “ДПП(НН)” вышел в авторской редакции. Обилие мата можно прокомментировать следующей цитатой: “Степа мат не любил и матерился только тогда, когда думал, что это полезно для бизнеса”. Грубость в подборе “говорящих” имен и фамилий (Жора Сракондаев, Насых Насратуллаевич), видимо, из той же оперы.

Итак, полет космического туриста состоялся. Увидим ли мы новую масштабную программу — скажем, полет на Марс? Или произойдет затопление орбитальной станции в Тихом океане с организацией экскурсий на тропические острова, откуда можно будет наблюдать за космическим фейерверком?

Хочется верить в первый вариант.