Леонид Костюков

Фотограф с человеческим лицом: о выставке фотографий прозаика Марины Вишневецкой

Бывает, окажешься в гостях, а хозяйка еще не дорезала бутерброды, или... словом, тебе вручают альбом с фотографиями. Некоторое время листаешь его в одиночестве, потом присоединяется хозяйка, отряхивая ладони. Это дядя Гена из Воронежа, это деревенская церковь. Киваешь с не вполне искренним интересом. Потому что интерес — не совсем точное слово. Домашний альбом таит в себе неясную прелесть — если вы понимаете то, что я хочу сказать. Тепло, что ли.

Совершенно другая ситуация — посещение выставки фотографии. Хорошей, эстетически наполненной выставки. Мы ощущаем, как принято говорить, целую гамму чувств, среди которых доминирует изумление. Мы не представляли себе: что на такое способен фотоаппарат, глаз фотографа, наши собственные глаза. Что ржавый кран, например, может превратиться в радугу. Что обнаженная натура может стать чистым иероглифом. Но в этой гамме чувств практически отсутствует пресловутая неясная прелесть домашнего альбома. Тепло.

Возникает вакантная клетка в некоей периодической системе. Тоска по фотографиям, соприродным любительским, но не вполне любительским. Выверенным по композиции и цветовому решению. Стильным, но сохраняющим то самое тепло. Задача — по возможности вылить воду, но сохранить ребенка.

Нетерпеливый читатель ждет, когда же я перейду к фотографиям Марины Вишневецкой. Проницательный читатель догадался, что я уже о них говорю.

Не то чтобы в этих работах отсутствуют геометрические изыски. Например, учащающиеся к левому краю колонны. Или узоры на платановой коре. Но большинство фотографий двоятся по жанру. Они одинаково уютно смотрятся на стене выставки и в домашнем альбоме.

По-моему, такова и природа настоящей художественной прозы. Великое умение похоже на неумение. Умная и рафинированная эстетическая система, как правило, лишь умело транслирует равнодушие создателя. Подлинный шедевр питается теми же токами, что и беспомощный графоманский опус. Работает батареей — качает тепло.

Потому-то так уместны на выставке фотографий Марины Вишневецкой фрагменты ее “Опытов”. К тому же переписанные рукой автора. Почерк превращается в голос. Происходящее приобретает еще одно измерение.

Моя любимая картинка с этой выставки — вид Костромы. Странное чувство нереальности заставляет буквально ощупывать фотографию взглядом — что же тут невозможно? Нет, вроде бы все как у всех. Разве что ракурс — ты не входишь, а влетаешь в пейзаж.

Гессе говорил о картинке, которую он нарисует на стене тюремной камеры, если там окажется, а потом войдет в нарисованный поезд и уедет в нарисованный тоннель, оставив ни с чем охранников.

Если простодушный читатель не догадался, что я все еще делюсь впечатлениями от выставки Марины Вишневецкой, мне практически нечем ему помочь.