Олег Хафизов

Идолы нашего городка

Об авторе. Олег Эсгатович Хафизов родился в Свердловске в 1959 году. Через три года его семья переехала в Тулу, где он живет и теперь. Закончил факультет иностранных языков Тульского государственного пединститута, учился в Литературном институте. Работал художником-оформителем, переводчиком технических текстов на оборонных предприятиях, специалистом по рекламе. Последние лет десять — журналист тульской областной газеты.

Печататься начинал в журнале “Волга”, где в 1992 году был опубликован роман “Дом боли”, в следующем году — повесть “Магнусов”. В 2000 году два этих произведения составили книгу, вышедшую в издательстве “Шар”. В том же издательстве в 1998 году вышел сборник рассказов “Только сон”. Рассказы и повести также печатались в журналах “Октябрь”, “Наша улица”, “День и ночь”, “Вестник Европы”, в “Литературной газете”, литературных изданиях Тулы.

В “Знамени” публикуется впервые.

Второго мая 2003 года в скверике города Одоева Тульской области памятник Ленину убил мальчика. Местные жители и приезжие любят фотографироваться на фоне этой предвоенной типовой штамповки, которая, можно сказать, не имеет автора, поскольку ничем не отличается от других подобных изделий в СССР. Итак, три подростка гуляли в сквере и решили сфотографироваться в обнимку с памятником. Один полез на постамент, уцепился за вытянутую руку вождя, и верхняя часть громады завалилась. Ребенка придавило. В половине девятого вечера последнюю жертву Ленина привезли в больницу с тяжелыми травмами. К утру мальчик умер.

Оказывается, со временем верхняя и нижняя половины памятника почти отлепились друг от друга, музейщики об этом давно знали, но надеялись, что обойдется. После несчастного случая рухнувшего Ленина скрепили раствором, но, как полагают, ненадолго. Наверное, количество желающих сфотографироваться в обнимку с опасным памятником теперь только возросло.

Раз уж речь зашла о Ленине, мне не хотелось бы смешить вас банальностями наподобие вечного анекдота о Лукиче, у которого две кепки — одна на голове и одна в руке. Не буду останавливаться и на уникальном “северном” варианте Ленина в зимнем пальто с меховым воротником и шапке-ушанке, какой стоит, например, в Рыбинске. Хочу рассказать про оборотня, установленного во дворе яснополянской школы, буквально в ста шагах от знаменитого музея.

Кто-то приметил, что яснополянский Ленин одет не в куцый пиджачишко или обтерханное пальтецо, развевающееся на ноябрьском ветру подобно плащу Александра Македонского, а в долгополую военную шинель. Ленин, как известно, военачальником не был и даже не претендовал на эту роль. Наиболее военизированным из его костюмов, судя по портретам, был френч, в котором он расслаблялся на даче, с крестьянскими детьми. А здесь — настоящая, так сказать, кавалерийская шинель примерно того же фасона, что носил каменный Феликс с Лубянки. И это не единственная странность яснополянского кумира. Длань его, обычно указующая путь в светлое будущее, в данном случае расположена возле груди и повернута ладонью вверх, как у старичка, стоящего перед входом в магазин и собирающего средства на срочную операцию покойной жене. Словом, памятник во дворе яснополянской школы незначительно, но заметно отличается от канонического.

А дело все в том, что это не Ленин, а самый что ни на есть Сталин в шинели и с трубкой в руке. В те смутные годы, когда в стране грянули послабления, тайные ревнители строгой старины не стали низвергать своего бывшего кумира и свозить его на свалку истории, как прочих, а присобачили ему вместо усатой морды лысую головку, отколов трубку от руки, поскольку Ленин, как известно, был некурящий.

Вкратце пробегусь по другим Лениным Тулы. Ничего сногсшибательного в них нет. Главный областной памятник Ленину был возведен, как нарочно, незадолго до того, как повсеместно их начинали сносить. Это было так же нелепо, как вступать в КПСС в 1991 году. Его сделали специально под новый “Белый дом” — уродливую серую громаду областной администрации, загородившую кремль в исторической части Тулы, придававшей городу хоть какое-то своеобразие. Среди прочих здесь был снесен и уникальный дом-“утюг”, выходивший к площади узким клином. Такое впечатление, что не памятник присоседился к областной администрации, а, напротив, ради него снесли старую провинциальную Тулу, пристроили серую бетонную коробку с крышкой и посадили в нее три тысячи толстяков. Теперь под Лениным ругаются в громкоговоритель сердитые старички с красными флагами, клянутся отмирающие пионеры, проводятся многолюдные толковища, гульбища и позорища вроде молодежного фестиваля, посвященного 450-летию последнего нападения хана Девлет-Гирея на Тулу, — “Рок против татар”.

Все-таки и в Туле не все прошло Ленину так уж безнаказанно. Памятник на площади Восстания, считавшийся центральным до размножения Ленина у “Белого дома”, в один прекрасный день куда-то исчез. В газетах появились возмутительные фотографии монумента с петлей на шее, снимаемого с пьедестала краном. Пожилая общественность всколыхнулась, но быстро улеглась, когда кумира обнаружили за надежными стенами артиллерийского училища, не пропускавшими тлетворных ветров перемен.

Но вот бетонные стены прошлого начали рушиться и здесь. “Артуху” принялись облагораживать прозрачной кованой оградкой, а сбочку возвели церковь в стиле русского Возрождения, то есть коттедж с колоколами, крестом и пластиковыми окнами, как в банке. Теперь посещение храма, очевидно, такое же обязательное занятие, как строевая подготовка, но Ленина от этого не перекосило. Какая разница, в конце-то концов?

Тула — город с громким, но несколько дутым военным прошлым. Ведь не выдумка же поэта-песенника, что здесь есть улицы с названиями Курковая, Штыковая, Ствольная, Ложевая и проч. Соответственно, в качестве памятников часто используются различные виды боевой техники, отслужившей свой срок.

Перед КПП того же артиллерийского училища, пардон, института, стоят два орудия с длинными стволами, на которых нарисовано по пять звездочек. Эти орудия имеют весьма современный, щегольской вид, так что и не верится, будто они участвовали в войне. Что означают звездочки на их стволах — мне неизвестно. Возможно, это количество подбитых танков, или сбитых самолетов, или выигранных сражений. А может, это своеобразный знак качества пушки, как звезды на коньяке или гостинице? Несомненно одно: перед нами пятизвездочные орудия.

Из-за стены училища торчат еще четыре ствола, но без звездочек. Помнится, после разрушения американских небоскребов я дал этой артиллерии следующее мысленное объяснение. России в целом и Туле в частности сделали предупреждение, что скоро ее тоже атакуют террористы-камикадзе на самолетах, начиненных взрывчаткой. Несомненно, что одним из наиболее ненавистных мест в Туле, с точки зрения террориста, является наше знаменитое военное училище, выпускники которого доставили так много хлопот моджахедам. Нанести удар по тульским оборонным предприятиям — значит нанести жестокий удар по самим себе, — ведь многие террористы воюют именно тульским оружием. Врезаться в тульскую областную администрацию, так называемый Белый дом, — значит принести тулякам несказанную радость, облегчение, а может — и пользу. Итак, артиллерийское училище, вернее — институт. И вот, во избежание очередной трагедии, начальник училища отдает приказ: наставить стволы всех орудий времен Второй мировой войны, хранящихся на хозяйственном дворе, торчком в небо. Все эти пушки, конечно, давно не стреляют, но, подлетая к Туле, вражеский смертник испугается и повернет в другую сторону. Предположим, на Москву.

На самом деле оказалось, что эти пушки представляют собой своеобразный музей боевой техники на открытом воздухе, который предстанет для всеобщего обозрения, как только сплошные бетонные стены института полностью заменят ажурной кованой решеткой. Тогда же взорам прохожих откроется и величественный памятник Ленину, из-под которого когда-то принимали демонстрации областные тузы. Сейчас он виднеется из-за угла свеженькой артиллерийской церкви.

В разных частях города-героя Тулы в качестве памятников выставлены следующие единицы боевой техники: танк Т-34 на площади педагогического института, то бишь университета, тяжелый танк ИС (“Иосиф Сталин”) перед Косогорским металлургическим заводом, зенитка перед Политехническим институтом, пардон, университетом, которая могла стрелять прямой наводкой по танкам Гудериана в 1941 году, еще короткоствольная пушечка возле входа в военный госпиталь, пара солидных орудий на одной из аллей ЦПКиО, гвардейский реактивный миномет “Катюша” на постаменте возле микрорынка, который так и называется — “У Катюши”... всего и не упомнишь. В Туле еще много-много ненужного железа, которое можно использовать в качестве готовых памятников вместо того, чтобы вылепливать, вырубать и отливать все новых и новых истуканов. К тому же с обезвреженной пушкой или пустотелым танком не могут произойти такие неприятности, какие приключаются с каменными, бронзовыми и гипсовыми людьми.

Наверное, нет в нашем городе более злосчастного гипсового неудачника, чем физиолог Павлов. Этот бодренький старичок с донкишотской бородкой пряменько сидит перед входом в больницу скорой помощи имени Семашко, где с утра до ночи бинтуют, гипсуют и штопают поломанных, разорванных и разрезанных людей. На этом гипсовом Павлове нет никакой таблички, поэтому большинство туляков, натурально, уверены, что перед ними именно нарком здравоохранения, в честь которого и названа больница. Однако их ненависть к Павлову, конечно, никак не связана с именем Семашко, так как о легендарном наркоме им известно еще меньше, чем о легендарном академике. Если какой-то злой демон и витает над изваянием эксцентричного ученого, то это души убиенных им собак.

Чего только не делали с бедным Павловым, который, между прочим, принес России первую из ее Нобелевских премий и остро критиковал большевиков за то, что они не принимают учиться поповских детей. То обольют всю голову белой краской, вызывающей неприличные ассоциации, то закидают каким-то навозом, то отломят нос, кончик бородки или еще какую-нибудь выступающую часть... Но апофеозом этого антипавловского вандализма стал случай, который по зубам только инженеру Гарину с его гиперболоидом. Однажды Павлову просто срезали голову до самых плеч, да так ровненько, словно по ниточке. Так он и просидел некоторое время, словно всадник без головы, уставший носиться верхом по прериям и присевший отдохнуть в дубовое кресло.

Честно говоря, я думал, что после такого вопиющего надругательства памятник наконец-таки уберут, но ничего подобного. Однажды ночью у него выросла новая голова, лучше прежней, как у Змея Горыныча. Даже не знаю, удалось ли сыщикам отдела культуры найти похищенную голову или местным скульпторам пришлось вылепить новую. Скорее последнее. Прежняя голова, как я уже говорил, была довольно обтерханная, а любому мало-мальски рукодельному ремесленнику, каких в Туле полно, раз плюнуть за пять минут вылепить такую ерунду. Вы бы видели, какие памятники бандитам они делают на кладбище!

Во время визита одного значительного лица (кажется, главы Китая товарища Цзян Цземиня, заинтересованного в поставках тульского оружия своей крепнущей стране) многострадального Павлова покрыли красивой серебрянкой, как оловянного солдатика, и, казалось бы, ему можно было расслабиться в его жестком кресле. Но не тут-то было. После еще одного исторического визита, кажется, Патриарха всея Руси Алексия II, этот сын рязанского священника, свернувший на дорогу научного материализма, некстати попался кому-то на глаза. На этот раз его решили ликвидировать. А заодно возникла необходимость переименовать больницу, поскольку основал ее не Семашко, а купец-филантроп Ваныкин. В газетах было опубликовано постановление департамента, равносильное приговору суда, и над второй головой Павлова занесли меч исторического правосудия. Но в это время в наэлектризованной предпраздничной атмосфере 9 Мая пронесся слушок о том, что Тулу собирается посетить сам Президент всея Руси Владимир Владимирович Путин. В слушок поначалу не очень-то поверили, но Павлова на всякий случай оставили в живых, только еще раз покрыли какой-то неброской красочкой. Так он и сидит там до сих пор, сухонький, прямой, неброский. А впрочем, я не проходил мимо больницы уже несколько дней и должен проверить, чтобы моя байка не лишилась документальной достоверности.

Никто не верил, но президент Путин действительно приехал в Тулу 9 мая 2003 года. Ох и шумихи было, почти как в январе 1977 года, когда Тулу посетил Леонид Ильич Брежнев — вручать городу Золотую Звезду Героя. Милиционеров и милиционерок нынче было, пожалуй, не меньше, а мер предосторожности даже больше. Тулякам даже не велено было размахивать руками от радости при виде президента, чтобы какой-нибудь чересчур ловкий охранник не пристрелил их к чертовой матери и не омрачил праздник единения народа и власти (демократии). При Брежневе, помнится, такого не было. Зато ходили слухи, что какой-то милиционер решил измерить скорость движения брежневского кортежа по улицам Тулы (или еще какого города), наставил свой радар и тут же схлопотал пулю. Тогда я этому не верил, а теперь видели и не такое.

Еще одна особенность последнего высочайшего визита. Президент отчего-то не поехал прямиком в Ясную Поляну, как делали до него все президенты, премьер-министры, вожди, падишахи и прочие, а сделал акцент на оборонке. Видимо, он где-то разузнал о славном, но несколько дутом боевом прошлом нашего города и восхищался главным образом тем, что оружейникам удалось так быстро разобрать свой завод. И действительно, разобрать завод, перевезти его и собрать на другом месте гораздо труднее, чем взорвать десять заводов и сжечь сотню деревень. Раньше это и в голову никому не приходило.

Так что слава Тулы не только боевая, но и оборонная, что трудно отделимо друг от друга. И тут мы вынуждены вернуться к сквозной теме вандализма, с которой начали этот печальный рассказ. Речь пойдет о гениальном изобретателе трехлинейной винтовки, которой русские воины пользовались аж с 1891 года, во время японской, германской, гражданской, Отечественной и прочих войн, а иногда, кажется, постреливают и до сих пор. Вернее, не о самом изобретателе, а о памятнике ему.

Памятник Мосину декорирован трехлинейными винтовками со штыком, так знакомыми нам по художественным фильмам. И вот какой-то негодяй, — чтобы не омрачить моего эссе более точным словцом, — повадился отрывать у этих винтовок бронзовые штыки. Отломит, гадина, и унесет в свой частный дом на улице Штыковой. Тульские скульпторы предпринимают титанический кропотливый труд, воссоздавая точную копию трехгранного штыка легендарной винтовки, знакомой нам всем по учебникам истории, формуют, отливают, приваривают... А он снова отламывает и уносит в свою хрущевку на улице Патронной.

Сначала публицисты недоумевали. Как только земля носит изверга, столь явно и цинично попирающего самую суть тульского патриотизма — винтовку. Ведь без ее верхней части, включающей и штык, это благородное орудие защиты Отечества от иноземного господства приобретает довольно двусмысленный вид кулацкого обреза. И вдруг осенило: нет, загадочный преступник действует не из сатанинских, масонских или еще каких убеждений. Он просто сдает реликвии в металлолом. То есть это вполне нормальный и даже типичный гражданин из тех, о которых Ленин, якобы, когда-то написал: “Значение Тулы для республики огромно, но народ здесь не наш”. Казюк. Куркуль. Как только ружья отлили из другого, нецветного металла, то и покушения на них прекратились.

В Туле есть еще штыки, которые не отломишь и в мешке не унесешь. Их высота превышает пятиэтажный дом, а напротив, на тульской типографии, как раз написано: “Значение Тулы для республики огромно”. Вторую, не очень приятную часть ленинской фразы создатели лозунга, как обычно, опустили.

Штыков на площади Победы всего три: большой, средний и маленький. Применительно к советскому обществу они могут символизировать два класса и прокладку (пардон, прослойку), одержавшие победу над фашизмом. Большой штык — рабочий класс, поменьше — крестьянство, и самый маленький, но колкий штычок — трудовая интеллигенция. Интересно, что партия, государство, власть — словом, начальство, ради которого существуют все три перечисленных штыка, — в композиции не представлены. Пытливый критический ум начинает метаться вокруг ансамбля в поисках ответа, как вдруг натыкается на зарешеченное пламя вечного огня, что плещется между трех столпов общества, и постигает все. Вот где душа и суть всего. Власть везде и нигде, со всеми и ни с кем, для всех, но ради себя. Власть — наше все.

Как и всякое большое произведение, памятник на площади Победы допускает несколько трактовок, в том числе и такие, что в голову не приходили его создателям. Если же подобные идеи возникали, то авторы обязаны были гнать их прочь. Известно ли им было понятие Троицы? Конечно, да. Ведь “Троица” Рублева была признана высокохудожественным произведением древнерусского искусства, и ее даже печатали в учебниках. Но плохо бы им пришлось, если бы их оппонентам удалось доказать, что три штыка суть триединство Бога Отца, Бога Сына и Бога духа Святого, воссоединяющего их животворящим вечным пламенем. А на месте привычных Трех Штыков воздвигли бы чудище обло, озорно, трезевно и лаяй вроде волгоградской Родины-матери, пожирающей своих детей огромным ртом, в который свободно помещается целый троллейбус с пассажирами.

Рядом с Тремя Штыками стоит мощный черный памятник из двух фигур: солдата в каске и плащ-палатке и партизана или ополченца в телогрейке. Поскольку речь идет о Туле, то, скорее всего, это ополченец, боец так называемого Тульского рабочего полка, защитившего город в 1941 году вместе с полком НКВД. Один тульский дед, мальчишкой принимавший участие в обороне, рассказывал, что им раздали трехлинейки с горстью патронов, бутылки с зажигательной смесью и заставили рыть траншею. В суматохе о них забыли, они не знали, что делать дальше, как вдруг подъехали немцы на мотоциклах. Немцы увидели, что перед ними дети, и велели им проваливать домой, пока их не перестреляли.

Однако в других местах шла точно такая же бойня, как под Москвой, под Вязьмой или под Ржевом. Один знакомый мужик вспоминал, как в детстве они катались с горы на обледенелых немецких трупах. Потом я услышал точно такой же рассказ еще от одной женщины, не уточнявшей национальность убитых. Тел было так много, что их никто не убирал. Их так много, что совсем недавно на юге Тульской области, где проходила Курская дуга, следопыты снова откопали двадцать семь советских бойцов и двух немецких. Двадцать семь — два. Типичный счет нашей победы.

Иногда пытаешься себе вообразить, что будет, если всех убитых под Тулой, Москвой, Ржевом, Сталинградом и в других местах, миллионы и миллионы человек, — что будет, если их разложить по земле рядком, плечом к плечу? Останется хоть метр пустого места? Иногда мне кажется, что я гуляю по чьим-то глазам.

Немецкий скульптор Людвиг Шумахер приехал в Тулу, чтобы восстановить мир во всем мире и искупить первородный грех человечества. Мать Людвига умерла родами, и с возрастом у него разрослось чувство вины перед ней и всеми людьми, которую необходимо искупить делом. Этим делом было создание в трех частях света скульптур, объединяющих чуждые цивилизации. Вообще-то Людвиг был убежденный католик и более всех святых почитал святого Франциска, но напоминал буддиста. Еще он напоминал хиппи 60-х годов, Дон Кихота, Тиля Уленшпигеля и бомжа. Когда я встретил его однажды на улице, поздоровался и заговорил с ним по-английски, у моего приятеля челюсть отвисла: англоязычный бомж!

По Людвигу у меня сложилось впечатление, что немцы маниакально последовательны во всех своих проявлениях, как хороших, так и плохих. Если это обыватель, то плоский, хоть кол на голове теши. Если же идеалист, то доведенный до крайности. Придумал себе идею, поставил перед собой цель и достигает, будь то спасение букашек Амазонии или завоевание Евразии от Ледовитого до Индийского океана.

Сначала Людвиг был вполне нормальным немецким художником, прекрасно закончил Мюнхенскую академию художеств и пользовался определенной известностью. У него был хороший немецкий дом, жена, лошадь и даже коза. Впрочем, козу он не доил, на лошади не катался, а с женой не спал пятнадцать лет из идейных соображений. Дома он почти не жил, а странствовал в фургоне, вызывая недоумение местных жителей. Жене такое времяпрепровождение скоро надоело, поскольку не приносило дохода, и они расстались, хотя Людвиг утверждал, что он нормальный мужчина. Между прочим, он советовал мне как-нибудь воздержаться от секса лет пятнадцать. Впечатление восхитительное!

Итак, для того, чтобы искупить свой грех перед мамой, Людвиг решил создать триптих “Redemption of Mankind” (“Искупление человечества”). Первую скульптуру он возвел где-то в Европе, не помню, в каком городе, и посвятил, как положено, Горбачеву. В эту скульптуру было заложено какое-то послание человечеству, которое надлежит прочитать через определенный срок. О чем говорится в этом послании, естественно, неизвестно, иначе не было бы смысла его вскрывать. А когда придет время вскрывать, о нем забудут. Вообще вся эта штука, если не ошибаюсь, посвящена единению Европы в целом и двух Германий в частности.

Вторую статую триптиха Людвиг решил воздвигнуть в США. При этом самым трудным делом оказался поиск правильного места, своего рода акупунктурной точки на теле Земли, сквозь которую пойдет животворная энергия. Он странствовал от Аляски до штата Нью-Мексико, и все больше пешком. Так лазоходы ищут место для колодца. Меня как газетчика заинтересовало, кто оплачивает все эти странствия и на какие средства он приобретает, так сказать, продукты питания. Оказалось, что с этим делом у Людвига все обстоит более чем нормально. Запросы у него, сами видите, какие: солдатские башмаки, старый свитер, спальный мешок, топор, долото и пачка die Pelemen на сутки ему и его собаке. А в Мюнхенской академии ему постоянно капает какой-то грант, и его с избытком хватает и ему, и его собаке, и козе, и лошади, и жене, которая не собирается с ним разводиться. Получить же деньги из Мюнхена нынче можно в любой точке земного шара, где есть банк, хоть в Сахаре. (В Туле не удалось.)

Наконец, Людвиг забрался на гору в пустыне, где-то на самом что ни на есть юго-западе США, и увидел то, что ему нужно: раскоряченное узловатое дерево на краю кручи. Как по-английски называется это огромное дерево, я уже не помню, но по словарю в переводе получилось “можжевельник”.

Людвиг поселился в поселке индейцев навахо, где находится католическая миссия, перенес туда свое можжевеловое дерево и начал строгать. Я видел эту статую на картинке, вот что она собой представляет. Нижняя треугольная часть изображает каркас индейского шатра типи (по-нашему — вигвама). По низу шатра стелется дым костра, уходящий через прореху в небо. А на каркасе типи, как на Андреевском кресте, висит индеец с лицом Христа, или, вернее, Христос с ликом индейца. Эта чертова цивилизация, которую сюда никто не звал, распяла его, так сказать, на кресте собственной культуры.

Потом, если не умрет раньше времени, Людвиг собирался создать еще одну статую — в России, собрать весь триптих в поселке навахо и построить для него специальный храм в виде вигвама (правильнее — типи). А может — оставить статуи в тех местах, где их делал. Он еще окончательно не решил.

Я бы не сказал, что Людвиг приехал в Тулу из-за Льва Толстого, как другие иностранцы. Конечно, он кое-что слышал о Leo Tolstoy und Yasnaya Polyana, но книги пока не читал. Ему больше нравился Франциск Ассизский. А Тула, наверное, потому, что глушь, почти не затронутая макдоналдсами и иными прелестями глобализации, и в то же время не очень далеко от Москвы, чтобы в крайнем случае смыться. Людвиг говорил, что ткнул в карту наугад и нашел Тулу так же, как нашел место в резервации навахо. Да и мы, наверное, напоминали ему индейцев: на лицо ужасные, добрые внутри.

Людвиг мог поселиться и в гостинице, и на квартире какой-нибудь участливой искусствоведки, что вокруг него роились, но он стал жить на конюшне Центрального парка культуры и отдыха. Там, в беседке, стояла какая-то бричка без колес, он в ней расстилал свой пуховый мешок и спал, а в ногах его спала серая молчаливая собака с человечьим лицом и чересчур внимательными глазами. Собаку он через Аляску привез с собой из Америки. Ее звали Кушайя, что в переводе с языка навахо означает что-то вроде Одиноко Плывущее Прекрасное Облако.

Статую он долбил здесь же, под навесом, а потом, когда она приобрела более-менее определенный вид, поставил во дворе, где гуляли лошади и дети из детской конно-спортивной школы “Конкур”. Эта статуя, как и индейский Христос, была выдолблена из цельного дерева, оставленного без лишних частей. В центре композиции сплелись юноша и девушка, наверное, Адам и Ева, по-хорошему асимметричные. В ногах у них сидела собака, похожая на Кушайю, но еще более человекообразная. Лапы у нее были не лапы, а почти человеческие руки. А из всего этого древа жизни, над головами влюбленных, взлетал орел. Орел тоже чем-то напоминал человека. И вообще люди у Шумахера как-то всегда смахивали на зверей, а звери — наоборот. Не зря же он был поклонник св. Франциска.

Через меня о Людвиге прослышала местная публика. Ему стали досаждать какие-то искусствоведы в штатском, собратья по резцу, любительницы иностранных языков и даже представители буржуазной молодежной организации “Будущие лидеры XXI века”, ошибочно решившие, что Людвиг обязан разделять их идеалы свободной рыночной экономики, поскольку иностранец. На самом же деле Людвиг отвергал их не меньше, чем идеалы свободной рыночной любви.

Людвиг рассказывал мне о Франциске Ассизском, об Аляске, об индейцах и трущобах Нью-Йорка. Я ему — о буддизме, в котором он не смыслил, будучи прирожденным буддистом. И вот однажды мы поссорились. Он спросил, известно ли мне, что недавно Россия провела очередные ядерные испытания. Я ответил, что впервые слышу об этом от него. Людвиг сказал, что я, будучи журналистом, не мог не знать о таком грандиозном событии, как ядерные испытания, и следовательно, я его обманывал. Друзья так не поступают. Я отвечал, что ничего не знаю ни о каких ядерных испытаниях, хоть в какой стране, потому что не хочу знать и мне неинтересно. Он возразил, что так не бывает. Я получался наподобие коварного византийского обманщика, скрывающего преступные факты от свободной общественности Европы. Обидно до слез.

Потом нас помирили, но было уже не то. Людвиг уехал странствовать дальше, и я его не провожал. Что потом случилось с его статуей “Искупление человечества”, я точно не знаю. Говорят, что на Петров день мальчишки перелезли через ограду во двор конюшни и отбили ей голову.

Тульские пряники, самовары, гармошки, тульские ружья (тулки) — да. Но прежде всего Тула известна Ясной Поляной. Настолько, словно Тула — пригород Ясной Поляны, а не наоборот. Каждый иностранец, своих-то толком не читавший, слышал хоть немного о Leo Tolstoy, а следовательно — о Yasnaya Polyana. О Туле не слышал никто. И каждый, кого занесло в эти места, обязан посетить дом Льва Толстого в Ясной Поляне точно так же, как он обязан посетить пирамиды, будучи в Египте.

Конечно, в Туле есть памятник Л.Н. Толстому. Этот огромный, темный, хмурый каменный мужчина с всклокоченными волосами, в посконной рубахе с пояском и, заметьте, в ботинках размашисто шагает от культурно-развлекательного комплекса “Премьер”, где расположены американский стереокинотеатр “Олбани” и ресторан “Гиннесс”, к объединению “Туласпирт”, где выпускают водку “Левша”. Как раз на полпути от Толстого до ликероводочного завода, на обочине проспекта Ленина, находится одно из гнездилищ тульской проституции. Благодаря удобному расположению площади девицы здесь немного чище, заметно симпатичнее и значительно дороже.

Любопытна история ботинок писателя. Ежели граф изображен в крестьянской рубахе и портах, то логично было бы сделать его босым, как он обычно разгуливал. Кажется, это настолько известно, что в доказательствах не нуждается. Но партийное руководство воспротивилось босому проекту всеми силами своей хмурой души. По их мнению, великий писатель просто не мог гулять без ботинок, потому что это неприлично. Если же он действительно позволял себе такую слабость, то совсем не обязательно выставлять ее напоказ в монументальном виде. Нечего нам выносить сор из избы. И памятник обули.

Вообще о любви к Толстому говорят более чем достаточно на всевозможных толстовских чтениях, радениях и гуляниях. Во время подобных мероприятий кажется, что весь мир млеет от любви к Толстому и его произведениям, год от года сильнее. И никто ни слова не сказал о ненависти к Толстому, гораздо менее понятной.

Действительно, в любой интеллигентской компании всегда найдется человек, который терпеть не может Толстого, издевается над его лицемерием, насмехается над его философией, но не помнит его прозу. Ни один православный священник, кроме некоторых оригиналов, никогда не скажет доброго слова о Толстом, и не только по долгу службы. Точно так же настоящий советский офицер хорошо не отзовется о Сахарове, Ковалеве и других диссидентах-пацифистах. Если же представить себе этакий гибрид интеллектуального декаданса и записного православия, то перед нами законченный и, так сказать, физиологический ненавистник Толстого.

Именно к такой разновидности набожных эстетов (нередкой в провинции) относится поющий херувим Гена, который во время сборищ тульского бомонда любит пить вино, как из кубка, из перевернутого бюста Толстого. При этом он завсегдатай Ясной Поляны.

Культурные — ладно. Но есть и представители народа. Один малый из нашего района, женившись, перебрался в частный дом в деревне Ясная Поляна. Парень он был рассудительный, но без литературных склонностей, работал то барменом в пивбаре, то охранником в палатке, то столяром. Правда, с юности я в нем замечал склонность к нравоучениям, позднее обернувшуюся занудством. И вот, переселившись в Ясную, этот Зиновий вдруг стал заядлым читателем, перечитал всего Толстого и всего Достоевского, вплоть до писем и примечаний. Так уж действует на людей яснополянская атмосфера. А прочитав и обдумав прочитанное, решительно взял сторону Достоевского в извечной дилемме: Достоевский или Толстой, Пушкин или Лермонтов, кошки или собаки, “Битлз” или “Роллинг Стоунз”. А к Толстому преисполнился какой-то личной, низовой ненависти, равно как и к его потомку, руководящему музеем. Стоило только боком задеть тему литературы, как из Зиновия извергался целый водопад обличений лицемерного графа, который призывал к простоте, а сам купался в роскоши, притеснял крестьян, блудил с крестьянками, ну и так далее. Казалось бы, ему-то что? Чего он беснуется? Человек писал книги.

В тульской газете 1908 года, в разделе происшествий, описан такой эпизод. Наш великий современник граф Лев Николаевич Толстой, как обычно, прогуливался по дороге близ своего имения в Ясной Поляне. Как вдруг рядом с ним остановилась коляска с двумя хмельными приказчиками. Приказчики были настроены агрессивно и, казалось, искали повода завязать ссору. Один из них, размахивая руками, сказал графу Толстому: “Когда же наконец ты издохнешь?”. Лев Николаевич был потрясен этим неожиданным проявлением злобы совершенно незнакомых людей, но спокойно отвечал: “Я-то умру, да тебе-то что?”. Осыпая писателя бранью, приказчики уехали, а Лев Николаевич долго не мог прийти в себя после этого происшествия.

Ненависть к Толстому убеждает меня в том, что он живой.

Есть такая поговорка: “Тула городок — Москвы уголок”. Тулу в ней легко заменить на Рязань, Калугу, Тверь и любой другой город, поэтому каждый из этих городов относит поговорку к себе. И все же эти слова справедливы именно по отношению к Туле. Если Тверь, Ярославль и Рязань — это Русь, то Тула — это Московия, отдаленный пригород Москвы. Туляков за пределами Московии часто путают с москвичами, несмотря на их южное “г-х”, а когда убеждаются в ошибке, то заметно радуются. Многие туляки переезжают в Москву, разбавляя ее тулицизмом, и сейчас в столице невозможно найти такой фирмы, такого учреждения, такой газеты, где туляки не кишели бы, как клопы под обоями. Молодежь, что поактивнее, бежит из нищей Тулы толпами, а кое-кто умудряется жить одновременно на два города и ездить в Москву на работу, каждый день. Все это я говорю лишь для того, чтобы доказать, что Туле присущи некоторые московские недостатки, и здесь даже есть свой Церетели. Конечно, его масштаб неизмеримо мельче, а выдумки значительно беднее, и он, таким образом, приносит гораздо менее вреда, но для маленькой Тулы этого достаточно.

Этого скульптора зовут Арнольд Чернопятов, и его имя вызывает у меня сложнейшую ассоциацию с Арнольдом Шварценеггером. Попробую объясниться. В имени Чернопятова, как вы заметили, присутствуют по крайней мере два общих элемента с именем Шварценеггера: обоих зовут Арнольдами, и у обоих в фамилии имеется корень “черн” — “шварц”. Кроме того, Арнольд Шварценеггер прославился во всем мире не только как величайший актер, но и как непревзойденный качок, а известнейшим из творений Чернопятова является именно образ качка. Это пояичная (как выражаются сами скульпторы) статуя обнаженного по пояс знаменитого туляка, основателя уральских металлургических заводов Никиты Антуфьева, более известного как Демидов. Этого обрубленного Демидова в народе называют Рэмбо, реже — барон Мюнхгаузен. Рэмбо — потому что он накачан, как мистер Вселенная. А Мюнхгаузен — потому что за спиной Никиты Демидовича стоит пушка, и кажется, что он вот-вот вспрыгнет на ядро и улетит. Итак, от Рэмбо к Шварценеггеру, от Шварценеггера — к Арнольду, и от Арнольда — к тульскому скульптору Чернопятову. И вот, когда мне говорят, что в Туле собираются возвести огромный уродливый памятник Левше, с которым надо бороться, пока не поздно, я спрашиваю:

— Автор опять Шварценеггер?

И на меня смотрят с недоумением.

Сходство Церетели и тульского Арнольда не только в какой-то замысловатой дурковатости их творений, которая у Церетели доведена до циклопических размеров, а у Чернопятова колтыхается на уровне копеечного лубка. Главное сходство в том, что тому и другому почему-то a priori отдан патент на все главное, что сооружается в городе: в первом случае — в Москве, в последнем — в Туле.

Поэтому, когда речь зашла об установлении грандиозного памятника самому известному из тульских литературных персонажей — косому оружейнику Левше, давшему название одноименной водке, — выбор автора автоматически пал на Шварцепятова.

Место, на котором хотят поставить по-ленински колоссального Левшу, довольно интересно, оно называется площадь Челюскинцев. Эта площадь окружена серой громадой “Белого дома”, облупленным историческим Домом пионеров, переименованным в Дворец детского и юношеского творчества, датированным 1937 годом, но построенным до революции, и шикарным банком, в девичестве фабрикой-кухней.

Краеведы утверждают, что когда-то на месте площади Челюскинцев находился храм и кладбище, а потому все, что бы здесь ни сооружалось, кроме очередного храма, будет кощунством. При мне еще на площади стоял красноармеец с винтовкой, в шинели и буденновке, к которому можно было забраться на постамент по круговой лесенке. Это был самый замечательный памятник, какой только можно себе вообразить, потому что буденновка, острый штык и гражданская война. Сравниться с этим буденновцем мог только матрос с наганом, дуло которого до сияния отшлифовано детскими пальцами, со станции метро “Площадь Революции”. Красноармейца сломали, когда наступила перестройка и выяснилось, что он не имеет художественной ценности, изготовлен из непрочного материала (что-то вроде папье-маше) и даже представляет опасность для окружающих, так как не подвергался ремонту примерно с января 1924 года, когда и был установлен. Возможность ремонта также немного рассматривалась, но скоро выяснилось, что реконструкция бумажного солдата обойдется казне слишком дорого. И солдата сломали.

На том месте, мимо которого я ходил рисовать Чиполлино в художественную студию, некоторое время зияла пустота, но начальники тем временем не дремали, а мучительно думали, чем бы это место украсить. И вот нашелся на территории завода “Штамп”, где делали самовары, огромный-преогромный самовар из какого-то легковесного материала вроде того, из которого слепили солдата. Самовар этот, несомненно, самый большой в мире, потому что никому в мире не пришло бы в голову городить пятиметровый самовар из папье-маше, а то можно было бы сделать и побольше.

Этот самовар поставили на месте красноармейца, но смотрелся он, честно говоря, позорно. И дело не в его художественных достоинствах, которые, как вы уже поняли, значения не имеют, а в форме. В его, так сказать, пузатости: стоит, пыхтит, руки в боки, как будто он важнее губернатора. Над этим памятником сразу стали издеваться, загадывать разные пошлые загадки типа: “У какого молодца капает с конца?”, а вскоре его перенесли к музею самоваров возле центрального входа в кремль. И вот что интересно: все насмешки над самоваром мигом прекратились, словно он уменьшился или исчез. Вот что значит оказаться к месту.

Зато возобновились страдания тех чиновников, которые придумывают, где бы что сломать, перенести, а где бы, напротив, построить. И вот родилась идея Левши. А кого же еще? Я, кажется, обмолвился, что Тула прежде всего это Лев Толстой? Нет, я неправильно сказал. Тула прежде всего это Левша. Хотя его и придумал не тульский писатель. Если в Туле надо придумать какое-нибудь название для чего-нибудь, то это обязательно “Левша”. Вокально-инструментальный ансамбль “Левша”, фольклорный коллектив “Левша”, водка “Левша”, кооператив “Левша”, всё — “Левша”...

Естественно, решили заказать Левшу, и, естественно, — Чернопятову. Местная художественная интеллигенция возроптала, но их претензии я повторять не собираюсь. Возможно, что они искренне обеспокоены обликом любимого города, который будет на века обезображен уродливым каменным колоссом, а возможно, что и завидно. Одно другому не мешает. Могу пока только словами обрисовать будущий памятник, изображенный на картинке.

Левша этот будет, повторяю, колоссальный, никак не меньше тех огромных черных солдат, что на площади Победы. И вот этот монструозный Левша, комплекцией не уступающий Рэмбо-Демидову, стоит, весь эдак подбоченясь, взъерепенясь, задравши курносый нос, и лихо показывает зажатую между пальцев блоху. Перед ним подставка, а на подставке — какие-то людишки в господском платье раз в семь меньше легендарного мастерового. Не такие маленькие, как лилипуты по сравнению с Гулливером, а скорее как мартышки. По их противному виду сразу понятно, что это англичане. Английская леди (Уилка Чарльзовна Тфайс) лорнирует чудесную блоху в упор, а ее пузатый спутник (сэр Моррис Ганнибал) дивится, как эти загадочные русские простофили без мелкоскопа умудрились превзойти их во всем. Эх-ма, знай наших!

А между тем родной брат Левши, Никита Рэмбович Шварцемидов, испытания временем, к сожалению, не выдержал. Стоит он совсем недавно, но постамент под ним уже треснул, и трещина растет. Специалисты считают, что громада Рэмбо может рано или поздно обрушиться и придавить прохожих. Практики считают, что, авось, нет.

В Туле есть памятник животному, давшему название знаменитой английской группе T. REX — Tirannosaurus Rex — тираннозавру. Это, как известно, самый кровожадный из хищных динозавров, который скакал на задних лапах и напоминал здоровенную кенгуру, только у кенгуру на пузе сумка и она добрая. Этого тираннозавра в народе очень верно окрестили Тещей. Он стоит возле входа в так называемый Зооэкзотариум — зоопарк экзотических животных, где собраны всевозможные гады, ящерицы, амфибии, черепахи, насекомые и прочая диковинная нечисть со всех концов света. Там есть анаконда толщиной в бревно и черепаха шириной с журнальный столик, страшенная шипучая ящерица с голубым нёбом, какую увидишь только в белой горячке, и тараканы величиной в ладонь, которых богатеи разводят вместо канареек, не говоря о более мелкой сволочи. Не знаю, как в мире, а в России подобного зоопарка точно нет.

Понятно, что такое заведение могли создать люди, в некотором смысле не менее удивительные, чем их питомцы. Знаете, бывают такие симпатичные психи, помешанные на живности, которые могут чмокнуть в щечку кобру, почесать за плавником акулу или положить к себе под одеяло крокодила, чтобы он согрелся. Им недостаточно просто продавать билеты и водить экскурсии по своему гадючнику. Они то и дело выдумывают какие-то затеи, на которые отбою нет от зрителей, особенно от детей.

На Святки, к примеру, в Зооэкзотариуме устроили гаданья, пускали летучих мышей, наряжались Дедами Морозами, Снегурочками, ведьмами и пр. Один из способов гаданья заключался в том, чтобы с завязанными глазами опустить руку в ящик и на ощупь определить, кто в нем находится, а там сидели гигантский таракан, мышь, хомяк, уж и тому подобные миляги. На Валентинов день устраивали ночные экскурсии при выключенном свете с фонариком и подглядывали, как занимаются любовью змеи. Для меня до сих пор остается тайной, как это им удавалось побудить гадов к нежностям именно в тот момент, когда идет экскурсия. Или угадать, в какой именно момент змее придет в узорчатую голову романтическое настроение. Прошлой весной, когда зима чересчур задержалась, Зооэкзотариум пригласил детей к себе во двор, будить заспавшуюся землю колокольчиком. Живут они в ветхом домишке, а затей на миллион долларов.

Когда в Туле прослышали о возможном приезде президента, Зооэкзотариум придумал новую проделку. Девушки купили пятнадцать метров белой материи, сшили из нее огромное кимоно, надели его на Тещу и повязали сверху черный пояс. Несколько дней динозавр простоял в наряде дзюдоиста, к восторгу местного населения и особенно детской его части. Все были уверены, что, проезжая на машине по московской дороге, наш президент увидит из окошка Тещу в кимоно, рассмеется и скажет: “Мои туляки суть самые находчивые, остроумные и симпатичные люди во всей России. Я сам в душе туляк”. Всем же известно тонкое чувство юмора нашего президента.

Но еще лучше всем известно, что у генералов, и в особенности у генералов милиции, чувства юмора быть не должно. То есть генерал милиции, конечно, может рассказывать анекдоты в бане или смешить внучка “козой” у себя на коленях, но при должности он не имеет права допускать подобных недочетов уголовно-процессуального кодекса.

Проще говоря, Тещу приказано было раздеть, чтобы президент, не дай Бог, не подумал, что кровожадный хищник в кимоно с черным поясом — это не кто иной, как он сам.

В Туле есть еще много памятников — красивых, уродливых, трогательных и нелепых. Пусть их описывают краеведы, искусствоведы и экскурсоводы. А я остановлюсь на динозавре по прозвищу Теща. Этот пустотелый памятник изготовлен из какой-то гремучей ерунды наподобие пластика. Его художественная ценность равна нулю. Он многих рассмешил, но никого не убил. Он примиряет меня с Тулой, когда объятия Родины сжимают невмоготу. И после каждого возвращения в наш городок, увидев эту картонную дурилку, я с облегчением вздыхаю: слава Богу, дома.