|
Андрей Рево
Пусть этот поезд уйдёт
* * *
Пока на полке Лев Толстой стоит,
там нету места для несчастной кошки.
Решите, наконец: так кто для вас дороже:
родная кошка или этот граф!
20 янв. 2002
* * *
Работа над стихом? Да нет —
игра в слова.
Сложение из них лабазов и скворешен.
О чём ещё гудит ночами голова?
А днём о чём? К грамматике привешен
закостеневший в правилах глагол
и жжётся с неких пор
не слишком интенсивно.
И двигается стих, как двигается вол,
как будто двигаться неловко и противно
по вязкой колее родного языка
(родного ли — уже?
чужого ли — пока?).
21 янв. 2002
* * *
Живой, как ртуть, мерцающий, как звездь,
твой голос тает, но не убывает,
в сторожевую обращаясь взвесь,
к недоуменной примыкая стае
бессонниц прошлых,
стойких сумасшествь,
белковых неопознанных веществь,
зашедшись в череподробильном грае,
вибрато тонким отзываясь здесь
под рёбрами, где свято не бывает
пустое место, что душа и есть.
* * *
Что делать с песенной поэзией,
что хищно за душу берёт?!
Скребёт по сердцу это лезвие...
но жалок огнь, но хлипок лёд.
Раз вступишь, и каблук не выкрутишь
из вязкой жвачки текстовой.
А скинешь шуз — и шизом в тишь
лесов. А там хоть сядь, хоть стой,
хоть ляг под стяг зелёной клиники
стиха, отдельного от нот...
...И сгинь — умри, когда в малиннике
транзистор врубит идиот...
5 июня 2002
* * *
прикармливал птичек пшеном
зверей привораживал словом
да только забыл об одном
о древнем законе суровом
за всех я в ответе теперь
и если цветастая стая
щебечет и ломится в дверь
грущу я в окошко сигая
в себя же прийдя под окном
бегу с нетерпением новым
прикармливать птичек пшеном
зверей привораживать словом
7 июня 2002
* * *
Воскресный дух тягуч и сладок.
На плоскости осела тишь.
Дискретный будничный осадок
прибит к земле. Пошевелишь
едва-едва нестройной мыслью
и осечёшься. Плоский кот,
презрев свою натуру рысью,
достойно делит груз зевот
со всей семьёю, равномерно
обтекшей лежбища в жилье,
структурно — медленно и верно —
сгущаясь в зыбкое желе.
15 июня 2002
* * *
Приснись мне, но не так банально,
как эта просьба прозвучала:
приблизься плавно и овально —
как будто нехотя — сначала;
чтоб неопределимость граней
в едва наметившемся теле
на стадии рождала ранней
лишь проблеск знания о теле-
скопическом спектральном крене
в — коллапсом схваченном — светиле;
и только позже — в перемене
рельефности: в контрасте, в силе
изгиба бёдер, скул — нагрянет
взрывное тождество, и снова
сквозь мрамор, холст, картон, пергамент
забытое ворвётся слово,
что незапамятно возникло
за гранью Чехова и Пруста...
и бурю высечет из микро-
скопической частицы чувства.
17 июня 2002
* * *
Иду налево — песню завожу.
Иду направо... впрочем —
с этим хуже...
Как я ни золочу мою вожжу,
вернее — цепь, кому я справа нужен
с жестокой сказкой —
с рядом колких слов —
какая ж в них отрада да потеха...
Зелёный дуб к прозаику суров.
И с Лукоморья не дождёшься эха.
26 июля 2002
* * *
Полёт фантазии на юг —
к песку, к теплу, к прибою, к йоду,
в пузырь глубоководный — в люк
тяжёлой батисферы, воду
буравящей до самых дон-
ных откровений мезозоя,
где разным вымершим скотом
фундамент выложен. Косое
скольжение вдоль тёмных дюн —
пристойный стимул для фантазий:
разверстый корабельный трюм,
мурена в сумрачном экстазе
с обрывком времени в зубах...
Вот вязкий перманентный ужас.
Вот стойкий первобытный страх.
...Чего я добиваюсь, тужась
обратно вырваться в среду,
где, опершись о сонный клевер,
игрушку новую найду —
полёт фантазии на север?..
10 августа 2002
* * *
Назидательный звон
среднерусских осин,
ностальгических кухонь густой керосин,
заземлённая аура чутких полей,
неизбывных церквей заунывный елей,
шепелявый псалом с перекосом на О,
альдегид в пузыре да в углу помело...
Помело по Руси, покатило шаром.
Ой вы, гои, еси... Из кремлёвских хором
выползая в природу, что зрите окрест?
Поп Россию не выдаст,
чиновник не съест.
Не отторгнет сивуху слепой чернозём.
Кто там скачет козлом?
Кто там бродит ферзём?
Кто там правит веслом,
чтоб фарватер святой
не похерить во мгле... Ой ты...
Ай ты... постой!
Дай народу на берег тревожный сойти.
Чтоб надежда забрезжила — матерь ети!
18 октября 2002
* * *
теките, ветры, стороной,
несите мимо тучи гроз —
на рифме слабой и больной
я строю выспренный колосс.
на звуке шатком возвожу
бумажной мысли эверест.
мой бурый принтер рвёт вожжу,
мой блок поёт из-под небес.
кричите, критики: «ура!»,
ведь он не ведает — пиит,
какая тяжкая гора
на фразе глиняной стоит.
28 октября 2002
* * *
Эти прописи я не могу одолеть.
Дай мне, Бог, углубиться хотя бы на треть
в тучный том загогулин, крюков и хвостов.
Растекается слух, и язык не готов
синий натиск чернил трансформировать в звук.
Где кифара моя? Наложение рук
на тугую струну, на — тем более — шесть,
молью траченный голос врачует. Бог весть
из какого металла куётся гортань,
что способна орать в несусветную рань.
Вулканическим жерлом готовая в даль
извергать громовую латиницу. Сталь
много ль крепче издёрганных речью хрящей...
Я молчу... Я стучу по струне. Я ничей
не травмирую зря органический строй.
Я цежу ричеркар из розетки пустой
так свободно, округло... Я — нежен и тих —
из хвостов да крюков строю путаный стих.
4 декабря 2002
* * *
Вот дом на Франкенштрассе, где живут
евреи-беженцы и немцы из провинций.
В Совке им снились ужасы, а тут —
всё больше Монте-Карлы, Вены,
Ниццы...
Затихло общежитие моё.
Молчат в ночи укрaинские члены
семей. И бледно-серое бельё
не помнит здесь ни страсти, ни измены.
Лишь ровный шорох длится вдалеке,
где трудится полусвятая Рая,
годичную потребность в чесноке
одномоментно удовлетворяя.
Вот утро в бледном доме, где живут
переселенцы и евреи из провинций.
Поскольку тут не действует Сохну’т,
еврейки выплывают, как эсминцы,
на кухню тёмную —
в конфликтный общепит,
забыв истошный выключить будильник,
и каждая из них осуществит
в боях добытый доступ в холодильник.
А сам еврей сидит в бюро, как пень,
(здесь — впору чайник к поясу,
да посох...)
покуда немка весь рабочий день
в советских разбирается доносах.
А ты, ботинки рыжие нашед,
на босу ногу их — и в зимний холод
(поскольку Костя-слесарь —
твой сосед —
в твоих носках уже уехал в город),
минуя пункт, где мрачный ортодокс —
какой-нибудь
днепропетровский Яков —
хватает зазевавшихся казахов,
чтоб изложить им взгляд на парадокс
блатных интернациональных браков.
6 янв. 2002
Медицина
1. В кабинете сестры Зинаиды
(медсестры, а не просто сестры)
открываются дивные виды,
подношаются чудо-дары.
Там — на жаркой ковровой опушке,
колыхаясь от чувственной мглы,
подымаются Эсмарха кружки —
как очковые змеи милы.
Там — в лучах заходящей таблетки,
тихой талией тонко звеня,
проливают пипетки-субретки
прямо в печень ментолово я.
Там тонометра гипсовый выдох
поцелуем лежит на губах,
и смыкаются в миртовых идах
с сердцем ухо, со зрением пах,
овевая чело Перельмана
перламутровою пеленой...
Не несёт медицина обмана.
Но содержит эфир и покой.
15 янв. 2002
2. Перельман на кушетку ложится,
и сестра (нет — не просто, но мед...)
растирает ему поясницу,
и, парам спиртуозным вослед,
он уносится мысленным слухом,
виртуально вращаясь в мирах,
где мы с вами — ни глазом, ни духом —
не бывали, конечно... Но — ах!:
Перельмутер в пижаме лиловой
и учёный больной Перельштейн
в кабинет — с неприлично здоровой
суетливостью вносят портвейн...
и какую-то булку кривую,
и какой-то несвежий стакан...
И, сорвавшись в банальность земную,
резко сникши с лица, Перельман
видит склизкие клизмы и шприцы
в самом скорбном чумном неглиже.
И лицо медицинской сестрицы —
нет — не ангельский образ уже...
...Лицезрея сие поголовье,
не пора ль осознать, Перельман,
что несёт медицина здоровье,
но содержит цинизм и обман.
16 янв. 2002
* * *
центрист, зелёный, белый, красный,
подьячий, подданный, причастный,
француз, китаец, эфиоп,
подвижник, подпоручик, поп...
из вод, из нор, из гнёзд, из дупел
глядят окрест и видят жупел
моих безнравственных стихов.
я ж сочинил и был таков...
24 апреля 2002
* * *
Наташе Гениной
No corres tanto. Deja que pasa el tren.
(Chano Pozo)*
Да не беги ты.
Пусть этот поезд уйдёт.
Шпалы облиты
(что это — ром или йод?)
рыжим налётом —
хворью железной судьбы,
компатриотам
в кровь рассекающей лбы.
Оба мы можем —
только хотим ли скользить
к бархатным ложам.
Это канат, а не нить
тянет буксиром
в вялый столичный трезвон.
Пусть его — с миром —
поезд оставит перрон.
30 апреля 2002
* * *
Приснилось мне... да не приснилось...
(неужто было наяву?),
что я в сарай кидаю силос,
поскольку, якобы, живу
в деревне где-то под Рязанью
(а я там сроду не бывал).
Что вот рассветной влажной ранью
залажу я на сеновал...
(Ведь сплошь и рядом поражаюсь —
какая снится ерунда!..)
Но чем я в сене занимаюсь —
не ваше дело, господа!
4 мая 2002
* * *
Как много сти-хо-хо-творений
Оставил нам великий гений!
И му-му-му-зы-зы-ки-ки
творцы ужасно велики.
И мириад кар-кар-тин-тин
прошёл забвенья карантин.
А по-по-ли-тик-тик сейчас
заиками оставит нас...
15 мая 2002
Словарик
* * *
Балет. Прыгучих тёток свора.
Мужик — жеманный, как сироп.
Ужимка, пойманная споро
путём почти бесслёзных проб.
На теле севрского фаянса
один живой алеет рот.
И лёгок в ясном цвете танца
металлургии чёрной пот.
* * *
Живопись. Просодия холста.
Смуглая экспансия палитр.
Шёлково-отёчные уста.
Отстранённость матовых ланит.
Вмёрзшая в почти бесплотный слой
музыка, застенчивость, вода.
Как изношен твой мастеровой,
маслово-свинцовая среда.
* * *
Застенчивый. ...Так и сиди за стенкой.
Не рдейся углем. Носа не кажи.
Дворянки тонкой не коснись коленкой.
С крестьянкой мощной не дружи во ржи.
В ознобе резком,
в пристальном мгновенье
просыпься в щель. Откинься на дуршлаг.
Рассейся в серый дым. Умри в забвенье...
Постой! Куда ж ты ринулся, чудак!
* * *
Кулинария. Вот фетиш
и цель высоких вожделений.
Вот чей меня пугает шиш.
Вот чей меня колеблет гений.
Так чьей божественной руке
подвластен дух, а паче — тело?..
Щекастой бабы в колпаке,
похлёбку ладящей умело.
* * *
Медицина. Холодный расчёт.
Валидольно-ментоловый вдох.
В пузыре замурованный лёд.
Садовато-мазоховый Бох
со стальным арсеналом клещей,
вырывающих с мясом синдром.
Пусть несёт твою славу Кощей...
Не ходи в мой доверчивый дом.
* * *
Музыка. Таинственный слепой
в перманентно звонком антраша.
Граммофон, дающий вечный сбой.
В камертон ушедшая душа.
Паралич валторн. Ангажеман-н-н.
Маэстозо креповых декад.
Высоко держи свой барабан,
в вечность уходящий звукоряд.
* * *
Спорт. Сухожилий тонких звон,
перенастроенных на дискант.
Преоборение времён
путём крушения мениска.
Куда... куда ж мы мчимся, сэр,
коль нет возможностям предела?
В даль, где графито-полимер-
ным станет выжатое тело.
* * *
Театр. Задумчивая грусть.
Полуулыбка бенефиса.
Муляж реалий. Ну и пусть
в нём потеряется актриса.
Давно стесалось остриё
сценической бумажной страсти.
И лишь в модерне «ё-моё»
в русалочьей сверкает пасти.
* * *
Экспрессия... чтo в ней такого,
что властно за горло берёт,
что взрывчатым делает слово,
а паузу — наоборот?..
Клинический лишь темперамент,
в котором давление есть,
способен на вялый пергамент
гремучую бездну нанесть.
* * *
Язык. Насмешник. Мученик. Палач.
Последний жалкий скарб
в котомке драной.
Вокал. Мычанье. Шёпот. Хохот. Плач.
Легчайший инструмент,
природой данный.
Тяжчайший, впрочем, труд для чужака,
пришельца, смерда, нищего, изгоя...
...Неужто было так, ещё пока
пел римский раб, водопроводы строя?
21 мая 2002
Мюнхен
|
